Павловский висячий замок

Андрей Полунин о русском Шеффилде — забытой России

В полутора часах езды от Нижнего Новгорода, на берегу Оки, скромно расположился город Павлово. Сегодня это — маленький провинциальный городок. А до революции село Павлово гремело на Империю, как столица крупнейшего кустарного промышленного района, где изготавливались висячие замки, которыми пользовалась вся Россия.
Кустарных мастерских было так много, что в Павлово не оставалось места под огороды. Село жило нетипичной жизнью. По мощёным, освещённым электричеством улицам ходили одетые по-городскому крестьяне. В селе — уникальный для России случай — выпускалась собственная газета, действовало две гимназии, мужская и женская, и работало четыре частных кинотеатра. Некоторые здешние крестьяне на торговле замками становились миллионерами, и ездили со своим товаром даже на Ближний Восток. Публицисты назвали Павлово не иначе, как Русский Шеффилд.
Павловский висячий замок был таким же брендом дореволюционной России, как гжельская керамика, костромские ювелирные украшения, каслинское литьё или кузнецовский фарфор.
Сегодня, к сожалению, о павловских замках знают лишь музейные специалисты да немногочисленные коллекционеры. «Свободная пресса» решила рассказать об этой, незаслуженно забытой, странице культурной истории России.
— Мы все по школе помним хрестоматийный образ русского крестьянина, который на тощей лошадёнке пашет землю, и живёт исключительно овощами с огорода; так вот, для Центральной России этот образ совершенно бредовый, — рассказывает директор Павловского исторического музея Николай Федотов. — Здесь прокормить себя земледелием было совершенно нереально: слишком маленькие наделы, а главное — плохие почвы, которые без удобрений ничего практически не дают. А чтобы иметь удобрения, нужно большое количество скота — а это, скажем так, удовольствие не для рядового земледельца.
Поэтому ещё в XVIII веке и в Подмосковье, и в наших краях, и в соседних Владимирской, Костромской и Ярославской губерниях — народ жил, большей частью, ремесленными промыслами. Или, как их более правильно называть по отношению к сельской местности, кустарными промыслами.
Кустарь — слово немецкого происхождения, от «кунстлер» — «искусник». Слово «слесарь», кстати, тоже немецкое, и обозначает «замочник» — «шлоссер». У нас, в Павлово, как раз преобладали слесаря.
Естественно, в разных местах России занимались совершенно разными промыслами, чтобы друг у друга под ногами не путаться. В Подмосковье была Гжель — самый яркий, наверное, пример кустарного производства — керамисты, гончары. В северной части Владимирщины работали, в основном, иконописцы.
А вот что касаемо Нижегородчины, картина на конец XIX- начало XX века была особенно контрастной. Нижегородская губерния в то время была краем крохотных уездных городков, которые и по занятиям, и по характеру застройки, и по численности населения гораздо больше смахивали на сёла. Но одновременно она была краем громадных промышленных сёл, в которых и населения жило больше, чем в уездных городах, и занятия были, по большей части, городские — либо торговля, либо различные ремёсла.
Но даже среди этих нижегородских торгово-промышленных сёл Павлово было самым крупным: на начало XX века здесь жило порядка 12 тысяч человек. Чтобы было понятнее, в небедном городе Муроме, недальнем от нас, жило всего на две тысячи человек больше. Если же говорить о Нижегородской губернии, Павлово было больше всех её уездных городов, в том числе такого приличного, как Арзамас.
Объяснялось это как раз тем, что местные жители никогда сельским хозяйством не занимались, а занимались ремёслами и торговлей.
— Почему так получилось?
— Тут, видимо, сыграло роль то обстоятельство, что в XVII веке, когда промыслы зарождались, у Павлово было неплохое географическое положение. Всё-таки, до того, как столицу перенесли в Петербург, основной торговый выход для москвичей на Волгу шёл по Оке, что и способствовало развитию городов и сёл, которые находились по течению реки. Плюс, сыграло роль то, что в XVII веке на Волге появилась Макарьевская ярмарка, которая быстро превратилась в крупнейший российский торг. А потом, в XIX веке, её и вовсе перенесли в Нижний Новгород. Вот эта близость ярмарки и играла роль — и как место сбыта, и как место, где можно купить сырьё. Так что уже в XVII столетии Павлово превратилось в крупный кустарный центр.
