Станислав Смагин. Русское и советское

Станислав Смагин: злобная полемика по этому поводу на руку лишь тем, кого корежит от сильной России

Странный и вредный спор «русское против советского», вроде бы временно стихший благодаря консолидации вокруг Крыма и Донбасса, вспыхнул затем с новой силой. Дискуссии по поводу восстановления памятника Дзержинскому, голосование относительно переименования станции метро «Войковская», далее — среднекалиберные и мелкие поводы каждую неделю, да что там — почти каждый день. Из последнего — талантливый журналист и публицист Константин Семин, в рамках этой нелепой дихотомии относящийся к «советским», пишет пост о неприятно поразившем его в Санкт-Петербурге «тотальном засилье романовской символики». Перепосты, комментарии, ругань, все как полагается.

И ведь «русских» с «советскими», помимо массы позитивных общих ценностей, символов и ориентиров, объединяет то, что для либералов мы враги в одинаковой степени. Сверх того, либералы помоложе и побыстрее разумом готовы списать в утиль вместе с «русскими и советскими» еще и либералов постарше и поунылее, отчего, конечно, оные уныльцы нашими союзниками не становятся.

А виртуальные шашки все равно продолжают звенеть. Тех, кто считает подобное категоричное противопоставление «или-или» безумием, достаточно много, чисто статистически явно больше, чем радикалов, но радикалы всегда громче и слышнее, чем центр. В итоге сдержанные речи «русско-советских» тонут в яростных спорах любителей крайностей, а те из центристов, кто послабей убеждениями и нервами, не выдерживают чуждости обеим сторонам и прибиваются к какому-нибудь берегу.

Весь данный спор, напомню самые первые слова статьи, не только вреден с практической точки зрения, но и глуп с теоретической. Советский отрезок нельзя ни вычеркнуть из русской истории, ни сделать его главным, единственным и неповторимым. Он просто есть. Он богат как прорывами и викториями, так и сложностями, трагедиями и невзгодами. Многие из плюсов в итоге перетекали в минусы, равно как и наоборот, минусы диалектически оборачивались плюсами. Лично я — позднесоветский ребенок, мое раннее детство пришлось на смутные перестроечные времена, когда плюсы стремительно улетучивались, а к прежним минусам обильно прибавлялись новые. Помню, как мне, сладкоежке, было тяжело пить практически «пустой» чай, когда сахар выдавали по талонам. Помню, как мы привезли яйца из бабушкиной деревни, на улице каждый второй прохожий спрашивал, где удалось разжиться такой роскошью, и меня распирало от удивления и гордости — я вдруг оказался причастен к обладанию могущественным и многими желанным артефактом, доселе казавшимся банальным продуктом питания. Помню, как шел с мамой за руку по улице, изуродованной какими-то траншеями ремонтного характера, и спрашивал: «Ма, это и есть и перестройка?»; мама, вздохнув, отвечала, что, действительно, это перестройка и есть. Помню и другое. Например, совсем еще щенячий, но отчетливый восторг от Парада Победы 9 мая 1990 года. Или вот, например, на выпускном вечере в детском саду было задание выложить какое-нибудь слово из пластмассовых буковок, и я выложил — «Родина». У меня совсем не осталось вкуса и ощущений детсадовского патриотизма, ставшего причиной именно такого набора букв, но факт остается фактом — выложил. А вот в девяностых и начале нулевых, это помню уже точно, особым патриотизмом я не отличался, на месте гражданско-политических взглядов наличествовала какая-то гремучая смесь из либерализма, космополитизма, шовинизма и монархизма, уврачевание которой стоило немалых трудов.

Эта маленькая история маленького позднесоветского человека в чем-то является преломлением советской истории, со всеми ее хитросплетениями, закономерностями и противоречиями. Возьмем хотя бы Победу, 45-летию которой я радовался, буквально только-только оторвавшись от горшка. Не буду рассуждать о том, что ей предшествовало в жизни страны, отведу и спор о ее цене. Назову лишь одно имя. Не Сталина и не Жукова, а Бориса Шапошникова, полковника и генштабиста старой дооктябрьской армии, маршала новой советской, одного из главных творцов нашего Победного Мая, чуть-чуть до него не дожившего. Даже он один — яркий символ связи того, что было до и после 1917 года. А были еще вполне старорежимные и звучноименные Анатолий Кони, Василий Бартольд, Владимир Оппель, Владимир Грум-Гржимайло, Алексей Крылов, Александр Карпинский, без которых вряд ли бы полноценно состоялись советские юриспруденция, востоковедение, хирургия, металлургия, кораблестроение, математика, геология.

