Фотий Спасский

( в миру Петр Никитич) — архимандрит, настоятель новгородского Юрьевского монастыря, род. 4 июня 1792 г. в погосте Спасском, Новгородского уезда, где его отец был дьячком, умер 26 февр. 1838 г. В 1814 г., окончив курс в новгородской семинарии, Спасский поступил в С.-Петербургскую духовную академию, но уже в следующем году, вынужденный по болезни оставить ее, был определен учителем в Александро-Невском духовном училище. Состоя, по тогдашним правилам, в близком и непосредственном отношении к семинарскому начальству, Ф. имел возможность сойтись с ректором семинарии, архимандритом Иннокентием († 1819 на пути в Пензу, куда был хиротонисан во епископа). Иннокентий был человек высоких аскетических воззрений. По собственному признанию, Ф. замечал «все слова Иннокентия, поступки виды, действия, дух веры» и по нему слагал в тайниках своей души «образ жития благочестивого». В 1817 г. Ф. принял монашество, получил священный сан и был назначен законоучителем во Втором кадетском корпусе. До последнего своего назначения Ф. был лишен возможности более или менее заметно проявлять свои дарования, так как вращался в небольшой и замкнутой среде тогдашнего духовенства.

С назначением же в корпус, в котором воспитывались дети «из общества», Фотию открывалось широкое поле влияния. С первого же года он выступил против господствовавшего в тогдашнем обществе мистического настроения, или, по его собственному выражению, «против массонов, иллюминатов, методистов, Лабзина, Сионского Вестника и прочих». Резкие обличения мистикам, высказываемые Фотием, остались не без влияния на разрыв тех связей, которые в иных случаях были довольно тесны между мистиками и некоторыми представителями духовенства. События как бы нарочно оправдали резкости Фотия. Один из иеромонахов, занимавший довольно видный пост, будучи увлечен лжемыслием, допустил кощунственный поступок, молва о котором быстро обошла общество. После этого Ф. с его большею уверенностью «возвысил вопль свой, яко трубу», а в своей резкости дошел до того, что в городе стали говорить, будто он помешался. Фотию было сделано внушение, но мало подействовало на него, потому что в среде тогдашнего петербургского общества и высшего духовенства были лица, сочувствовавшие Фотию, хотя обнаруживать свое сочувствие и остерегались, так как господствующее положение бесспорно занимала партия противоположных Фотиевым воззрений. В 1820 г., после проповеди, произнесенной в Казанском соборе (27 апреля), Ф. был удален из Петербурга и назначен (20 июля) настоятелем Деревяницкого монастыря, в трех верстах от Новгорода. Это назначение принесло Фотию игуменский сан, но, будучи в сущности почетной ссылкой, не могло его не огорчить, тем более, что Деревяницкий монастырь был один из самых захудалых. Но в это же время на жизненном пути Фотия встретился добрый его гений, выведший его снова на дорогу. Это была графиня А. А. Орлова-Чесменская, которую направил к Фотию ее прежний духовный отец, преосвященный Иннокентий. Графиня слушала проповеди Фотия в Казанском соборе, познакомилась с ним, и когда он был удален из Петербурга, сообщала ему столичные новости, присылала щедрые пожертвования и вообще всячески поддерживала его дух, а в то же время хлопотала за него всюду, где можно было, не оставляя мысли вернуть его снова в Петербург. Под ее влиянием митрополит Серафим в январе 1822 г. перевел Фотия в Сковородский монастырь, с возведением в архимандриты, а после пасхи того же года вызвал его в Петербург и поместил в лавре.

