Русская система власти

Часть 1

В современном мире ключевыми ценностями при оценке системы управления обществом считаются свобода и демократия. В глобальном информационном и политическом пространстве этим ценностям отдаётся предпочтение даже перед такими фундаментальными факторами, как безопасность и экономическая эффективность, не говоря уже о нравственности.

Столь весомое значение, придаваемое свободе и демократии, нельзя объяснить только рекламно-пропагандистскими причинами. Следует признать, что увеличение степени свободы и демократии является глобальной исторической тенденцией. На протяжении веков человечество постепенно снижает уровень персональной зависимости человеческой личности и неуклонно расширяет круг лиц, влияющих на принятие государственных решений. Противодействие таким процессам равносильно попытке плыть против течения мировой истории.

Вместе с тем, понятия свободы и демократии по-разному воспринимаются в разных цивилизациях. В частности, российское восприятие этих ценностей коренным образом отличается от западного, выдаваемого за «общечеловеческое».

Формулу свободы для западного бюргера можно выразить кратко: право в минимальной степени подчиняться собственному правительству. Для Российской цивилизации высший идеал свободы заключается в том, чтобы не подчиняться правительству чужому. В западном обществе превыше всего стоит свобода индивидуальная. У русских и духовно близких к нам народов принято жертвовать индивидуальной свободой ради защиты свободы коллективной, общенациональной. Подчинение иностранной воле, иностранному влиянию считается несравненно более унизительным для человеческого достоинства, чем подчинение собственным чиновникам.

Эти различия ярко проявились при столкновении двух цивилизаций на Украине. Пока на киевском Майдане шла речь о критике и даже свержении правительства Януковича, Юго-Восток страны безмолвствовал, что дало повод «оранжевым» идеологам говорить о «рабской» природе «ватников» и «схидняков». Казалось, что приверженцы российской цивилизации с точки зрения гражданской инициативы безнадёжно отстали от приверженцев западной. Но как только после победы Майдана появилась реальная перспектива вступления страны в ЕС и НАТО, когда под угрозой оказались наши базовые цивилизационные ценности (память о Великой Отечественной войне, единство Православной Церкви, русский язык, братство с Россией), Юго-Восток восстал. Его гражданские активисты продемонстрировали не меньшую стойкость, свободолюбие и способность к самоорганизации, чем гражданские активисты ориентированного на Запад Майдана.

То, что русские невысоко ценят свободу от собственной власти — вполне логичный принцип. Выделение управленческого сословия, принимающего оперативные решения, является естественным порядком разделения общественных функций в едином социальном организме. Его можно сравнить с аналогичным разделением функций между частями единого тела. Когда голова принимает решения, а руки и ноги их выполняют — это здоровое и свободное состояние организма. Рабство начнётся тогда, когда наши руки и ноги начнут выполнять указания, рождённые в чужих головах, подчиняться движениям чужих рук и ног.

Нет ничего зазорного в том, чтобы выполнять распоряжения своей национальной власти —она для того и существует, чтобы руководить обществом и избавить народ от этого нелёгкого политического бремени. Беда грозит в том случае, когда от народа потребуется выполнять решения чужих, зарубежных элит. Тогда русские разрушают стереотип «покорных людей с рабской психологией» и поднимаются на решительную борьбу. В этой борьбе русские способны на чудеса героизма, не зря шеф ЦРУ Алан Даллес назвал нас «самым непокорным народом на планете», подразумевая, конечно, не склонность к постоянному гражданскому бурлению, а неодолимую твёрдость в принципиальные, переломные моменты истории.

Бесспорно, что каждый человек стремится в той или иной степени расширить своё «свободное пространство», пространство своей личной ответственности и своих персональных решений, и это желание является важным двигателем общественной эволюции. Но в России получит массовую поддержку и будет органично воспринято лишь такое расширение индивидуальных свобод, которое не будет создавать угрозу коллективной, общенациональной свободе.

