Алексей Федорович Лосев

Алексей Федорович Лосев родился 22 сентября 1893 года на юге России в г. Новочеркасске. Отец, Федор Петрович, типичный русский интеллигент (преподаватель математики в гимназии) был одаренным музыкантом (скрипач, дирижер), со склонностью к беспорядочной богемной жизни, что привело его не только к уходу из гимназии, но, главное, к уходу из семьи, где он оставил жену, Наталию Алексеевну и сына-младенца. Только однажды, уже 16-летним юношей, Алексей Федорович видел своего отца и понимал с детских лет, что опорой его является мать, женщина строгих правил, беззаветно любившая сына и сделавшая все, чтобы он, окончив гимназию, уехал в Москву в университет.

Алексей Федорович постоянно вспоминал свою классическую гимназию с огромной любовью. Здесь были прекрасные педагоги, здесь читали Эсхила, Софокла, Еврипида, Данте, «Фауста» Гете, Байрона. Здесь И.А. Микш, чех по национальности (друг знаменитого филолога Ф.Ф. Зелинского) на всю жизнь внушил Лосеву страсть к древним языкам, греческому, латыни. Инспектор гимназии разрешал ученику Лосеву беспрепятственно посещать театр, где гимназист перевидал весь классический репертуар (Шекспир, Шиллер, Ибсен, Метерлинк, Чехов) в исполнении известных актеров, гастролировавших в провинции. Юный Лосев выписывал журналы «Вокруг света», «Природа и люди», «Вестник знания», зачитывался романами французского астронома Камилла Фламариона и астрономическое небо было для него первым образом бесконечности, понятие которой стало в философии Лосева одним из основных.

Директор гимназии Ф.К. Фролов был настолько чутким, что, заметив интерес юноши к философии B.C. Соловьева, сам спросил его, какие книги он хотел бы иметь в качестве наградных и подарил ему при переходе в последний класс гимназии восьмитомник B.C. Соловьева. Платон в переводе проф. Карпова к этому времени тоже находился в библиотеке гимназиста Лосева. Одновременно с гимназией Алексей Федорович учился по классу скрипки в частной музыкальной школе педагога итальянца Ф.А. Стаджи, лауреата Флорентийской музыкальной академии, оказавшегося по воле судьбы на юге России. Ко времени окончания гимназии Алексей Федорович, как он сам вспоминал, был готовый философ и филолог. Так оно и осталось на всю жизнь. И в Московский Императорский университет он поступил в 1911 г. (окончив гимназию с золотой медалью) одновременно на два отделения – философское и классической филологии, на историко-филологический факультет, который окончил в 1915 г. В 1914 г.

Алексей Федорович был послан в Берлин для совершенствования в науках, работал в Королевской Библиотеке, слушал оперы Вагнера, но война прервала занятия. Пришлось срочно возвращаться домой. Дипломное сочинение Алексея Федоровича «О мироощущении Эсхила» читал знаменитый символист Вяч. Иванов и одобрил его. С Вяч. Ивановым Алексея Федоровича познакомил филолог-античник В.О. Нилендер, а сам Вяч. Иванов остался любимым поэтом Лосева и его учителем. Характерно, что одно из университетских сочинений Алексея Федоровича было названо «Высший синтез как счастье и ведение», где доказывалось примирение в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека, науки, религии, философии, искусства и нравственности. Здесь закладывалось то единство всех сфер жизни духа и общества, столь важное для понимания творчества Лосева.

