А.А. Гусейнов. Почему не любят философию и философов?

Когда мы  говорим о философии в публичном пространстве – её месте и роли в обществе – то чаще всего речь идет о том, чем философия может быть полезна для других сфер познания и деятельности, на что её можно обменять. И мы, люди, занятые в области философии, как правило, жалуемся, что философия слабо востребована, что дела в обществе шли бы намного лучше, если бы более полно использовался её потенциал и люди, в особенности власти, больше бы прислушивались к тому, что говорят философы. Помню разговор со своим сокурсником через пару лет после окончания университета, он преподавал философию в торговом институте. На мой вопрос, как он справляется со своей задачей, он ответил: «Всё ничего, одно угнетает: студенты, будущие товароведы,  не понимают, и я не могу вбить им в голову, насколько важна философия в их будущей профессии».

Предлагаю взглянуть на философию, её место и роль в обществе, отталкиваясь не от философии и философов, а от общества. В том, что мы, люди, вовлеченные в философию, высоко ценим её и считаем важной для разумного жизнеустройства и в индивидуальном, и в социальном плане, это вполне естественно, естественно хотя бы в силу той логики, в силу которой каждый кулик свое болото хвалит. А как общество в целом и  в различных его сегментах воспринимает философию и философов? Как оно относится к ним? Как, говоря образно, философия выглядит в зеркале общественного сознания?

1. Если говорить предельно обобщенно и обозначить основную доминанту общественного восприятия философии и философов, то можно сказать: их не любят.  Отсюда и название темы сегодняшнего разговора. Кстати, когда была объявлена тема доклада, многие (и коллеги по цеху, и знакомые из нефилософских кругов) обнаружили живой интерес и откликнулись репликами на формулировку темы, из которых явствовало, что саму констатацию того, что философию и философов не любят, они принимают как нечто самоочевидное. Конечно, можно найти примеры какого-то иного отношения к философии и философам – восторженного, благосклонного, ироничного, враждебного и т.п. Но все-таки, превалирующая и более основательно закрепленная в общественном сознании тенденция состоит в том, что  философов не любят.

Хочу пригласить в союзники по этому вопросу Н.А. Бердяева (к стыду должен признаться, что его текст об отверженности философов в обществе я открыл для себя совсем недавно, уже после того, как была заявлена тема и продуман доклад). Вот что он пишет в работе «Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения» в разделе «Трагедия философа и задачи философии»: «Поистине трагично положение философа. Его почти никто не любит. На протяжении всей истории культуры обнаруживается вражда к философии и притом  с самых разнообразных сторон. Философия есть самая незащищенная сторона культуры. Постоянно подвергается сомнению самая возможность философии, и каждый философ принужден начинать свое дело с защиты философии и оправдания её возможности и плодотворности. Философия подвергается нападению сверху и снизу, ей враждебна религия и ей враждебна наука…

Философию и философов не любят люди религии, теологи, иерархи церкви и простые верующие, не любят ученые и преподаватели разных специальностей, не любят политики и социальные деятели, люди государственной власти, консерваторы и революционеры, не любят инженеры и техники, не любят артисты, не любят простые люди, обыватели. Казалось бы, философы люди самые безвластные, они не играют никакой роли в жизни государственной и хозяйственной. Но люди, уже власть имеющие или к власти стремящиеся … чего-то не могут простить философам». Это – Бердяев, философ, который явно не был обделен общественным вниманием, во всяком случае, имел меньше поводов жаловаться на равнодушие и враждебность публики, чем другие коллеги по цеху  (его даже упрекают, что он был более популярным, чем глубоким и систематичным).