В Петербурге Ф. сразу примкнул к обществу благочестивых петербургских дам высшего света, и как человек оригинальный, убежденный, смелый и окруженный некоторым ореолом изгнания и подвижничества (он носил вериги), имел в этом обществе полный успех. К сожалению, влияние новой среды успело вредно сказаться на Фотии, способствуя утрате прямоты характера и развитию лукавства, о котором он, по крайней самоуверенности, без стеснения вспоминал в последующие годы. 21 мая, при освящении новой Духовской церкви в лавре, Ф. познакомился с обер-прокурором Св. Синода князем А. Н. Голициным, был приглашен к нему в дом и после неоднократных свиданий с ним у графини Орловой, где он «девице и князю предлагал слово и дело Божие по три, по шести и до девяти часов в день», был зачислен князем его «духовным учителем» и «златоустом». Некоторое время спустя Ф. стал собираться в свой монастырь, но князь Голицын удержал его до возвращения в Петербург государя, обещая исходатайствовать ему аудиенцию. Свидание с государем произошло 5 июня, в 7 часов вечера, в Каменноостровском дворце. Этому свиданию, во всяком случае необычному, придавали особенное значение. Митрополит благословил Фотия древнею иконою нерукотворенного Спаса, а Голицын долго беседовал с ним накануне аудиенции. Ф. же, хотя собственно шел против Голицына, однако не показывал и виду, что он его противник. Входя во дворец, Ф. крестил все входы и выходы, «помышляя, что тьмы здесь живут и действуют сил вражиих». Беседа с государем шла «о делах веры и церкви». Вскоре за тем Ф. получил из кабинета Его Величества наперсный крест с драгоценными украшениями, а в августе был назначен Св. Синодом, по представлению митрополита Серафима, настоятелем первоклассного Юрьевского монастыря.

Рекомендуя Фотия Синоду, митрополит выставлял на вид, что Фотием исправлены в короткое время два монастыря без пособия со стороны казны, почему есть надежда, что им будет исправлен и Юрьев монастырь. Перед отъездом в Новгород Ф. был приглашен к императрице и в разговоре с нею коснулся, как он выразился, «до князя Голицына и прочих врагов веры, сынов беззакония». А Голицын, ничего не подозревая, благоговейно переписывал получаемые от Фотия письма характера не только не обличительного и не враждебного, но даже льстивого и пересылал их графине Орловой. Это столь памятное для Фотия лето было ознаменовано резким поворотом отношения правительства к мистикам: Высочайшим рескриптом, данным 1 августа 1822 г. на имя Кочубея, все тайные общества, под каким бы наименованием они не существовали, были обречены на закрытие; покровительствуемые стали опальными. Полтора следовавших за тем года, проведенные Фотием в Юрьевском монастыре, были временем, когда его авторитет укрепился незыблемо. Когда, вызванный в феврале 1824 г., Ф. явился в Петербург, он уже не стеснялся выставлять себя каким-то воинствующим орудием Промысла, определенным на поражение духов злобы, изрекать загадочные тирады, вещать о своих видениях и снабжать представителей высшего общества своими широковещательными посланиями. Два таких послания, в которых заключались намеки на какую-то тайну, были доставлены и государю. В результате Ф. добился того, что он 20 апреля был приглашен явиться в кабинет государя тайно, с секретного входа, и беседовал с ним три часа. После этого, уже развернувшись без всякого стеснения, Ф. порвал всякие сношения с князем Голицыным, даже предал его анафеме, обзывая духовным Наполеоном и не стесняясь всем о том рассказывать и даже писать государю. Устранив себя от вмешательства в дела веры и принимая Фотия за истинного выразителя взглядов церковной иерархии, государь оставил безнаказанною самовольную и беспримерную анафему, отстранил князя Голицына от управления министерством народного просвещения и духовным ведомством (15 мая 1824 г.), но оставил его министром почт, и как ни старалась противная Голицыну партия, имевшая во главе Аракчеева и выставлявшая своим передовым бойцом Фотия, под надежным прикрытием дела церкви, все же она окончательно погубить Голицына не могла. Тогда ее усилия были направлены на устранение сподвижников Голицына и на уничтожение результатов того направления, предстателем которого был Голицын. Ожесточенная борьба шла против Библейского общества, предполагалось преобразование духовных училищ, запрещены были некоторые книги, прежде одобренные, между прочим известный краткий катехизис, составленный митрополитом Филаретом. Ф., в это время сильно поддерживаемый Аракчеевым и митрополитом Серафимом петербургским, достиг своего апогея: он был окружен лестью своих приверженцев, безнаказанно представлял государю даже благосклонно принимаемые «хартии», в которых писал о «тайне беззакония», о «заговоре под звериным апокалипсическим числом 666», о влиянии Англии, о революции, имеющей быть в 1836 г. и т. п.