Правда, далеко не сразу народ у нас сосредоточился на замках. Поначалу развивались самые разные промыслы — кожевенный, канатопрядиленный, даже иконопись — кое-какие работы Павловских мастеров лежат в запасниках Третьяковки. Но потом стала преобладать металлообработка.
Поначалу это было оружейное дело, большей частью огнестрельное оружие. Потом наступил XVIII век — на Руси, благодаря Петру I, стала создаваться многочисленная регулярная армия, для которой нужно было единообразное оружие. Естественно, что никакие мелкие мастерские, никакие кустари с таким объёмом справиться не могли, и основными производителями оружия стали государственные заводы — Тульские, Уральские.
А павловским кустарям как раз тогда, с XVIII века, пришлось переключаться на продукцию мирную, на сталеслесарный товар: висячие замки, разнообразные ножи, позднее ножницы, весовые коромысла, даже медицинский инструмент. Так что к началу XX века Павлово было уже не только само по себе крупным торгово-промышленным селом, оно было центром так называемого Павловского металлообрабатывающего — или сталеслесарного — района. Он располагался на территории сразу двух губерний — Горбатовского уезда Нижегородской губернии и Муромского уезда Владимирской губернии, и входило в него около 120 сёл и деревень. Для сравнения, в той же Гжели посуду изготавливали в 30 сёлах и деревнях.
— Все 120 сёл делали замки?
— В разных селениях делали разные виды продукции. В Павлово, за рекой, расположен сейчас рабочий посёлок — раньше это было село — Тумботино, в котором производили ножницы. Причём и до 1917 года, и в советские период, это было порядка 90% всего производства ножниц в стране.
Когда-то в округе делали весовые коромысла — в то время основной вид весов в России. И опять же, Павловский сталеслесарный район в конце XIX века давал 75% производства весовых коромысел в Российской империи. Именно поэтому, когда в 1900-м году стали создавать сеть метрологических учреждений, то наряду с первыми тремя столичными — в Петербурге, Москве и Варшаве — палатка №4 открылась в селе Павлово. На первых порах Павловская поверочная палатка торговых мер и весов была самой крупной по объёму проверяемых приборов в стране — 67% всех весов проверялось и клеймилось именно здесь.
Что до замков, на них преимущественно специализировался центр района — конкретно село Павлово. Причём, если какие-то виды изделий, те же ножи — перочинные, кухонные — стали производиться на фабриках и мануфактурах, то изготовление висячих замков вплоть до революции было уделом кустарей.
Видимо, у тогдашних заводчиков производство замков большого энтузиазма не вызывало. Процесс изготовления замка было сложнее разложить на отдельные операции, он требовал значительных затрат. Поэтому производителей замков было очень много, но все они были мелкими крестьянами-кустарями, у которых была всего-навсего изба с единственной комнатой, в которой они и жили, и спали, и ели, и работали. Они с утра до ночи, по 17-18 часов в сутки, всей семьёй, даже с участием женщин и детей, начиная с восьми лет, производили висячий замок.
— Что собой представляли эти замки?
— Было три основных разновидностей висячих замков. Это так называемый тульский, или винтовой замок — пожалуй, самая старая разновидность из того, что у нас производилось. Он по форме напоминает цилиндр с дужкой. Винтовой он потому, что у ключа нет привычной ныне бородки — на ключ напаивалась завёрнутая винтом проволока. Внутри цилиндра находилась другая проволока-спираль. Предполагалось, что количество витков на обеих спиралях должно совпадать — иначе замок не открывался. Ключ вворачивали в замок, и когда он доходил до упора, дужка откидывалась. Иногда этот замок называют конным, хотя вряд ли сейчас кто-то внятно может объяснить, откуда такое название появилось — убедительной версии нет.