2. Итак, кто же не любит философию и за что, если попытаться свести нелюбящих философия в определенные группы и объединить их вокруг типовых случаев? При ответе на этот вопрос предлагаю опираться на случаи в истории культуры, которые приобрели парадигмальный, символический характер и которые в этом качестве зафиксированы и осознаны в рамках самой философии. Речь идет о ситуациях конфликта, неприятия философии и философов, которые получили широкую известность, стали своего рода общим местом. И, плюс к тому, они настолько убедительны, что признаются в самой философии и самими философами, в силу чего они приобретают дополнительный доказательный вес, подобно тому, как более убедительным становятся те обвинения, которые признаются самим обвиняемым. Вообще, мне кажется, в философии  и для философии важны факты не столько новые и экзотические, сколько всем известные, несомненные в своей значимости, выражающие и символизирующие некую тенденцию и получающие многочисленные и разнообразные подтверждения.

Можно выделить три группы людей, которые не любят философов. Это —  а) обыватели, люди с улицы, простые люди, живущие своими житейскими заботами; б) люди власти, которые представляют общество, социум, говорят и действуют от их имени; в) представители других – нефилософских – сфер интеллектуального труда, те,  кого можно назвать специалистами. У каждой из этих групп существуют свои основания не любить философов, быть по отношению к ним настороженными или даже  враждебными.

3. Начнем с людей с улицы, погруженных в свою повседневность. Они не любят философов по той причине, что они, философы, занимаются бесполезным делом, пустыми, зряшными вопросами, которые никуда нельзя приложить. Поэтому, с их точки зрения, философов нельзя считать серьезными людьми, они заслуживают лишь насмешки. Этот тип  отношения и запечатлен замечательным эпизодом с Фалесом, родоначальником европейской философии и науки, о котором мы узнаем из платоновского диалога  «Теэтет».  Однажды, когда Фалес смотрел вверх, изучая небо, то споткнулся и упал в колодец. Присутствовавшая при этом молодая бойкая служанка засмеялась и сказала, что Фалес смотрит на небо, но не видит того, что под ногами.

Комментируя этот эпизод, Платон говорит, что насмешки сопровождают философов  всю жизнь, и что  философы на самом деле заслуживают такой  насмешки. Ведь философы  уходят в свои абстракции с такой полнотой, что даже забывают, кто они суть, не могут ответить на вопрос, являются ли они сами в действительности людьми или кем-то ещё, постоянно попадают в разного рода нелепые ситуации. Их называют не только смешными людьми, но и придурковатыми, что отчасти, по Платону, оправданно.

Эпизод с Фалесом имел продолжение, о котором подробно рассказывает Аристотель в «Политике».  Желая доказать, что астрономия, которой он занимается, не такая уж бесполезная вещь, он провел успешную деловую операцию. Предвидя  богатый урожай оливок, он заранее по привычной для несезонного времени низкой цене взял в аренду маслобойни в большом количестве, а затем, когда наступила пора урожая, который на самом деле оказался обильным, и нужда в маслобойнях необычайно возросла, он перепродал их по значительно более высокой цене, чем заплатил сам. Фалес остался с прибылью и, как полагал, доказал тем самым, что философы могут легко разбогатеть, вообще быть людьми деловыми, оборотистыми, не хуже всех других. И если они, тем не менее, предпочитают небесные дела земным, то не потому, что не могут заниматься полезными  делами, а потому, что считают их не такими уж полезными. Они, философы, самим своим существованием ставят под сомнение, дискредитируют, во всяком случае, выявляют ограниченность повседневного обывательского существования. В действительности философы привнесли в культуру другое понимание полезного и бесполезного, чем то, которое господствует в  человеческой повседневности. С их точки зрения, люди не просто погружены в повседневные житейские заботы, они погрязли в них. В философской оптике нелепыми и пустяшными являются дела и усилия людей, когда они, например, гордятся своими сокровищами, знатным родом и тому подобными удачами, ибо они, как говорит Платон, рассуждая  о конфликте между философом и обывателями, по своей необразованности не могут охватить взором все страны и все времена и сообразить, что у каждого были несметные тысячи дедов и прадедов, среди которых не раз случались богачи и нищие, цари и рабы, варвары и эллины у кого угодно («Теэтет»,175 а). И, если обыватели, мещане, всякого рода деловой люд всего лишь насмехаются над философами, то потому, что у них нет возможности, как, впрочем, и нужды более эффективно выразить свое неприятие и раздражение их существованием.

