Наш Пушкин: прощение идет впереди покаяния
8 февраля 1837 года состоялась самая известная своей трагичностью русская дуэль. От полученного на ней смертельного ранения скончался великий русский поэт и политический деятель
Игорь Бекшае
«Чувства добрые я лирой пробуждал», – такой след, как считал сам писатель, он оставил после себя
Слово «благородство» пошло из тех времен, когда люди гордились своими достойными предками, гордились своим благим родом, готовы были этой благости соответствовать, подтверждать ее своими поступками, такими же благими, хорошим и достойными, чтобы не только не опозорить своих отцов и не положить тень на своих сыновей, но и еще пуще прославить свой род, дать ему стимул к совершенствованию. Достоинство же поступков определялось мерой ответственности перед всем своим большим родом. Перед народом. И тем самым заслуживало право на определенные привилегии, взамен на большую ответственность. Так благородие со временем вылилось в отдельную касту госслужащих, людей государева двора. Дворян. Тех, кто в народе выделялся незаурядностью, ответственностью и жертвенностью. И там оно постепенно стало терять свое исконное значение. Методы человеческой селекции и естественного отбора в природе — они разные. И по скорости, и по целям. Природа лучше человека знает, какие качества отбирать для улучшения рода и как они аукнутся в дальнейшем. Потому ее и считают «руками Бога», и в них «все, что ни делается, все к лучшему». Может быть, не сейчас. В дальнейшем.
Лишь одно качество может между ними совпадать. Благостью, доброделанием человек может содействовать, приложить к «рукам Бога» свои руки и в таком согласии обретается благословение. Благость не всегда передается по наследству, а если и передается, то не обязательно в нем удерживается. В роду ее можно и потерять, если не усердствовать в ее развитии. Пока в человеческом обществе благородие считалось достоянием немногих и передавалось, как было принято думать, по наследству, соответствие ему приходилось не только подтверждать, но и защищать, отстаивать. Поступок неблагородный, постыдный считался наказуемым, кодекс чести дворянства позволял произвести суд и даже приговор тому, чье поведение срамило весь род. Но суд и приговор подразумевал равные условия, приговоренным мог оказаться осуждающий. По сути все решали не самые лучшие человеческие качества — умение убивать.
В эти дни совершается очередная годовщина дуэли у Черной Речки. Не круглая, впрочем, круглые годятся для празднования, для памяти же, годовщин, по-хорошему и вовсе не надо. Александра Сергеевича Пушкина, смертельно раненого в той дуэли, много за что есть помнить и любить без оглядки на годовщины. В дуэли он отдал дань одной лишь форме благородства, годного и оттого безысходного в тот «жестокий век», в который ему выпала честь прославлять свободу. Но главная память о нем держится на интуитивном и плохо проговаривается. Пушкин писал в то время, когда «сложный внутренний мир» еще глубоко не шагнул в литературу и искусство вместе со всей психологией, которая за ним следом подтянулась. Он складывался, становился и был понятен из поступков героев романов. И у Пушкина благородство звучит в его исходном качестве. Благой род выступает, обнаруживает себя в самых разных людях и противостоит не только окружающему злу, но и злу в себе самом. А это зло в себе, как правило — глупость и легкомысленность. Безответственность.
Самый сильный христианский мотив у Пушкина довольно далек от церковного, и оттого в нем нет примесей мертвых нравоучений. Зло человеческое — от юности его, словно повторяет писатель строки книги Бытия, и его надо перетерпеть, пережить. Юности не хватает разума для того, чтобы быстро опознать зло. В молодости, в человеческой неразвитости зло принимает форму куража и оттого не опознается, но последствия этого куража могут быть печальными. Впрочем, Александр Сергеевич старается избежать по возможности печального конца и не доводить до безысходности. Отложенный «Выстрел» откладывается снова уже навсегда, и «Метель» возвращает ситуацию в исходное. Человеческие ошибки прощаются ради того, чтобы человек осознал их и освободился, очистился от них. То есть ошибки сперва прощаются, а потом осознаются. Это совершенно противоречит церковной форме христианства, настаивающей на том, что прощения без покаяния не бывает и выдавливающей из человека покаяние насилием страха непрощения. У Пушкина, напротив, покаяния, метанойи, преображения ума не случается без прощения. И без взросления. И в этом он более, многократно христианин, чем вся церковная рать, которая осуждала его за «легкомысленные стишки».
Романтическое благородство, раздаваемое авансом, которое от этого должно сделаться благородством обыденным, повседневным, в этом «наше все» от Пушкина. Благой род его — это род сознательный, умный, зрелый. В этом смысле многие в России стали одного рода с Александром Сергеевичем и немалые числом сделались такими не без его влияния. И национальная интеллигенция, когда она временами возникает и дает о себе знать — того же рода, а не все подряд непонятно какое и непонятно о чем, что хочет этим назваться, прежде сбросив с корабля современности одного из самых значимых вестников свободы. «Чувства добрые я лирой пробуждал», — такой след, как считал сам писатель, он оставил после себя. По таким характеристикам узнается и поныне благой род человеческий. Взрастить в себе, перетерпев себя, не утратить, и пробудить в других добрые чувства — нет благородней задачи для человека.
Источник -http://regnum.ru/news/cultura/2073117.html
Нет комментариев
Добавьте комментарий первым.