Тот же украинский вопрос. Включение Донбасса в состав УССР было отменной глупостью, а Крыма — и вовсе грандиозным преступлением. Советская власть с нуля или почти с нуля создавала целые нации, с рукотворной исторической мифологией, письменностью, литературой и культурой, с национальной интеллигенцией, которая затем возвестила о необходимости заливать улицы, построенные, естественно, русскими инженерами и строителями, русской же кровью. Был заметный невооруженным глазом дисбаланс благосостояния между русским Центром и национальными окраинами. Все перечисленные факторы сыграли свою немалую роль в величайшей геополитической катастрофе прошлого столетия. Но было и то, что до поры до времени сдерживало разрушительное влияние недостатков — общая светская этика на основе пусть обмирщенных, но христианских принципов, общий жизненный уклад, достижения, пролитые пот и кровь. Фраза «Москва выражает очередное решительное осуждение бомбардировок Киевом Луганска и Донецка» была бы тогда сочтена неудачной шуткой или горячечным бредом. «Новая историческая общность — советский народ» был если не окончательно состоявшейся, то близкой к этому гражданской нацией, и это достижение, происходил сей процесс во многом за счет выветривания русского национального сознания, и это неудача. В замечательном фильме 2003 года «Марш-бросок» есть сцена, где русский боевой генерал в исполнении Александра Балуева допрашивает чеченского полевого командира, с которым когда-то вместе воевал в Афгане и которому даже обязан жизнью. Сейчас можно снять ленту с еще более крутым поворотом — чеченец, в середине 90-х сражавшийся против федералов, воюет на стороне ополченцев Новороссии (знаю, что есть несколько таких), а ему противостоит этнически русский офицер ВСУ, служивший некогда в советской армии. Головокружительный сюжет, вот только головокружительность какая-то невеселая.

То, что русские культура и духовность были фундаментом здания советской цивилизации, более всего проседавшим под тяжестью его конструктивных недостатков, — болезненная проблема, на которой хотелось бы остановиться подробнее. Сказанное, повторюсь, касается и русского народа в целом. Другие народы СССР, русифицируясь и приобщаясь благодаря русским к европейскому культурно-ценностному полю, одновременно активно развивали национальное самосознание, нередко, вновь повторюсь, с нуля, сами же русские в это время денационализировались. В результате к 1991 году в советских республиках сформировались полноценные нации, в автономных республиках, краях и областях РСФСР — квазинации. Русские же сплошь и рядом считали, что даже лишний раз упоминать свой этноним как минимум странно, как максимум — сродни шовинизму. Именно поэтому очень долго не приживалась и до сих пор полноценно не прижилась «русская правозащита» — помощь русским СНГ, Прибалтики и национальных образований РФ, а также тем, кто пострадал от этнической преступности в традиционно и преимущественно русских регионах. Именно на этих комплексах и предубеждениях десятилетиями паразитировали многие прочие русофобские издания и площадки, имевшие к тому же серьезнейшие ресурсы и рычаги влияния.

Где-то весной позапрошлого года люди окончательно поняли, что все эти «Грани слоновьего сноба» никакие не антифашисты, борцы за свободу и наследники традиций Гоголя, Лермонтова и Салтыкова-Щедрина, бичующие Россию по причине сильной боли за неё, любви к ней и желания искоренить её пороки (хотя насчет Салтыкова-Щедрина, как я уже писал, они отчасти правы). Но долгожданное прозрение насчет своры отпетых русофобов снимает лишь крохотную часть проблем. Национальное самосознание что к интеллигенции, что к простым обывателям возвращается с огромным трудом и скрипом.

Расскажу случай из жизни. Стою в большой очереди в паспортном столе. Три женщины в возрасте, только здесь и сейчас познакомившиеся, обсуждают лень паспортистов и наглость желающих прошмыгнуть вне очереди. Следующим в кабинет к паспортисту должен идти я, но в предбанник заходит даже уже не помню какого пола человек, просит пропустить, ему буквально на секунду (так в итоге и вышло, спросил что-то и ушел). Я пропускаю. Женщины неодобрительно цокают языками — незачем поощрять наглецов. Неосторожно говорю: «Ну, русские должны помогать друг другу!». Как они реагируют! «Ахаха! Ага-Ага! Русские, ага! Напомогали друг другу! Нашел причину для помощи!». Одна рассказывает откровенно русофобский анекдот: «Грузин грузина спрашивает — Гиви, у тебя есть дом и машина? Есть, отвечает Гиви. И у меня есть! А вот у Тенгиза нет, давай поможем ему? — Давай! Разговаривают два армянина, у обоих есть дача, а у Арама нет, решают помочь с дачей Араму. Сидят русские — Вася, ты сидел? — Сидел! — И я сидел, а вот Колян не сидел, давай поможем ему сесть!». Две другие одобрительно гогочут, даже не понимая, что они сами же этот анекдот и иллюстрируют.