4. Власти, вообще любые власти, но прежде всего и в особенности власти политические, которые выражают волю общества (социума), олицетворяют интересы и благо общества, также не любят философию. Но уже по другой причине. Они считают её опасной, разрушительной для общества, для его внутреннего спокойствия и устойчивости. Соответственно опасной для них является и деятельность философов, особенно в той части, в которой она имеет своим предметом вопросы справедливого и достойного жизнеустройства. Символической в этом отношении является судьба Сократа. Она является как бы дважды символической: ведь Сократ сам есть символ философии. В отличие от других мыслителей, которые внесли вклад в развитие философии, Сократ стал центральной фигурой европейской философии благодаря тому, что он воплощал в себе, олицетворял философию как таковую. И казнь Сократа приобрела символическое значение в силу того, что он был казнен в качестве человека, символизирующего философию.

Философия, как, впрочем, и все формы культуры, возникает в рамках стремления человека сделать свою жизнь лучше, совершеннее. Человек есть существо незавершенное, если можно так выразиться, промежуточное, срединное. Быть может, самый удачный наглядный образ, описывающий место человека в космосе – это преобладающий и многократно варьировавшийся взгляд на него как на среднее звено между животным миром и божественным состоянием. Человек находится в пути, который ведет его вверх, и он сам прокладывает себе этот путь. Он сам участвует в формировании и развитии своих возможностей. Такое понимание человека лежит в основе культуры, философии в том числе. Философия тем отличается от других форм культуры, точнее говоря, её специфика в ряду других форм культуры состоит в том, что она стремление человека к совершенству связывает с его разумом, способностью мыслить. Философствовать – значит мыслить. Сократ развернул такое понимание в программу собственной жизни и видел свою миссию в том, чтобы испытать себя и других перед беспристрастным судом разума. Лосев, который необычайно высоко ценил Сократа за рационализм и в то же время основательно критиковал его гипертрофию рационализма, полагая, что он унизил истину требованием доказательства, говорил: «Сократ раз навсегда решил, что надо быть разумным. И он разумен, разумен до конца. До ужаса разумен».

Конечно, нелегко сказать, если вообще возможно, что значит быть разумным, что такое мышление в особенности, что это такое в соотнесенности и в отличие от познания. В отличие от познания, который есть взгляд человека во вне, мышление, как выразился Платон, это — разговор души, который она ведет сама с собой. Сократ всей своей интеллектуальной деятельностью, самой жизнью своей раскрыл, по крайней мере, две фундаментальные характеристики такого разговора. Он, во-первых, показал, что это – нескончаемый разговор. Способность и потребность мыслить обнаруживается в том, что человек постоянно задаётся вопросами, спрашивает и отвечает, и, не удовлетворяясь ответами, вновь спрашивает, и так до бесконечности. Мышление, на которое делает ставку философия, обнаруживает себя как неутомимое беспокойство ума. И сама философия имеет своим предметом то, что предполагает и требует все новых и новых вопросов, что не может получить окончательного решения. Сократ, как пишет Аристотель, всегда ставил вопросы, но не давал ответов, считая, что он не знает ответов, он, собственно, и ставил такие  вопросы, на которые ни он, ни другие не знают ответов. Отсюда его парадоксальное суждение: «Я знаю, что ничего не знаю». Что-то, конечно, Сократ знал. Но его интересовало не то знание, которое можно знать, которое говорит о том, что находится на земле и под землей. Не познание природы, а познание мудрости и стремление найти её в самом себе в соответствии с пророчеством Аполлона, согласно которому он является самым мудрым из афинян, – вот что было предметом его ума. Он понимал, что, пытаясь мыслью понять  то, что его, как и всех людей, более всего волнует, и что он, как и все люди, более всего ценит, а именно, что такое справедливость, благо и другие вещи, до которых только мыслью и можно дойти, он уходит в бесконечность. Он честно признавался в этом и продолжал поиски. С этим связана вторая существенная особенность мышления. Уходя в мышление, человек уходит в самого себя как в другой мир, что, между прочим, выражается в том, что в процессе мышления человек как бы  теряет чувствительность, выпадает из мира. Если познание объективирует мир, то мышление принципиально субъективно, субъектно. Мышление признает только единственный суд – суд собственной совести. Оно всегда сопряжено с внутренним  убеждением. И оно имеет своим содержанием то, что стремится стать таким убеждением и что не может существовать ни в какой иной форме. Осознание этой истины, а тем самым и осознание высочайшей ценности духа внутреннего убеждения также связано с именем Сократа. Сократ учил каждого заботиться о самом себе раньше, чем о делах.  Про себя он говорил: «Я не способен повиноваться  ничему, что во мне есть, кроме того убеждения, которое после тщательной проверки представляется мне наилучшим».

