Андрей Рудалев. Чудо русского пространства

География, понятие пространства является краеугольным для России. Она не может ощущать себя вне этого пространства, в нем — ее плоть, дух, национальная идея.

Опять же пространство — это не закостеневшая данность. Наглядный пример — пожухлая карта СССР. За него нужно бороться, его отстаивать, осваивать, вновь и вновь познавать. Это живой и бесконечный процесс — сродни круговороту крови по венам.

Но мы в последнее время стали привыкать, что пространство не манит, а пугает. Представляется темным, нежилым Мордором, а в нашем изводе — ГУЛАГом. Так оно воспринимается насилием над человеком, его проклятием, как в романе лауреата литературной премии «Большая книга» Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза». В нем пространство напрямую связано со смертью, его развертывание несет погибель. Поезд с раскулаченными месяцами движется на восток, по пути приносятся обильные жертвы этому темному пространству. Потом очередное жертвоприношение: на Ангаре тонет баржа с людьми. Выжившие осваивают новое место, новое пространство, то и дело принося ему в жертву человеческие жизни. Так пространство становится символом несвободы, лагерем, в котором совершается надругательство над человеческим существом.

Этот языческий страх перед пространством, который раскручивался многие годы, произвел и новомодный тренд либеральных СМИ последнего времени: «неединая Россия» — восприятие хаотизированной, распавшейся территории, своего рода лоскутного одеяла. Стали говорить о невыгодном, неэффективном пространстве, которое начало активно сужаться, замыкаться в основном в пределах европейской части страны, тяготеть к столицам. Это и понятно: коммуникация в огромной стране происходит через СМИ, а они все в столичных городах.

Писатель Роман Сенчин в романе «Зона затопления» описывает, как лучшая, осваиваемая поколениями земля в миражном мире разрастающейся пустоты, несущей смерть и разложение, превращается в «зону затопления» — неэффективную, не вписывающуюся в новые реалии. Один из удаленных от цивилизации «медвежьих углов», коих много в России, погружается под воду ради новой ГЭС. Это происходит, когда люди не знают, что делать с территорией, тяготятся ею, стараются промотать, избавиться от нее.

У того же Сенчина есть повесть «Полоса», написанная на основе реальных событий: 7 сентября 2010 года самолет Ту-154 совершил аварийную посадку в бывшем аэропорту поселка Ижма Республики Коми, который в годы тотальной оптимизации «свернулся» до вертолетной площадки. Бывший начальник аэропорта Сергей Сотников по собственной инициативе все годы следил за взлетно-посадочной полосой. Он встал на пути разрастающейся пустоты и в итоге совершил чудо — спас многих людей. Это чудо — тоже пространственный вопрос.

Территорию мы можем инерционно воспринимать через призму смерти, но там может быть и жизнь. Жизнь — в первую очередь, что и доказывает чудо Сотникова.

В конце XX века люди бежали из деревень в города, это воспринималось практически как трагедия. Позже начался другой процесс: малые города стали опустошаться и стекаться в большие, и уже другие территории остаются пустыми, заброшенными, ненужными. Но есть совершенно иной вектор, о котором следует вспомнить. На Соловках в Морском музее есть карта, в полной мере отражающая русскую национальную идею, состоящую в расширении и освоении, преображении пространства. Это карта походов отечественных первопроходцев, осваивавших Север, Сибирь, покоривших Америку. Через это движение на пути к новому всегда в России идет возрождение. Поэтому с таким азартом и было воспринято в стране присоединение Крыма, которое есть жест вовсе не из сферы прагматики, а из существа русской жизни.

Сейчас крайне необходимо коренное отечественное восприятие пространства — не как Мордора — ГУЛАГа, а как сакрального. Сакрализация пространства происходит в том числе через его голоса.

Один из таких примеров — новая книга Василия Авченко «Кристалл в прозрачной оправе. Лирические лекции о воде и камнях».

Писатель из Владивостока, в жилах которого «течет море», рассказывает о своем тридевятом царстве, о котором у нас есть свои представления, но минимум знаний и ощущения сопричастности. Он борется и с устоявшейся картиной мира, которая «безнадежно искажена евроцентризмом». Авченко повествует о морской цивилизации, дающей импульс к преодолению замкнутости, ограниченности. Моря связаны между собой, и в них отражается небо.