С 1911 г. А.Ф. Лосев посещал Религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева, где познакомился с крупнейшими философами Серебряного века русской культуры (H.A. Бердяевым, E.H. Трубецким, С.Л. Франком, С.Н. Булгаковым, П.А. Флоренским и др.). После закрытия этого общества в начале революции, он – участник Вольной Академии духовной культуры, основанной H.A. Бердяевым и закрытой в 1922 г., когда около 200 известных философов-идеалистов были высланы за границу. Алексей Федорович неизменный участник Московского Психологического Общества при Московском университете. Именно там, на последнем заседании 1921 г., которое проходило под председательством И.А. Ильина, Алексей Федорович читал доклад «»Эйдос» и «идея» у Платона». К этому времени относится доклад в «Философском кружке им. Л.М. Лопатина» – «Учение Аристотеля о трагическом мифе». С докладом о «Пармениде» и «Тимее» Платона Алексей Федорович выступал в Обществе памяти Вл. Соловьева. Им был прочитан также на одном из последних заседаний в апреле 1922 г. доклад «Греческая языческая онтология у Платона».

В 1916 г. вышли из печати одна за другой три работы молодого Лосева, первая из которых опять-таки связана с античностью, «Эрос у Платона», а две другие – посвящены философии музыки («О музыкальном ощущении любви и природы» и «Два мироощущения»). К 1919–1922 гг. относится статья «Философское воззрение Скрябина». Примечательно, что начиная с дипломного сочинения Алексей Федорович занят мировоззренческими вопросами. Жизненно важная для всего творчества А.Ф. Лосева проблематика находит свое выражение в серии книг по русской религиозной философии, задуманной С.Н. Булгаковым, Вяч. Ивановым и А.Ф. Лосевым в 1918 году, но не осуществленной. Возможно, что обобщающая статья А.Ф. Лосева «Русская философия», в которой впервые рисуется тип русской мысли и его модификации, была одним из результатов намеченного С.Н. Булгаковым и Вяч. Ивановым издания. Эта статья, написанная в 1918 г., вышла в 1919 г. в Цюрихе на немецком языке в томе под названием «Rußland» («Россия»), посвященном жизни духа, искусству, философии и литературе России. Примем во внимание, что в предисловии к «Античному космосу и современной науке» (14/VIII-25 г.) Алексей Федорович пишет о своих «долголетних изысканиях» в связи с выходом книги в 1927 г., и что изданная тоже в 1927 г. «Философия имени», оказывается, была написана уже в 1923 г. (предисловие 31/ХII-26 г.). Следовательно, А.Ф. Лосев в самые трудные голодные годы не только был избран профессором Нижегородского университета (1919 г.), куда ездил читать лекции по классической филологии, но и сидел над текстами античных философов, когда «ученая Москва», – как он пишет, – занималась «более мешочничеством, чем Платоном и новой литературой о нем», так как «связи с заграничными книжными магазинами у нас в Москве, – продолжает Алексей Федорович, – не было решительно никакой в течение нескольких лет».

В 1921 г. был закрыт историко-филологический факультет Московского университета (откроется филологический факультет в МГУ во время войны, более чем через 20 лет). Литературные курсы, не раз возникавшие и запрещавшиеся, или Институт слова, недолго существовавший, давали временный приют старым профессорам и молодежи с университетскими дипломами. Тут-то А.Ф. Лосеву и пригодилось его музыкальное образование. С 1922 г. он стал профессором Московской консерватории. Спасением для московской интеллигенции стала Государственная Академия художественных наук, где президентствовал либеральный П.С. Коган. Действительные члены Академии занимали в ней разные должности, получали твердую зарплату. Там А.Ф. Лосев стал ведать отделом эстетики, где, по крайней мере, можно было выступать с докладами среди профессионалов, хотя и там шли жесткие проработки «формалистов» и требовался классовый подход. Правда, к 1929 г. Государственная Академия художественных наук (как раз тогда, когда начались судебные процессы над технической интеллигенцией) закрылась.

Не так-то просто было писать в те годы книги по чистой философии и по истории античной философии. Еще труднее было их печатать, приходилось прибегать к разного рода ухищрениям. Так появились книги А.Ф. Лосева под маркой «Издание автора» (крохотные тиражи в пределах 1500 экземпляров).