Очень популярными в XIX веке были так называемые шведские замки. К Швеции они ника-кого отношения не имели. Я в своё время копался на сайтах зарубежных собирателей, в том числе, скандинавских. Ничего подобного нашим шведским замкам мне не попадалось. То, что у них красуется — даже по форме очень отдалённо наш шведский замок не напоминает, да и устройство в принципе другое.
У павловского шведского замка колоколоб-разная форма, несколько угловатая, дужка и ключ, у которого бородка шла по всей длине ключа с одной стороны. Причём, ключ в замочной скважине шведского замка поворачивался только на четверть оборота — этого было достаточно, чтобы замок открылся.
Популярность шведских замков, видимо, объясняется тем, что их было довольно просто производить, и он был прост в обращении. Вместе с тем, это был довольно надёжный замок. Как правило, второго экземпляра ключа к нему не существовало — мастерам не удавалось сделать дубликат, приходилось к каждому замку делать индивидуальный ключ. Словом, подобрать ключ нельзя, а спилить замок проблематично — дужка довольно толстая.
Есть вариация на тему шведского замка — так называемый балагуровский замок. Его связывают уже не с Павловым, а с менее крупным центром производства замков Нижегородской губернии. Есть такой город Лысково на Волге — в советское время там клепали, в основном, электрические утюги. А до революции это было крупное торгово-промышленное село, на противоположной стороне от Макарьевского монастыря. И там традиционно производился крупный — всероссийский по значению — торг хлебом. За счёт этого торга лысковчане и богатели. Плюс, они делали, в отличие от павловчан, большое количество замков внутренних, для сундуков и шкатулок. Поскольку Макарьевская ярмарка была рядом, этот товар был востребован.
Но делали они и замки висячие, хотя в гораздо меньших объёмах, чем у нас в Павлово. В основном, шведского типа. Как считают, в первой половине XIX века мастер Яков Балагуров несколько эти замки модифицировал. Хотя Балагуров ли это сделал в действительности, лично я сомневаюсь. Когда мы проводили выставку замков из коллекции Дмитрия Жданова (про его коллекцию павловских замков, одну из крупнейших в России, мы ещё расскажем, — «СП») — у него довольно много лысковских замков, в том числе, балагуровской разновидности — мне попался замок, который был сделан в Лысково явно в те времена, когда Яша Балагуров пешком под стол ходил, ещё при Александре I. А всё-таки расцвет творчества Балагурова как мастера относится к концу правления Николая I. Разброс получается значительный — 30 лет. Явно, что Балагуров взял модель, которая существовала до него, и её популяризировал.
Ключ в балагуровском замке несколько иной — бородка идёт по нему с двух сторон. И если на обычном шведском замке дужка откидывается, как на современном висячем замке, на балагуровском она снимается начисто с корпуса замка. К тому же, балагуровский замок имеет не четверть оборота ключа, а полные два, а то и три-четыре оборота. То есть, у него другое устройство, хотя внешне замок очень похож на шведский.
Третья основная разновидность — это замок современного типа, который применяется до сих пор. Он округлый, овальный — в старину его называли репчатым: считалось, что он внешне напоминает разрубленную репу.
Кроме этих трёх разновидностей, были ещё замки фигурные, которые делались в виде различных предметов. Наиболее популярны были замки в виде лошади — замок-конёк. Они-то как раз по типу были не репчатыми, не шведскими и не тульскими. Это были так называемые сничные замки, устройство кото-рых восходит ко временам раннего средневековья на Руси — к волжской Булгарии.
Суть устройства заключалась в том, что ключ вообще не поворачивался в скважине. Ключом нужно было резко надавить, и вышибить заднюю часть замка — например, заднюю часть замка-конька с дужкой и декоративным хвостом. Такие выбивные замки в Павлово делались вплоть до начала XX века.
Особо у нас выделяют так называемые ошейные замки. Они маленькие — говорят, здешние мастера братья Хворовы, наиболее из которых известен Михаил Михайлович Хворов — могли сделать 24 таких замочка, которые все вместе весили всего-навсего один русский золотник, то есть, чуть больше 4 граммов.