Все апокалипсические тайны и речения в записках Фотия сводились обыкновенно к тому, что «непременно и немедленно нужно ныне выслать из столицы некоторых навсегда, по плану, прежде поданному». Но этот прежде поданный план, заключавший в себе ясный только одному автору смысл, естественно оставался без выполнения, как и все советы Фотия, имея тот лишь прискорбный результат, что все эти писания удручающим образом влияли на государя и еще более увеличивали и без того свойственное ему в последние годы мрачное настроение. С воцарением императора Николая I положение Фотия резко изменилось. Государь оказал ему особое внимание и дозволил писать в собственные руки о чем угодно, но, будучи характера прямого и положительного, не допуская криводушие и не любя неясности, исключил Фотия из среды близких к престолу лиц. Ф. должен был отказаться от роли вещателя тайн и пророка государева, спасателя церкви и отечества и стать в ряды ординарных архимандритов-настоятелей; после «дел великих и необычайных» ему опять пришлось ведаться с несогласиями, недовольством и неповиновением монастырской братии. Привыкнуть к этому было не легко, и вся последующая жизнь Фотия представляет собою непрерывный ряд различных странностей и неожиданностей, давших повод митрополиту Серафиму выразиться о нем, что «не сносить ему головы своей, ежели нрава своего не переменит». В то же время Ф. крайне изнурял себя аскетическими подвигами. Видно было, что он, словно будучи привязан на цепи, «рвался и метался, не находя выхода для своей кипучей энергии, пока смерть не погасила снедавшего его пламени». Скончался Ф. среди тяжких аскетических подвигов и был похоронен в заранее приготовленном им для себя гробе, в Юрьевском монастыре, который он богато обстроил на средства, пожертвованные графиней Орловой. Необычайные отношения к императору Александру I, соединенные с некоторою таинственностью, постоянные речи о ниспровержении «врага церкви» (диавола в лице «сектантов»), об особом избрании своем, о видениях и откровениях, витийственный склад речи, широкая благотворительность на средства графини Орловой, наконец, бесспорный и высокий аскетизм, молитвы, бдения, вериги, воздержание, непоколебимая преданность «делу церкви», — все это было причиною того, что в Новгороде и его окрестностях, среди простого народа, а также в значительной части петербургского общества и во многих других местностях России Ф. считался праведником, «святителем», избранником Провидения. После Фотия осталось в Юрьевском монастыре множество рукописей, заключающих в себе его автобиографию, проповеди, письма и разного рода материалы. Проповеди Фотия отличаются сильным чувством веры, но чрезвычайно «витийственный» слог делает их мало вразумительными. Этим недостатком страдают и все другие писания Фотия. В автобиографии, напечатанной в «Русской Старине» 1894—1896 гг. и представляющей по своему содержанию смешанный тип «жития» и исторической монографии, Ф., кроме весьма подробного повествования о разных переменах в своей жизни, высказывает свой взгляд на современное ему положение и строй церкви, государства, общества, духовенства, входит в оценку преобладавшего в то время в обществе мировоззрения, наиболее видных деятелей и т. п. Относительно воззрений Фотия можно сказать, что они чрезвычайно односторонни, оригинальны и пропитаны нетерпимостью, как и его суждения о лицах. Наконец, письма Фотия заключают в себе значительную дозу лести в отношении к их адресатам.

Борьба за веру. Против масонов

http://www.rusinst.ru/docs/books/Fotii.Spasskii-Borba_za_veru.pdf