За кратчайший срок с 1927 по 1930 гг., всего за три года Алексеем Федоровичем было издано восемь книг (все они переизданы изд. «Мысль» в 1993–1999гг.). Это были: в 1927 г. Античный космос и современная наука» (550 стр.), «Музыка как предмет логики» (262 стр.), «Философия имени» (254 стр.), «Диалектика художественной формы» (250 стр.); в 1928 г. – «Диалектика числа у Плотина» (194 стр.); в 1929 г. – «Критика платонизма у Аристотеля» (204 стр.). В 1930 г. первый том «Очерков античного символизма и мифологии» (912 стр.) – второму тому так и не дали появиться. И, наконец, последняя, фатальная книга «Диалектика мифа» (тоже 1930 г., 250 стр.). Уже одни заголовки этих томов подтверждают слова Алексея Федоровича о себе как о философе имени, мифа и числа.

Книги А.Ф. Лосева были теснейшим образом связаны с современностью. Он писал не просто об античном космосе, но и о достижениях современной науки, самых последних, наиболее интересных, но и опасных в 20-е годы, да и не только тогда (например, теория относительности Эйнштейна, знаменитая формула Лоренца, математические теории П.А. Флоренского). В «Очерках античного символизма и мифологии» была четко продумана история понимания разных типов античности в новоевропейской культуре. Впервые при изучении Платона был применен типологический подход, выявивший специфику именно языческого платонизма, без всякой модернизации и христианизации философа. А.Ф. Лосев своими книгами осуществлял ту самую связь времен, которая грозила распасться в 20-е годы и, в конце концов, в ряде гуманитарных наук, в том числе философии и классической филологии была уничтожена.

Итак, книги печатались. Одна из них – «Философия имени» (вышла в 1927 г.), написанная еще летом 1923 г. и вынужденно сокращенная в 1926 г., навеяна философско-религиозными, т.н. имяславскими спорами начала века о сущности имени Божьего, что привело молодого философа к поискам сущности имени вообще, ибо со времени античности Платона, Плотина и христианского неоплатонизма (приблизительно VI в. н.э.) имя понималось глубочайшим образом онтологически, бытийственно. Назвать вещь, дать ей имя, выделить ее из потока смутных явлений, преодолеть хаотическую текучесть жизни – значит сделать мир осмысленным. Видимо не случайно в письме к П.А. Флоренскому А.Ф. Лосев обратился с просьбой обсудить с ним тезисы имяславского учения. Письмо написано в январе 1923 г., а летом этого же года «Философия имени» была завершена. Эзоповым языком он писал в Предисловии о том, что «испытывал влияние тех старых систем, которые давно забыты и, можно сказать, совершенно не приходят никому на ум», что никто не разработал имя с такой точки зрения (с Гуссерлем и Кассирером Алексей Федорович познакомился позже, да и книги Кассирера о символических формах вышли позже завершения его труда). Без онтологического понимания имени мир – глух и нем, он полон тьмы и чудовищ. Но мир не таков, потому что «Имя есть жизнь».

Идея книги А.Ф. Лосева удивительным образом современна и перекликается, как это теперь видно, с его поздними работами по языку. Ученый с полным правом утверждает, что он почти первый в русской философии диалектически обосновал слово и имя как орудие живого социального общения и вскрыл живую и трепещущую стихию слова.

Говоря о том, что «всякое имя нечто значит» Алексей Федорович не только вспоминает замечательную по простоте мысль Аристотеля («Риторика»), но и углубляет ее, что особенно характерно в плане общественных и личных связей человека, признавая, что без слова и имени «асоциален, необщителен, не соборен… не индивидуален», являясь чисто животным организмом. Несколько раз на страницах книги в духе античного жанра энкомия встречается похвала слову.

Вполне логично книгу завершают строки знаменитого гимна с похвалой имени, который приписывался то христианину Григорию Назианзину, то язычнику Проклу, но так и остался анонимным.