Ошейные они потому, что была мода запирать на них собачьи ошейники. Утверждали, что отдельные щеголи набирали из таких замков цепочки для карманных часов. По типу своему это винтовой замок, только очень мелкий.
Самые, пожалуй, на сегодняшний день редкие замки из Павлово — это силуэтные замки второй половины XVIII века. По той простой причине, что они делались, в основном, как барская прихоть, по заказу графов Шереметевых. Делались они в стиле запоздалого барокко, с элементами книжного фольклора. Это были плоские медные или латунные замки в виде птицы Сирин, уробороса — змея, который кусает себя за хвост, — двуглавого орла, скрипача. И поскольку делались они именно с целью поставки Шереметьевым, в их центральные конторы в Москву и Питер, по провинциальным музеям их найти малореально.
Наиболее приличная коллекция силуэтных замков находится в Государственном историческом музее (о ней мы расскажем отдельно, — «СП»), плюс коллекция имеется в государственном петербургском Русском музе. Причём, в отличие от ГИМа, в Питере они экспонируются в открытой экспозиции.
Какие ещё замки были? Были замки сумча-тые или коробчатые, которыми закрывали мешки. У нас в коллекции таких замков, к сожалению, нет по той простой причине, что делали их не так много, и они здесь не оседали. Их, как правило, гнали на Ближний Восток — там они были востребованы: восточные торговцы с их помощью защищали мешки от покушения воров.
У коробчатого замка довольно длинная дужка. По форме он грубоватый, и действительно напоминает коробочку. Узел мешка можно развязать. А торговцы скрепляли дополнительно узел с помощью дужки замка. Мешок в этом случае можно было только прорезать.
— Расскажите подробнее, как работали Павловские кустари?
— Отдельных мастерских у кустарей не было — как правило, все работы производились в жилых домах. Кое-какие дома той эпохи, в том числе принадлежавшие кустарям, в Павлово сохранились. Хотя, понятно, за последние 20 лет они массово сносятся и перестраиваются. Это были классические деревянные дома.
Ковкой занимались далеко не все мастера — ковали детали, в основном, на стороне, в деревнях. Павловские же мастера были больше слесаря, чем кузнецы. Они занимались сборкой, шлифовкой, делали внутренний механизм, ключи — для этого большой кузницы не надо. Им нужен был только небольшой горн, который можно поставить и дома. Огнеопасно, конечно, но — ставили, деваться было некуда.
Застройка была очень плотная — сейчас в Павлово она гораздо более разреженная. Домики стояли практически стена к стене. Именно по этой причине в старину здесь не занимались огородничеством — не было свободной земли. Детей использовали на самых простых работах: где-то напильником опилить, что-то подержать. Ребёнок быстро обучался, и к 12-ти годам это был состоявшийся работник.
— Замки были прибыльным делом?
— Совершенно неприбыльным. Даже те же ошейные замки, которые требовали очень мелкой работы, стоили 4 копейки штука. Это немного, даже учитывая, что цены были другие. Именно поэтому кустарям и приходилось работать всей семьёй, по 16-18 часов, практически без выходных и праздников.
— А сколько стоил обычный замок?
— Копеек 15-25.
— Сколько кустари зарабатывали?
— Они не жировали. С другой стороны, Павловские кустари ощущали себя городскими жителями. Поэтому деньги зачастую шли на покупку того, что они считали элементом городской жизни — на одежду. Так было не только в Павлово, но и в других кустарных центрах — в той же Гжели. Заезжие всегда отмечали, что народ здесь одет по-городскому. На одежду деньги тратились щедро. Понятно, они не в кринолинах ходили. Добротный картуз, пиджачок, сюртук, городское платье — со-вершенно не деревенская одежда.
— Среди мастеров были, скажем так, Страдивари замочного дела?
— Виртуозом можно считать того же Михаила Хворова, с его крохотными ошейными замками. Были мастера, которые хорошо делали фигурные замки. Но в целом, работа была рутинная. Висячий замок — вещь вообще консервативная. Особых наворотов не придумаешь — они только удорожат стоимость изделия, и не факт, что ты его продашь. Поэтому мастера предпочитали работать так, как работали деды и прадеды — без особых изысков.