Его книга-эссе — слом шаблона, установившегося из-за страха перед пространством. В географической картине мира Авченко Запад — это не только Москва, в которой слышится нечто «затхло-болотное», но и Европа, подобная мертвой ракушке, «куда заползает рак-отшельник, не имеющий собственной раковинки». Совершенно другое дело — неизведанный Восток, здесь солнце встает.

Авченко рассказывает о рыбах, о камнях, создает особую пространственную мифологию, которая заключается вовсе не в обособленности, отгороженности. Здесь все отражается во всем, и все взаимосвязано. Скелеты морских ежей походят на форму планеты, глубоководные рыбы подобны алмазам, которые тоже зарождаются в глубинах. Русское Приморье отражается в Поморье, и наоборот. Авченко вовсе не входит в роль того классического кулика, восхваляющего родимое болотце. Он прокладывает путь к тайне, который во многом схож с путями отечественных первопроходцев. Он зарифмовал Приморье с Поморьем, показал единую суть русского Дальнего Востока и европейского Севера. Мало того, открывает, что «все в России рифмуется со всем».

По итогам поездки в Архангельскую область, в Северодвинск, Василий Авченко написал в книге: «Все безумно далекие от моего мира места, в существовании которых я никогда не был по-настоящему уверен, но которые близки и значимы для меня ровно в той же степени, что и все остальные места России». Это не просто модная ныне страсть к путешествиям, а мистическое сопричастие с географией страны. На Русский Север с Дальнего Востока он поехал, чтобы «потрогать Россию с другого бока ее по-прежнему титанического тела, которое, как ни странно, едино».

В его картине мира все находится в особом единстве, круговороте, устраняющем любые границы. Авченко присуща особая способность видения поэзии жизни, преодолевающая в том числе устойчивое деление на живую и неживую природу, на реальное и сказочное: «Сказки Пушкина о рыбке и Бажова о камнях для меня — самый настоящий реализм». Поэтому возможно все, включая русалок в океанских глубинах, ничто чудесное не может не стать реальностью. Через это видение и происходит сакрализация пространства, географии.

По Авченко, мудрость рыбы и в том, что она тянется к Северу, поэтому, «когда люди станут умнее, они потянутся на север». Россия — северная страна. В этом не ее обреченность, а благо.

Разговор у Авченко подводится к крайне значимому утверждению: «В любой живой сущности, включая камни, заложены силы противостояния хаотизирующему началу — для движения вверх, к более высокоорганизованному состоянию, к совершенству». В русской культуре и литературе изначально были заложены эти структурообразующие силы. Они составляют основу кристаллической решетки отечественного культурного драгоценного камня — его пространства.

Авченко — за преодоление односторонности, за объемное зрение, за широту: «Стране хорошо иметь большую территорию и акваторию. Такую, чтобы на одном конце водились рыбы северные и серые, на другом — южные и яркие; на западе — окуни и плотва, на востоке — скрипали и змееголовы. Ошельмованная обывателями идея империи уже рыбами оправдывается чисто эстетически, и этого достаточно». Писатель из Владивостока — за большую страну, которая самодостаточна, как кристалл, в которой «есть все или почти все», здесь — целые миры.

По Авченко, страна подобна сердцу, в биении которого чередуются периоды сжатия и расширения. Сейчас мы застряли в полосе сжатия, и эту тенденцию необходимо переломить, ведь «нам по-прежнему есть что терять».

Пространство у Авченко становится сакральным, в нем все возможно, любое чудо. И эта сакрализация — важное дело. Оно сродни последовательной расчистке взлетно-посадочной полосы, за которой рано или поздно последует чудо спасения.

В связи с этим вспоминается сцена из фильма Александра Велединского, снятого по одноименному роману Алексея Иванова, «Географ глобус пропил». Главный герой Служкин смотрит на Каму и говорит ученикам, что при желании эта Богом забытая точка может стать центром мира. Он излагает русскую пространственную философию чуда: «Живем посреди огромного континента, в самом его центре, можем сесть в лодку и доплыть до Австралии». Все возможно. Самый далекий «медвежий угол» отражает в себе тело всей большой страны, единой. В этом и есть существо русской национальной идеи, ее жизни. Ее музыка, ее голоса. Нужно больше таких голосов.

Андрей Рудалев, литературный критик, публицист.

Источник -http://rusplt.ru/views/views_74.html

Добавлено Георгий Садков в Общество в 25.12.2015