Самое замечательное, что исследование имени логически чрезвычайно последовательно. А.Ф. Лосев признавался в одном из писем жене (из Белбалтлага в Сиблаг 11/III-32 г.): «В философии я логик и диалектик». Логикой и диалектикой пронизана вся книга, именно потому что «диалектика – ритм самой действительности, «диалектика есть непосредственное знание», диалектика есть «окончательный реализм», диалектика есть «абсолютная ясность, строгость и стройность мысли», это глаза, которыми философ может видеть жизнь».

А.Ф. Лосев считал себя не только логиком и диалектиком, но и «философом числа», полагая математику «любимейшей» из наук (письма 11/III-32 г.). В молодости он тесно общался с великими русскими математиками Н.Н. Лузиным и Д.Ф. Егоровым, близкими ему не только в связи с наукой, но и глубоко мировоззренчески. Не забудем, что и супруга Алексея Федоровича была математиком и астрономом, ученицей академика В.Г. Фесенкова и проф. Н.Д. Моисеева, помощница Алексея Федоровича в его научных трудах (не говоря уже о практической жизни), целиком разделявшая его взгляды.

Мысли о единении философии, математики, астрономии и музыки, столь характерные для античной культуры, никогда не покидали ученого. Задумывая в лагере книгу «Звездное небо и его чудеса», он хочет, чтобы она была «углубленно-математична и музыкально-увлекательна»… «хочется музыки… с затаенной надеждой я изучаю теорию комплексного переменного… И сама-то математика звучит, как это небо, как эта музыка». «Математика и музыкальная стихия» для него едины.

Самое же главное, что музыка основана на соотношении числа и времени. Она не существует без них, ибо она есть выражение чистого времени. А время, в свою очередь, объединяет «длящееся и недлящееся». Время всегда предполагает число и его воплощение. Но ведь «без числа нет различия и расчленения, а следовательно, нет и разума».

Таким образом, музыка теснейше связана с числом, числовыми отношениями, математикой в целом и ее отдельными теориями.

В дальнейшем, через многие годы Алексей Федорович выпустит книгу по античной музыкальной эстетике (1960 – 1961), в которой теснейшем образом свяжет античную музыкальную форму со спецификой мышления и бытия Древней Греции и Рима.

Наконец, в 1930 г. вышла книга, определившая судьбу А.Ф. Лосева на всю дальнейшую жизнь – «Диалектика мифа. Книга эта была, несомненно, связана со всеми предыдущими.

А.Ф. Лосев десятки лет занимался античной мифологией и в нашей науке разрабатывал теорию социально-исторического развития мифа.

Оказывается, что миф это не идеальной понятие, не идеальное бытие, не вид поэтической образности, не наука, не догмат. «Миф есть сама жизнь» (как не вспомнить слова из «Философии имени» – «Имя есть жизнь»), «жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесность», «миф есть само бытие, сама реальность, само конкретное бытие». Это «энергийное самоутверждение личности» в «выразительных функциях», это «образ личности», «лик личности», а не ее субстанция. Миф есть в словах данная личностная история. Он есть чудо, как чудом и мифом является весь мир (стр. 183– 202).

Фетишизация издревле характерна для мифа. Поскольку же идея может двигать массами, то фетишизация, а шире мифологизация идеи имеет поистине глобальные последствия. Один миф может, как в цепной реакции, создавать другой, но он может в такой же мере его уничтожать, разрушать. Он заставляет целое общество жить по законам мифотворчества, и никакая наука не убедит и не разуверит человека в созданном им личностном или общественном мифе. Чистая наука предполагает гипотетичность. В мифе же всегда господствует единственно значимая идея. Миф опирается на факты и бытие, понимаемые абсолютно, непререкаемо, поистине догматически. Это ведет, в свою очередь, к тяжелому извращению нормального восприятия науки, искусства, мировоззренческих теорий, философии, экономики, личного и общественного сознания.