Если кому-то удавалось деньги накопить, мастера выбивались в торговцев — скупщиков замков. На скупке можно было разбогатеть до создания собственного предприятия. Так вот, на таких предприятиях они предпочитали производить не замки, а ножи. Это менее трудоёмкое производство, легче наладить мас-совый выпуск продукции, и доходы там выше.
Те же оружейные мастера, когда в XVIII веке производство огнестрельного оружия в Павлово прекратилось, в основном, подались как раз в скупку — некоторые капиталы у них в кубышке оставались, на оружие можно было заработать больше, чем мастеру-чернодельцу на замках. Те из оружейников, которые потом создали предприятия, делали что угодно — ножи, ножницы, медицинский инструмент, пытались по старой памяти изготавливать холодное оружие. Но замки — нет.
Единственный пример замочного производства связан с именем местного фабриканта Фёдора Михайлович Варыпаева. Вот он любил свои клейма ставить на замках, и то, скорее всего, большинство замков он скупал на стороне, отбирая наиболее приличные, и потом продавал под своим клеймом.
Потом, к концу XIX века, фабричный замок всё-таки появился — в Павловской кустарной артели, у некоторых из местных фабрикантов. Были, например, такие Пётр Васильевич Щёткин и Николай Алексеевич Личадеев. Но это был уже штампованный замок, была уже другая, частично механизированная технология, она имела мало общего с тем, что делали кустари.
— Можно ли сказать, что павловские замки — такой же культурный бренд России, как каслинское литьё, кузнецкий фарфор?
— И каслинское литьё, и кузнецовский фар-фор — это фабричные вещи. Сравнивать фабричное производство с кустарями — всё-таки неправильно. Если уж нас с кем-то сравнивать, так с Гжелью или с Красносельскими ювелирными промыслами. Красносельские промыслы — это Костромская область, посёлок Красное-на-Волге, где тоже был кустарный металлообрабатывающий район. Но если наши кустари занимались сталеслесарным произ-водством, там специализировались на ювелирных работах — и занимаются до сих пор. Был, кроме того, Кимрско-Талдомский кустарный район, где работали сапожники.
В те времена, в XIX веке, это были места достаточно заметные в журналистике и публицистике. Скажем, за Иваново-Вознесенском (ныне областной центр Иваново) закрепилось название Русский Манчестер, Гжель иногда именовали Русским Стаффордширом. Павлово же в печати устойчиво называли Русский Шеффилд — английский Шеффилд был в то время крупным центром производства ножей. Сейчас эти параллели не очень понятны, но тогда были на слуху.
От второй половины XIX века осталось не-сколько публицистических произведений, посвя-щённых Павлову. Самое известное — «Павловские очерки» Владимира Короленко, которые написаны в начале 1890-х, есть более ранний очерк «Павловская промышленность», принадлежавший перу Мельникова-Печерского. Есть «Путевые заметки» Глеба Успенского — достаточно негативные по отношению к павловским порядкам, очерк «Город рабочих» известного в своё время писателя народни-ческого направления Николая Николаевича Златовратского.
Плюс, наверное, самые обстоятельные публикации — это сборник очерков «Русский Шеффилд» Петра Дмитриевича Боборыкина, самого, пожалуй, плодовитого романиста XIX века. Он был единственным в России последовательным поклонником Эмиля Золя, и пытался насаждать натуралистическую французскую школу на русской почве. Бобо-рыкин был нижегородец, близ Павлова находилось имение, которое принадлежало его деду, генералу Григорьеву, поэтому он знал, о чём писал.
— Расскажите об этих павловских порядках, какая была атмосфера в Павлово в то время?
— Жизнь в Павлово была довольно своеоб-разная. В селе стояло много каменных домов. Ещё до революции местами появились мощёные булыжником, освещённые электричеством улицы. Одних только частных кинематографов перед 1917 годом насчитывалось три-четыре. Имелся в Павлово и свой драматический театр с собственной труппой, возникший перед Первой мировой, и своя библиотека. Перед революцией в Павлово, кроме того, действовало порядка 20 учебных заведений, из них две гимназии, мужская и женская, — для села весьма приличный результат. Особенно, если учесть, что в соседнем Арзамасе — наиболее крупном уездном городе Нижегородчины — в то время была только женская гимназия. Плюс в Павлово имелась женская учительская семинария и мужское ремесленное училище, из которого в советское время вырос индустриальный техникум.