Русское понимание свободы тесно связано с русским представлением о демократии. Мы привыкли воспринимать понятие «демократия» дословно, в прямом переводе с греческого — как власть народа; как общественное устройство, позволяющее выявить и реализовать волю большинства. Антиподом демократии, в нашем представлении, считается диктатура или олигархия, когда произвольные решения одного или группы людей воплощаются вопреки народным интересам.

Западная демократия на первое место выдвигает институциональную сторону демократии: выборность сверху донизу, сменяемость руководителей, система противовесов, рассредоточение центров власти. Кажется, что подобная система максимальным образом гарантирует общество от индивидуального или группового произвола. Однако опыт применения западных институтов в странах нашей цивилизации свидетельствует о прямо противоположном эффекте. Так, в Белоруссии, где, если судить по западным меркам, установлена классическая единоличная диктатура, власть в гораздо большей степени выражает общенародные настроения, чем на Украине. И хотя Украина среди всех стран СНГ в наибольшей степени реализовала принципы выборности и разделения властей, реальным благополучателем там стала узкая олигархическая прослойка, вызывающая перманентное недовольство населения.

Точно такой же парадокс можно наблюдать в новейшей российской истории. Гораздо более демократичная (в западной системе координат) эпоха Ельцина породила политический курс, отвергавшийся большинством народа, а сокращение роли демократических институтов и концентрация личной власти при Путине привело к коррекции государственной политики, в итоге получившей устойчивое одобрение большинства. Это говорит о том, что развитие «институциональной демократии» западного типа отнюдь не тождественно развитию общественных механизмов, воплощающих народную волю.

Напротив, можно привести много примеров, когда явственно и однозначно выраженная народная воля вызывала сопротивление, неприятие и даже ненависть сторонников «демократизации по западной модели». Сюда относятся, например, итоги референдума о судьбе Союза весной 1991 года и итоги крымского референдума весной 2014 года. В этом же ряду можно назвать упрямое нежелание украинских политических лидеров выносить на народный референдум вопросы о евроинтеграции и о применении русского языка. Такую же ситуацию мы наблюдаем и в «развитых демократиях» Запада, где, например, Франсуа Олланд, вопреки необычайно массовым протестам, не доверил народному плебисциту вопрос о регистрации гомосексуальных браков, а предложение кандидата в президенты США Росса Перо сделать общенародный референдум постоянным политическим инструментом при решении важнейших проблем просто шокировало американскую политическую элиту и мобилизовало её на сопротивление таким «экстравагантным предложениям».

Итак, мы видим, что западная модель демократии отнюдь не ставит во главу угла воплощение народной воли. Её сущность связана с какими-то иными ценностями. С какими? Есть мнение, что западная демократия максимально оберегает права индивида. Это подразумевает, что каждый человек, независимо от мнения большинства, имеет в этой системе право на самореализацию. Действительно, такая система не должна во всём следовать общенародной воле, для неё предпочтительнее гарантировать баланс индивидуальных воль.

Именно заботой о правах индивидуума западные идеологи объясняют легализацию гомосексуальных союзов, пропаганду феминизма, ювенальную юстицию (защищающую волю детей от воли родителей), свободную продажу лёгких наркотиков в некоторых странах, и т. д. Однако не совсем понятно, почему гомосексуальное спаривание на Западе легализуется, а многоженство или многомужество преследуется в уголовном порядке? Разве многоженство не является результатом свободного индивидуального выбора лиц, вступающих в такой тип брака? Разве таким образом не поражаются в правах многочисленные человеческие сообщества, например, исповедующие ислам, индуизм или принадлежащие к общине консервативных мормонов?