Идеи Пролеткульта (Российской ассоциации пролетарских писателей) и других «творческих» объединений несомненно повлияли на создание мифа о том, что пролетарию-коммунисту искусство чуждо, так как оно немыслимо без феномена гениальности, а гении – это неравенство, неравенство же означает эксплуатацию. А поскольку передовое общество преследует попов за эксплуатацию, то искусство, в том числе Шаляпина, «надо гнать», так как их воздействие на людей не отличается от религиозного. Широко распространявшиеся через газеты, журналы лозунги идеи об усилении классовой борьбы при успехах социализма порождали миф о страшном мире, в котором «призрак бродит по Европе, призрак коммунизма», «где-то копошатся гады контрреволюции», «воют шакалы империализма», «оскаливает зубы гидра буржуазии», «зияют пастью финансовые акулы».

Сталинский миф о построении социализма в отдельно взятой стране, т.е. в Советском Союзе, представлен в виде патетической долбежки, сопровождаемой внутренним голосом, который тоненько пищит в душе: «Н-е-е-е-е»или «Н-и-и-и-и». Стоит только спросить: Как? Невозможно? И этот голос умолкает, но возникает опять «насмешливо-лукаво», как только начинается очередная долбежка.

Добавьте к этим острым и опасным, но строгим в логическом отношении доказательствам нового мифотворчества, дерзкий и совершенно свободный стиль, форму непринужденной беседы последних книг (не забудем, что их писал человек молодой), симпатии к православию и его обиходу, все это бесчисленное роскошество примеров из Ф.М. Достоевского, Ф. Тютчева, А. Белого, П.А. Флоренского, 3. Гиппиус, В.В. Розанова – и перед читателем рождается мир идей, ярко, с блеском и талантом выраженных.

Однако эта талантливость дорого обошлась автору «Диалектики мифа». Книга, где Лосев раскрыл действенность мифов научных, философских и литературных, а главное, социальных – в эпоху «великого перелома» и «построения социализма в одной стране», – была запрещена цензурой, выбросившей все идеологически опасные места. Алексей Федорович не убоялся запрета и вставил в печатавшийся текст то, что было исключено цензурой. Предлог для ареста книги и ее автора был найден. А поскольку все издательские дела с чиновниками и типографиями вела супруга Алексея Федоровича, В.М. Лосева, то и она попала в тюрьму, а затем и в лагерь. Но иного выхода, кроме как высказать вслух заветные свои идеи, у философа не было. В одном из лагерных писем к жене он справедливо писал: «В те годы я стихийно рос как философ, и трудно было (да и нужно ли?) держать себя в обручах советской цензуры». «Я задыхался от невозможности выразиться и высказаться. Этим и объясняются контрабандные вставки в мои сочинения после цензуры, и в том числе (и в особенности) в «Диалектику мифа». Я знал, что это опасно, но и желание выразить себя, свою расцветающую индивидуальность для философа и писателя превозмогает всякие соображения об опасности».

Так А.Ф. Лосев очутился 18 апреля 1930 г. на Лубянке (Валентина Михайловна была арестована 5 июня 1930 г.). Далее, он прошел путь вполне классический – 17 месяцев во Внутренней тюрьме, четыре с половиной месяца в одиночке, перевод в Бутырки, пересыльную тюрьму, где 20/IХ-31 г. Предъявили приговор — десять лет лагерей (Валентине Михайловне дали пять).