Как же мне это запало в душу! Не утверждаю, конечно, что при любом другом случая наборе участниц в 10 из 10 случаях была бы такая же картина. В 2−3 случаях — да, еще в 2−3 две русоедствовали бы, а одна отмолчалась, еще в паре случаев одна, начав бурлить и не встретив поддержки, быстро бы умолкла, еще в парочке все бы промолчали или даже меня поддержали. Хорошо, пусть даже в пяти случаях поддержали бы! Но это все равно недопустимо — всего 50%.

В исторической науке временами и ненадолго, но национальный подход становился вровень с классовым и даже затмевал его. Отличный пример — первое издание «Истории дипломатии», вышедшее в 1940-х, великолепно-имперское. Царей там если и ругают, то не за «кровавую завоевательную политику» и «замшелую реакционность», а за то, что недостаточно последовательно отстаивали национальные интересы страны.

В литературе и журналистике — напряженное, драматическое и яркое противостояние почвеннических и либеральных изданий в конце 60-х-начале 70-х завершилось в пользу почвенников, пусть и по очкам. Когда А.Н.Яковлев, один из символических мостиков от советской к постсоветской либеральной русофобии, написал статью «Против антиисторизма», его отстранили от партийной работы и отправили послом в Канаду, — Брежнев сказал, что не надо пытаться поссорить партию и русскую интеллигенцию.

Русско-советская культура, я уже сказал, скреплялась христианскими идеями. Слово «Бог» и производные от него звучали редко и как бы ненароком, но в творениях практически всех больших мастеров, даже внешне самых атеистичных, вроде Владимира Тендрякова, рефреном звучали отсылки к Божьим заповедям. Оживите в памяти завязку «Незнайки в Солнечном городе», где Незнайка совершает добрые дела в надежде на встречу с волшебником, поэтому результат раз за разом оказывается нулевым, когда же он, отчаявшись, совершает добрый поступок уже без задней мысли, волшебник, оказавшийся объектом этого поступка, предстает перед ним. Вполне христианский сюжет, согласитесь. А песня «Прекрасное далеко»? Вслушайтесь в нее, про что она, если не про Спасение Души? Таких примеров множество. Да и с самой подавленностью религиозной жизни в СССР все не совсем однозначно. Даже по знаменитой «опальной» переписи 1937 года почти 60% населения признали себя верующими, из них три четверти — православными. Крещение детей не приветствовалось, но бОльшая либо как минимум большАя часть русско-советских людей, особенно родившихся за пределами мегаполисов, — крещеные. Лично среди моих близких и знакомых, родившихся с сороковых по восьмидесятые, крещены почти все. Да и массовая антирелигиозная пропаганда после эпохи «безбожных пятилеток» и хрущевского возврата к ней была скорее ироничной, чем озлобленной, затрагивала в первую очередь все же служителей культа, а не ключевые фигуры и символы разных конфессий. Доставалось и Богу с ангелами и архангелами, но сравнить карикатуры «Крокодила» и Жана Эффеля с нынешней похабщиной «Шарли Эбдо» и пусси гельманов не поднимается рука.

Наша литература и наше искусство, пусть это и кажется странным, в эпоху «железного занавеса» куда активнее и продуктивнее, чем сейчас, взаимодействовали с Западом, а главное — имели там понимание и востребованность. Советские поэты и писатели на равных общались со своими закордонными коллегами, даже мэтрами из мэтров, такими как Генрих Белль. Советские фильмы удостаивались Оскара и каннской Золотой пальмовой ветви. А совместные кинопроекты, в которых участвовали европейские и американские звезды первой величины? В наши дни они значительно более редки, чтобы не сказать отсутствуют вовсе.

СССР — во всяком случае, тот, который мы знали — уже не вернуть назад. Сложно и создать некую его версию с одними лишь достоинствами без недостатков — блеск и нищета были связаны меж собой очень многими нитями. Но адекватно переосмыслить и использовать обширнейшее хорошее, что тогда было, мы обязаны. Главное же — научиться воспринимать то время как неотъемлемый и впечатляющий исторический этап, как в положительном смысле вчерашний день, то есть закономерный шаг на пути ко дню сегодняшнему. Незачем впадать в ностальгическую безнадегу, парализующую жизнь и борьбу этого сегодняшнего дня, но на порядок хуже ударяться в не парализующую даже, а убивающую параноидальную антисоветчину. Наше советское прошлое — заметно меньший разрыв в национальной истории, чем те, что случались в Англии, Франции и Германии. Уместнее сказать, что это логичная и весьма почтенная ее страница, с хорошими иллюстрациями и читаемым шрифтом, пусть и при наличии опечаток. Сказанное вполне справедливо и в отношении дореволюционного периода. Полная же злобы и ругани полемика по данному вопросу на руку лишь тем, кого одинаково корежит от советской, царской, демократической и любой другой сильной России.

Источник -http://svpressa.ru/blogs/article/140864/

Добавлено Георгий Садков в Общество в 25.01.2016