Та логика человеческого поведения, та нацеленность жизни, которую демонстрировал Сократ  и которая выражалась в его неуёмном вопрошании и ориентированности на моральный или, что одно и то же, на  индивидуально-ответственный способ существования, противоречили логике власти, тому, что власти хотят и ждут от граждан. Ведь власть – это принятие решения за другого, и её основная задача – подчинить себе того, над кем осуществляется власть, в случае политической власти — умиротворить общество, привести его в устойчивое состояние на той основе, которую она задает своими решениями. Конфликт афинского общества и философа был неизбежен, и он разразился. Сократ, который приставал к согражданам со своими вопросами, имевшими характер упреков, упреков в том, что они ведут неправильный и неправедный образ жизни, который жалил их, как он сам говорил, словно овод, жалящий обленившегося коня, стал для афинян живым укором, и они решили избавиться от него. Мы знаем, что трое граждан Афин выдвинули против него обвинение, состоявшее в том, что он не чтит городских богов, а вводит свое собственное божество, и что он портит молодежь тем, что призывает руководствоваться собственным разумом вместо того, чтобы слушаться родителей и следовать обычаю. По обоим пунктам суд в составе более пятисот граждан признал его виновным. И на этом основании, а ещё больше на основании того, что Сократ отказался признать себя виновным и достойным наказания, а тем самым отказался признать власть народа над своими убеждениями, он был приговорен к смерти и казнен в соответствии с практиковавшейся в древних Афинах формой казни. Все это подробно описано и хорошо нам известно.

Смерть Сократа не была судебной ошибкой или случайностью. Это было обдуманное решение социума, которое отвергло  философа потому, что он философ и в этом качестве угрожает стабильности общества, враждебен ему. Философ опасен, т.к. для него плох любой устоявшийся порядок и обычай, он опасен в силу принципиальной критической настроенности, в силу того, что постоянно задает вопросы. И он опасен тем, что собственные убеждения, суд совести ставит выше всех внешних решений и предписаний.

На смерть Сократа было много откликов в истории культуры, в том числе в  философии. Пожалуй, самый глубокий  из них – отклик Гегеля. Он состоял в том, что прав был не только Сократ, прав был и афинский народ, казнивший его. И обвинение было обоснованным, и казнь была неизбежной. Неизбежным, оправданным и законным было столкновение народа, стоящего на страже своего нравственного порядка, и философа, стоящего на страже самосознания мыслящего человека. Это – столкновение двух принципов, трагедия в самом высоком и подлинном смысле слова.