Столь сурового приговора тогда никто не ожидал. Но Лосева стали «прорабатывать» в Коммунистической академии как зловредного идеалиста. Идеологические и политические обвинения предъявил ему Л.М. Каганович на XVI съезде ВКП(б), и текст этого выступления сопровождал Алексея Федоровича всю жизнь. К этой травле присоединился и М. Горький со зловещими нападками в «Правде» и «Известиях» одновременно (12/ХII–31 г.). Так что судьба ученого была предопределена. После приговора его отправили по этапу на строительство Беломоро-Балтийского канала. Сначала Кемь, потом Свирь, работа в 40 км от лагеря на сплаве леса, затем (после тяжелого заболевания) вновь на Свирстрой в поселок Важина, где философ (и это к счастью) стал сторожем лесных складов). Все как всегда обычно и обыденно в лагерях: мокрые оледенелые палатки, теснота нар в несколько этажей, голод (по тем временам еще терпимо – разрешали иной раз посылки), цинга. Алексея Федоровича в дальнейшем после многих хлопот переводят в проектный отдел, по 12–14 часов при тусклом свете заполнение бесчисленных статистических карточек и другая канцелярская работа, от которой Алексей Федорович начал слепнуть, т.к. всегда страдал близорукостью, но местные врачи считали, что всё это в порядке вещей. Утешала переписка с женой, находившейся в одном из Сибирских лагерей на Алтае. Наконец уже в 1932 г. они объединились с помощью возглавлявшей политический Красный Крест Е.П. Пешковой на Медвежьей горе в пределах Белбалтлага. Освобождения из лагеря произошли в 1933 г., у Валентины Михайловны раньше, у Алексея Федоровича – позже, оба досрочно в связи с инвалидностью и ударной работой, благодаря которой в ОГПУ был выдан документ, разрешающий жить в Москве и снимающий судимость. А.Ф. Лосев в 1933 году возвращается к своей научной работе, но печатать книги по философии запрещено. Приходится заниматься переводами. В 1937 г. опубликованы переводы из Николая Кузанского, кардинала, неоплатоника-гуманиста эпохи Возрождения, ценимого классиками марксизма. Зато переведенный Секст Эмпирик будет опубликован только в 1975–1976 годах. Подготовлена пятитомная «Античная мифология» (собрание в систематизация текстов), но мешает война, и труд в 70 печатных листов остается неопубликованным до нынешнего дня. Готовится «История античной эстетики», первый том которой увидел свет только в 1963 г.

Профессору Лосеву дорого стоило напечатание книг 20-х годов. Он вынужден был молчать 23 года, работал, как говорится, в стол, но преподавать не переставал. Сначала на периферии, потом в Москве и даже в 1942 г. в Московском университете, где его прочили в заведующие кафедры логики. В этом же году он получил звание доктора филологических наук, так как философских дать побоялись.

Но, тем не менее, снова обвинения в идеализме (благодаря проискам бывших «друзей» и бдительных идеологов) и перевод в Московский Государственный педагогический институт им. В.И. Ленина, где он профессорствовал как филолог до конца своих дней.

Печататься Алексей Федорович начал после смерти Сталина в 1953 г. и необычайно интенсивно.

Делом жизни А.Ф. Лосева являлась его «История античной эстетики», первые шесть томов которой (1963– 1980) были удостоены государственной премии 1986 г. В 1988 г., уже после кончины Алексея Федоровича, вышел т. VII (в двух книгах). Но о сигнальном экземпляре этого долгожданного тома Алексей Федорович узнал накануне своего ухода из жизни. В издательстве «Искусство» в 1994 г. вышел том VIII (тоже в двух книгах). Если учесть, что в 1979 г. вышла «Эллинистически-римская эстетика I-II вв. н.э.» (переиздана в 2002 г.), а в 1978 «Эстетика Возрождения» (переиздана в1982 и 1998 гг.) то корпус истории эстетики предстает в десяти томах в виде мощного слоя, которому нет аналога в мировой науке. Здесь предстает история эстетики как тысячелетний путь развития античной культуры. В трудах ученого по истории эстетики характерно сочетание строгого научного исследования и художественно-литературной манеры изложения. Если вспомнить, что Лосев постоянно объединял мировоззрение и стиль, что пафосом этого синтеза отличались последние книги Лосева 20-х годов, что перу Лосева принадлежит ряд беллетристических сочинений, то становится понятен выразительно-творческий потенциал, заложенный в этих ученых трудах, и огромное влияние, которое они оказывают на читателя.