Другими словами, Павлово село в общепринятом смысле не напоминало. Хотя, конечно, были и чисто сельские издержки. Скажем, несколько раз, ещё в XIX веке обсуждалась возможность перейти на городское управление и городской статус, но местные жители сами этого не хотели. Причина была проста. Всеми делами в Павлово в то время вер-тел — или ему казалось, что вертел — сельский сход, точнее, его вожаки. И ни рядовым членам схода, ни тем более вожакам не хотелось, чтобы Павлово вдруг стало городом. Потому что в этом случае там был бы уже не сход, а городская Дума и управа, в которую уселись бы купцы. А купцы в Павлово воспринимались как элемент чужеродный, как мироеды, которые всех обманут и зажмут.
Поэтому Павлово и дожило до Октябрьской революции со своим сельским статусом. Его сельское самоуправление с 1896 по 1904 годы — что было совершенно невиданным в России делом — издавало собственный печатный орган, газету «Действия органов Павловского крестьянского общества». Власть — и местная, и губернская — долгое время не знала, как на эту инициативу реагировать. В России, как известно, всё, что не разрешено — то запрещено. Запрета на подобные издания не было, но не было и прецедента. Поэтому, что с сельской газетой делать, местным властям было непонятно. В конце концов, они снеслись с Сенатом, а в Петербурге подумали-подумали, и разрешили: Бог с ними, пусть издают, никому это не мешает.
В этой павловской атмосфере немалую роль играло то обстоятельство, что павловчане никогда не были на барщине, и в Павлово никогда не было прямого помещичьего управления. Село всегда принадлежало очень крупным помещичьим семьям, а изначально вообще было дворцовым. Павлово впервые упо-минается в письменных источниках в 1565-1566 годах. Тогда оно было дворцовым селом и центром — уже на тот момент — дворцовой во-лости: нескольких сёл, принадлежавших династии Рюриковичей.
После Смуты волость перешла Романовым, но они от этого багажа довольно быстро избавились. В 1621 году царь Михаил Фёдорович подарил Павлово своему двоюродному брату, князю Ивану Борисовичу Черкасскому. И дальше, до 40-х годов XVIII века, с небольшим двухлетним промежутком, когда Павлово на два года вернулось в казну, село принадлежало князьям Черкасским.
В 1743 году княжна Варвара Алексеевна Черкасская — дочь канцлера времён Анны Иоанновны, Алексея Михайловича — вышла замуж за графа Петра Борисовича Шереметева. И дальше, вплоть до отмены крепостного права, павловчане были крепостными графа Шереметева.
Так вот, и Черкасские, и Шереметевы были очень крупными — фактически крупнейшими в России — землевладельцами. Гигантское хозяйство Шереметевых уступало по своим объёмам владений в России только царской династии, и образовалось в результате того, что граф Пётр женился на Варваре Черкасской.
Павлово в этих громадных владениях было не главной жемчужиной. Всё-таки наиболее прибыльной вотчиной было Иваново — в то время торгово-промышленное село. Но Павлово было вторым по доходности и по значению из кустарно-промышленных шереметевских сёл.
У Шереметевых никогда не было возможности — да и желания — лично управлять многочисленными имениями: везде сидели управляющие. Иногда это были люди пришлые, а иногда — бывали и такие — из своих же, местных крестьян. Это были разбогатевшие, выслужившиеся крестьяне, которые двигали местными делами.
Доходило до того, что в шереметевских владениях зачастую были крестьяне-миллионеры, которые сами владели крепостными. Они их формально покупали на имя графа, но фактически это была их соб-ственность.
— Крестьяне-миллионеры, владельцы крепостных? На чём же они богатели?
— Они богатели не на том, что замки делали, а на том, что их скупали. Это были, в основным, бывшие оружейники — редко кто из мастеров-чернодельцев выбивались в торговцы, хотя и такие примеры бывали.