Следует обратить внимание: в случае Фалеса Платон от имени философии признал оправданность насмешки над ним. Он признал, что философы достойны насмешки и тем самым признал право людей с улицы насмехаться над философами  — право не в том смысле, что они правы, насмехаясь над ним, а в том смысле, что они не могут не насмехаться, будучи теми, кто они суть. Теперь, в случае с Сократом, мы видим, что Гегель от имени философии признал справедливость казни над ним в том смысле справедливости, что, действуя в своей логике и своих интересах, город не мог не казнить его. Он признал тем самым неизбежность конфликта социума и философа.

5. Наконец, третья общественная группа, которая не любит философию и философов, — это специалисты, представители точных областей знания и деятельности. Они не любят их за навязываемый ими догматизм,  самоуверенную нестрогость суждений о конкретных предметах. Один коллега, представляющий социологию культуры, откликаясь на обсуждаемую нами сегодня тему,  сказал мне: «А я тоже не люблю философов». На мой вопрос: «За что?», он ответил: «За то, что они всё знают и всех учат». Относительно этих упреков никак нельзя сказать, что они надуманы. Ведь как бы ни разнилось определение философии у разных философов, в подавляющем большинстве случаев её предмет сопрягается с предельными понятиями, целостным видением мира, и потому неизбежно философский взгляд на мир оказывается связанным со всеми областями знания и деятельности, и часто бывает трудно, быть может, даже невозможно выразить его, не обращаясь к ним.

В философских сочинениях, особенно в систематических трудах классической эпохи, мы находим много суждений о вещах, до которых, вообще-то говоря, философам нет никакого дела. Одни рассуждают о том, как смешивать вино с водой, другие пытаются разъяснить тайну отношений между полами и т.п. Да и в сочинениях современных авторов, которые в этом отношении более осторожны, можно увидеть немало случаев выхода за рамки собственно философской компетенции (в философских сочинениях наших дней мы найдем немало рассуждений об абортах, однополых браках, нейронных процессах мозга и многих других вопросах, которые, разумеется, не могут не волновать философов как людей, но о которых они не могут сказать ничего серьезного в качестве философов). Дело, однако, не в этом, это лишь неизбежное следствие. Суть же состоит в том, что философия есть умозрение, умозрительная наука, имеющая дело с конечными целями, и в этом качестве она не может не касаться и не вступать в противоречие с опытными науками, которые нацелены на объективный анализ.  Как писал Кант, предваряя свои знаменитые четыре вопроса, описывающие предмет философии, философию в высоком понимании можно назвать «наукой о высшей максиме применения нашего разума», «она есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство» (Кант И. Трактаты и письма. М.: 1980. с. 338). По-видимому, в силу самого существа дела, связанного с тем, что философия имеет дела с предельными абстракциями конечных целей разума, она не может избежать того, чтобы в какой-то степени касаться и судить о сторонних, не относящихся к ней самой, частных вопросах, обрекая себя в лучшем случае на дилетантизм.

Совершенно очевидно, что представители точных, строгих областей знания и деятельности для того, чтобы оградить точность и строгость своих утверждений, должны уберечь себя от привходящих, привносимых из вне положений, уберечь себя от философии. Их недружелюбие по отношению к философии и философам выразилось в стремление отгородиться от них. Типичным выражением такой установки, которая приобрела символическое значение, стало известное, приписываемое Ньютону, выражение: «Физика боится метафизики». Смысл и направленность этого лозунга проясняется в сопоставлении с другим известным крылатым ньютоновским выражением: «Гипотез не сочиняю».

Не углубляясь в сложный, многоаспектный и противоречивый процесс взаимоотношения философии и науки в новое и новейшее время, в ходе которого можно найти также проявление интереса ученых к философским идеям и их плодотворного сотрудничества с философами, следует сказать, что одна  из несомненных и превалирующих тенденций состоит именно в сознательно культивируемой представителями точных наук изоляции от философии. Тому можно найти массу очевидных свидетельств. Прежде всего, можно указать на положение философии в университете, где она сегодня никак не может считаться привилегированной дисциплиной (царицей наук), является одной из многих, и то только в тех случаях, когда она вообще представлена в университетах.  Другим несомненным свидетельством является широко распространенное среди естествоиспытателей, прежде всего среди физиков, скептическое отношение к философии, к её полезности для познавательного процесса; в этом отношении нелестные суждения о философии как пустом занятии в устах нашего лауреата Нобелевской премии по физике Ж. И Алферова весьма показательны.