Слово ученого и слово поэтическое объединяются здесь органически – совсем как в античной философской традиции.

Надо сказать, что А.Ф. Лосева в истории культуры всегда привлекают периоды и личности переходные, исполненные борьбы и драматизма (Сократ, Платон, Аристотель, Юлиан, дерзкие герои Возрождения, мир обреченных героев Вагнера, хаос и свет Скрябина).

Столь же внушительны труды Лосева мифолого-исторического цикла.

Большой труд «Вл. Соловьев и его время» символически завершил творческий путь А.Ф. Лосева встречей с философом, которого полюбил еще в юности.

Нельзя упускать из виду также деятельность А.Ф. Лосева как переводчика, издателя, интерпретатора и комментатора таких философов, как Платон, Аристотель, Секст Эмпирик, Плотин, Николай Кузанский.

Собственно все семь античных искусств представлены в трудах А.Ф. Лосева во взаимном переплетении и дополнении, создавая целостный и поистине энциклопедически универсальный научный космос, философия здесь переплетается с филологией. Теория античного логоса раскрывает новые аспекты взаимодействия языка и мышления. Отсюда идет семиотическая разработка языкового знака и философско-эстетической терминологии. Бесспорна оригинальность идей А.Ф. Лосева с их постоянной опорой на современную науку. Притягивает своей строгой логикой мысль автора; неисчерпаема его эрудиция, всеохватна комплексная диалектическая разработка предмета исследования. Все это приводит, в конечном итоге, к конструированию в трудах А.Ф. Лосева внушительных картин целостного типа таких великих культур, как античность или эпоха Возрождения.

Все это – теория и история науки, собственные исследования и переводы, многочисленные труды как будто разные по тематике, но внутренне вполне связанные и обоснованные, – следует воспринимать в их глубоком единстве. А это, в свою очередь, ведет нас к восприятию тоже единого, закономерного и целостного творческого пути ученого. Мы не можем механически делить этот семидесятилетний путь на два будто бы совершенно различных этапа, ранний и поздний, не связанных один с другим. Один – идеалистический, другой с опорой на материализм. Мы полагаем, что ранний период составляет фундамент для позднего, сфера логических исследований подготавливала в свое время почву для всестороннего исследования античной культуры от ее социально-исторического основания до высот чистого духа.

Наш тезис о единстве и целостности творческого пути ученого находит также поддержку в принципиально важном его рассуждении на страницах «Очерков античного символизма и мифологии» (1930 г.). Там А.Ф. Лосев писал так: «Для меня как последовательного диалектика социальное бытие конкретнее не только логической, но и выразительной символической и мифологической стихии. Социальное бытие заново воплощает логику, символику и мифологию и меняет их отвлеченные контуры до полной неузнаваемости… Логическая сторона по привычке исследователей ХIХ-ХХ вв. преобладает и у меня. Она представлена и подробнее, и тщательнее, и точнее. Типология же у меня только намечена… Типология же и конкретная, выразительная физиологическая морфология – очередная задача всей современной философии и всей науки».

А.Ф. Лосев сомневался, что он примет серьезное участие в этой новой области. Он собирался, «если позволят обстоятельства», опубликовать ряд типологических работ, которые у него накопились и «ждут лишь печатного станка». Обстоятельства не позволили ученому в скором времени напечатать эти работы, результат, как он писал, «напряженнейшей историко-философской мысли». Более того, почти все его рукописи погибли в связи с арестом и бедствием 1941 г.

Однако, А.Ф. Лосев не подозревал, что судьба отпустила ему почти столетнее житие и тем самым позволила воплотить свою мечту, довела до печатного станка «Историю античной эстетики», явившуюся, подлинной историей всей античной философии и античной культуры именно в ее целостно-типологическом замысле.

А.А. Тахо-Годи