Естественно, управляющий всегда действовал с оглядкой на этих богатых крестьян, и зачастую решения принимали именно они. Как раз богатство Павлово во многом объяснялось тем, что здесь помещик не мешал, а, скорее, помогал. Графы Шереметевы были влиятельными фигурами, и могли добиться льгот от центральной царской власти для своих крестьян. Например, чтобы тем было легче торговать.
Такие льготы действительно были. Наши павловские торговцы могли ездить по империи только с разрешением от графа — им не нужно было получать дополнительных бумаг от местных и центральных властей. В результате, павловские крестьяне ездили торговать не только на Макарьевскую ярмарку, но и на Урал, в Ирбит, на малороссийские ярмарки в Харьков. Многие в слободской Украине обзаводились семьями — до сих пор там живут потомки наших скупщиков. Например, потомки Петра Щёткина, который одним из первых в Павлово стал делать штампованные замки, сосредоточены в двух городах — Нижнем Новгороде и Харькове, — как раз в силу того, что Пётр Васильевич женился на харьковской мещанке, торгуя там на ярмарках.
А изначальный владелец дома, где располо-жен наш Павловский музей — купец Василий Го-мулин — имел торговые точки не только на Нижегородской ярмарке, но и в Котельниче Вятской губернии, в Весьегонске Тверской губернии, на ярмарке в Вологде. Словом, размах торговли был достаточно большой.
Ну, а некоторые павловчане ухитрялись ез-дить со своим товаром на Ближний Восток. У нас, например, в фондах музея есть фотография, на которой один из местных торговцев — Карачистов (правда, среди потомков идёт спор, кто на фото: то ли Александр Семёнович, то ли его брат Иван) в Стамбуле, в историческом квартале Пера, сидит в феске и с кальяном: сразу видно, что человек выбрался поторговать в сто-лицу Османской империи.
Покровительство помещиков давало ещё и ту льготу, что довольно долго, со времён Екатерины II до 30-х годов XIX века павловчане были освобождены от воинского постоя. Как известно, российское правительство любило экономить деньги, и рассуждало так: зачем строить казармы, когда можно распихать солдат по домам? Так вот, в Павлово довольно долго постоев не было — что, естественно, позволяло и богатеям жить спокойнее, и кустарям заниматься своим делом.
Единственный эпизод, когда в Павлово почти заглянул помещик, связан с графом Николаем Петровичем Шереметевым — тем самым, что был женат на крепостной актрисе Прасковье, из ярославских крестьян. Он не доехал до Павлово трёх вёрст. А вот подруга Прасковьи, которая потом два поколения Шере-метевых воспитала — балерина Татьяна Васильевна Шлыкова — всю жизнь числилась крестьянкой села Павлово. Правда, сама отродясь в Павлово не бывала — родом отсюда были её родители. Отец её был кузнецом, и в своё время, как хороший мастер, был перевезён в Москву вместе с женой. Там у них и родилась небезызвестная Татьяна, будущая Гранатова по сценическому псевдониму.
Так вот, Николай Петрович не доехал трёх вёрст — и вообще здесь оказался — по той простой причине, что попутешествовать по России пришло в голову его другу детства, и непосредственному начальнику — императору Павлу Петровичу.
Поскольку Павел I ехал по большой почтовой дороге, а она шла мимо Павлово, через село Ярымово, мастеров из Павлово с товаром вызвали прямо на почтовую станцию, чтобы они преподнесли благодетелям наиболее удачные образцы своих изделий: не столько замки, сколько, естественно, холодное оружие и пи-столеты.
Спад Павлово начался к концу XIX века, когда стало понятно, что кустарное замочное производство зашло в тупик. Невозможно, сидя в отдельной избе, конкурировать с западноевропейскими фабриками. К тому времени появились замочные предприятия фабричного типа и на территории Российской империи — в Прибалтике, Польше. Да, фабричные изделия были попроще, может быть, не такие надёжные, как кустарные, но это был массовый дешёвый замок. Он-то и стал выбивать почву из-под ног павловчан.