Однако, пожалуй, самым важным аргументом в пользу обоснованности такой позиции является то, что она признана в качестве таковой, принята и санкционирована в рамках самой философии. Здесь я имею в виду разного рода суждения о конце философии, в первую очередь, известное положение Огюста Конта о том, что наука – сама себе философия, – положение, которое имело огромные последствия для философии, науки и их взаимоотношений. Оказалось, отрицание философии само является философским делом. Из этого выросло целое философское направление, что само по себе, хотя и является парадоксом, тем не менее, подтверждает жизненность основной идеи Конта.

6. Итак, конфликт между обществом в его различных наиболее общих сегментах, с одной стороны, и философией и философами, с другой стороны, имеет свои вполне достаточные основания, является неизбежным. Точно также обоснованным и неизбежным в качестве следствия и выражения этого конфликта является нелюбовь к философии и философам. Какой может и должен быть ответ на эту ситуацию со стороны философии и философов? Есть одна стратегия, которая состоит в том, чтобы адаптироваться к источникам недружелюбия, отказаться или, по крайней мере, смягчить те особенности философии и философской деятельности, которые вызывают негативное  отношение к ним. В частности, угождая людям с улицы, быть более понятными, популярными, говорить на общедоступном языке. Угождая властям, участвовать в их идеологических играх и своими средствами поддерживать их, быть более апологетичными, чем критичными. Угождая людям науки, заимствовать научные методы и критерии, стараясь быть точными и строгими как они, вообще пойти в услужение  науке подобно тому, как  когда-то пошли в услужение теологии. Речь идет о том, чтобы видоизмениться и тем самым угодить критикам философии и философов, капитулировать перед ними. На самом деле, это — путь, на который философия и философы постоянно сбиваются, он в действительности является формой их деградации. На нем философия и философы становятся скорее жалкими, чем желанными. Дело в том, что здесь есть один очень важный момент, на который, опять-таки, обратил внимание Бердяев. «По отношению к философу существует «ressentiment», — пишет Бердяев. – Даже  университет приютил философа под тем условием, чтобы он поменьше обнаруживал свою философию … ». Рессентиментная ревность по отношению к философии обнаруживается со стороны науки и теологии, у которых есть зоны пересечения с ней. Люди с улицы, люди власти также обнаруживают нечто подобное. Те, кто не любит философию и, в особенности, кто обнаруживает явно, проговаривает эту нелюбовь, тайно тянутся к ней, и сама нелюбовь выступает как род зависти. Послушаем ещё Бердяева. «Философия чужда большей части людей, и вместе с тем каждый человек, не сознавая этого, в каком-то смысле философ … Каждый человек, хотя бы он этого не сознавал, решает вопросы «метафизического» порядка … И существует обывательская философия тех или иных социальных групп, классов, профессий, как существует обывательская политика. Человек, испытывающий отвращение к философии и презирающий философов, обыкновенно имеет свою домашнюю философию. Её имеет государственный деятель, революционер, специалист-ученый, инженер-техник. Они именно  потому и считают ненужной философию». Стремясь угодить публике, пойти ей навстречу, философы опускают философию до её уровня и на самом деле подменяют философию её домашним мещанским эрзацем. Они, таким образом, как люди обретают некую защищенность, но теряют ту свободу мысли, которая делает их философами,  и в той или иной степени изменяют философскому делу.

На мой взгляд, более адекватной существу дела является другая стратегия, которая состоит в том, чтобы не стараться смягчить конфликт между философией и обществом, а принять его как неизбежность, как факт, подобно тому, как мы принимаем, например, неприятную погоду, и само наличие такого конфликта рассматривать как индикатор того, что философия и философы верны своему назначению.