Точно так же не имеет правового объяснения вопрос: почему в странах, разрешающих марши обнажённых феминисток, ограничивается ношение хиджаба или нательного христианского креста? Почему с символикой ЛГБТ можно приходить на спортивные матчи, а с христианской символикой нельзя? Очевидно, что речь идёт не о защите любых индивидуальных прав, а только о защите строго ограниченного, специфического набора прав. Прежде всего это права людей, претендующих на свою особость, необычность, элитарность, избранность. Во главу угла ставится право на необыкновенность, и одновременно ограничивается право быть обычным человеком, принадлежать к каким-либо традиционно сложившимся коллективам.

Получается, что такая система нацелена не на выявление воли большинства, а на защиту меньшинств и ограничение большинства. Можно даже предположить, что генетической задачей современной западной модели демократии является противодействие тому, чтобы сформировалось народное большинство, способное формулировать какие-либо общенациональные цели и принципы. Группа разнообразных околоэлитарных меньшинств самого разного толка пытается таким образом гарантировать свою независимость от народного большинства, исключив всякую ситуацию, при которой им придётся подчинить свою индивидуальную или корпоративную волю воле народа. Подобное понимание коренным образом противоречит русскому понятию демократии.

Кроме того, западная демократия имеет тенденцию к элитарному, манипулятивному характеру, где, в отличие от авторитарных обществ, правящие фигуры не являются явными и таким образом освобождаются от моральной ответственности за свои решения. Смена формальных ответственных — президентов, министров, депутатов — не меняет существенным образом расстановку сил в элите и не влечёт за собой серьёзные изменения политического курса.

В российской либеральной среде этот парадоксальный антидемократизм современной демократии приобретает буквально гротескный характер. Фактически, свобода в их понимании — это свобода полусотни редакторов контролировать информационное пространство; свобода полусотни политиков менять друг друга в руководящих креслах; свобода полусотни шоуменов контролировать национальную сферу культуры и развлечений; свобода полусотни олигархов делить богатства страны. О том, что эти деятели должны каким-то образом выражать волю народа, населяющего контролируемую ими страну, нет и речи. Напротив — либералы подразумевают демократизацию как освобождение «креативной элиты» от всяких обязательств перед невежественным и косным «быдлом» («совками», «коричневой гопотой», «церковными мракобесами», «титушками», «ватниками» и т. д.). Поэтому чиновное сословие является даже более демократичным (в русском понимании этого слова), чем «креативная элита», так как бюрократический аппарат, несмотря на весь свой авторитаризм, априори обязан обеспечивать ряд базовых народных потребностей.

Можно констатировать, что разное понимание и свободы, и демократии в Российской и в современной Западной цивилизации связано с тем, что мы признаём ценностью общенациональный коллектив — народ — и его коллективную волю, а доминирующие в западном обществе либеральные идеологи — нет. Русское понятие «Народ» в принципе не имеет точных аналогов в западноевропейских языках и при переводе заменяется суррогатами типа Folk (этнос), Nation (нация), People (люди).

Ещё одним важным отличием является разная предыстория двух цивилизаций и эволюция их систем управления.

Одним из наиболее серьёзных рисков демократических процедур является плутократия, то есть сильная зависимость избирательного процесса от денежных вложений. Это не только даёт неоспоримые преимущества состоятельному классу, но также открывает широкие возможности для иностранного вмешательства. Чем беднее страна, тем легче элитам богатых стран оказывать влияние на её политическую жизнь.

Широко распространившаяся ныне система демократических процедур формировалась в семнадцатом-девятнадцатом веках в Голландии, Великобритании, Франции, США, то есть в богатейших странах того времени, что существенно снижало указанный выше риск внешнего вмешательства. Дальнейшее распространение этой модели носило элементы её экспорта из стран «демократической метрополии» и оказалось сопряжено с расширением их сферы экономического и политического влияния. Таким образом, распространение «процедурной демократии» принесло группе атлантических стран конкурентные преимущества.