Философы не должны оправдываться в том, что они занимаются философией. Им не перед кем оправдываться. В каком-то смысле философ –сам себе судья. В этом, на самом деле, заключается трагедия философа. У философии нет какого-либо иного общественного института кроме самого философа. Философия представляет собой род интеллектуального труда, который имеет глубоко личностный, персональный смысл. Философы, которые создали великие учения и творчество которых, собственно, только и позволяет нам идентифицировать философию и судить, что это такое, культивировали, нередко и сознавали её как персональное дело. Философ философствует для себя. И теории создает, и книги пишет для себя. И оправдываться он может только перед самим собой. Философия – это не только то, что знают, это и то, что практикуют. Это — также определенного рода духовный опыт, и то непонимание, та нелюбовь, которые испытывают философия и философы со стороны общества, является лишь негативным подтверждением этого. В самом деле, когда люди с улицы смеются над философами, так как они занимаются бесполезными вещами, люди власти преследуют их, так как они вечно недовольны и своим недовольством оказывают разрушающее воздействие на существующие порядки, профессиональные люди отгораживаются от них, так как они рассуждают слишком общо и нестрого, склонны к произвольным недоказуемым утверждениям, то во всех этих случаях речь идет о реальных, ненадуманных особенностях философии, свидетельствующих о том, что философия сопряжена с другим пониманием жизни, задает другой порядок ценностей, чем тот, который практикуют люди с улицы, насаждают власти, обслуживают профессиональные люди. Философия рассматривает человеческую жизнь так, как если бы она зависела от возможностей самого мыслящего и действующего индивида, а сами эти возможности были неограниченны, она рассматривает её в перспективе индивидуально-ответственного существования. Именно в этом заключается ценность  философии, в том числе и прежде всего её место и роль в обществе, единственные в своем роде, ничем незаменимые.

Из сказанного, казалось бы, можно сделать вывод, что философии и философам в позитивном смысле нет места и дела в публичном пространстве. Их место и роль в обществе определяется скорее тем, что их дружно не любят: вызывая нелюбовь, они тем самым проблематизируют, вносят дух сомнения в те сферы деятельности и общественные группы, по отношению к которым они выступают вольным или невольным раздражителем. Такое заключение верно в том смысле, что философию нельзя ни на что обменять в рамках практикуемого обществом разделения труда и философы, как высмеял Лукиан в «Продаже жизней», на рынке услуг, если их вообще можно продать, котируются не больше, чем стоят их тела, или в лучшем случае, чем нечто нелепое и экзотическое.  Это означает: если философия обладает общественной ценностью, то лишь сама по себе, а не тем, что её можно куда-то приложить за пределами самой философии. И измеряется она, эта  общественная ценность философии, наличием людей, отдающихся ей и интересующихся ею. Философия ценна для философов и для тех, кто интересуется ею, находит в себе некое созвучие её идеям и пониманию жизни. В аспекте публичной значимости философия и философы, на мой взгляд, сродни поэзии и поэтам. Различие в том, что путь  от поэзии и поэтов к поэтическим чувствам людей шире и короче, чем путь от философии и философов к их философским склонностям.

Для того, чтобы занять в публичном пространстве адекватное место и играть свою собственную роль, философии и философам нужны только две вещи: во-первых, иметь свою собственную среду, где люди объединены любовью и интересом к философии, во-вторых, держать открытыми вход и выход в эту среду для всех желающих. Если мы посмотрим на судьбу философии и философов в институциональном аспекте, то мы увидим, что при всех различиях и переменах в разные эпохи, в разных культурах и странах существование и защищенность философии и философов, начиная от античных философских школ и до университетских кафедр и исследовательских центров философии в современных обществах, определялись, прежде всего, этими двумя факторами.