С другой стороны, попытки преодолеть возникающую зависимость в странах, ставших объектами «экспорта», напротив, были связаны не столько с «процедурной демократией», нацеленной на околоэлитарный слой населения, сколько с массовыми народными движениями, завершавшимися, как правило, укреплением авторитарных тенденций. Подчеркнём, однако, что авторитаризм сам по себе отнюдь не является гарантией от внешнего вмешательства, так как авторитарный лидер или правящая группа небогатой страны также могут быть поставлены в экономическую зависимость от иностранных элит.

Российская система управления имеет совсем иную предысторию, также продемонстрировавшую её конкурентные преимущества. В борьбе пяти центров влияния (Новгород, Москва, Вильнюс, Варшава и Сарай-Бату) за лидерство в Восточной Европе Москва приняла наиболее централизованную систему власти, позволявшую в наибольшей степени мобилизовать силы общества для решения общенациональных задач. Все остальные соперники проиграли это состязание в первую очередь из-за рассредоточения властных функций (в западной системе координат Новгородская республика, Великое княжество Литовское, Золотая Орда и Речь Посполита считались бы более демократичными и свободными государствами, нежели Московская Русь).

Мобилизационный тип управления имел жизненное значение для Российской цивилизации, позволив долгое время выдерживать неравную конкуренцию с гораздо более богатым, многолюдным и экспансивным Западом. К началу ХХ века только Россия и Япония избежали участи западных колоний. Мобилизационная централизация достигла апогея в советский период, сыграв решающую роль в победе над гитлеровским нашествием. Таким образом, вплоть до второй половины ХХ века Россия подтверждала правильность выбранного направления общественной эволюции.

Однако после того как Западная цивилизация, натолкнувшись на непреодолимое сопротивление России, заменила доктрину «жёсткой силы» на доктрину «мягкой силы», и на смену прямому военному противоборству пришла конкуренция в информационно-политической сфере, стали отчётливее проявляться недостатки жёсткого вертикального управления.

Главным недостатком такой системы власти является отсутствие политических лифтов для пассионариев. В условиях постоянного военного противоборства с внешним противником в элиту выдвигались волевые и энергичные личности, проявившие себя на поле боя. Когда возможности отличиться в бою резко сократились и отошли на периферию социальной жизни, главный канал выдвижения смелых и решительных людей оказался перекрытым. В мирных условиях вертикальная управленческая система предпочитает отбирать не смелых и самостоятельных, а исполнительных и послушных. В результате каждое следующее поколение управленцев становится всё более мягким, а пассионарные личности отодвигаются на обочину политики и обрекаются стать оппозиционерами. Через несколько циклов такого отбора волевая сила оппозиции превосходит организационную силу власти, и система разрушается. В западной модели, напротив, элита рекрутируется из пассионариев, прошедших горнило конкурентного отбора в бизнесе и на парламентских выборах.

Попытка устранить указанный недостаток путём копирования западной модели наталкивается на целый ряд препятствий. Во-первых, это уже упомянутые проблемы разного понимания свободы и демократии. Так как система парламентаризма ориентирована на реализацию частных и групповых интересов, то в российском обществе, высоко ценящем общенациональный интерес, носители массовой народной этики уклоняются от выборов, а свободные выборы способствуют формированию прослойки, оторванной от народа. Также в обществе, ориентированном на мобилизующую общенациональную роль государства, отсутствуют крупные корпорации, готовые выражать национальные интересы, и потому при условии невмешательства государства главными операторами на свободных выборах становятся операторы внешние. Этим объясняется парадоксальный на первый взгляд факт, что свободные демократические выборы в России порождают антинародную политику и угрожают национальной свободе.

Попытки избежать этих угроз путём имитации свободных демократических выборов, когда избирательные процедуры внешне соблюдаются, а результат предопределён заранее, как и всякая имитация, вызывают массовое раздражение, тиражируют лицемерие и разрушают общественную мораль.. Часть 1

Статья блогера Двенадцать слов (12slov).
Источник -http://12slov.livejournal.com/

Добавлено Админ. сайта в Идеология в 30.03.2016