А.Д.Сухов. Материализм М.В.Ломоносова

Русский материализм, по меркам всемирной истории, появился поздно. Демокрит, именем которого принято обозначать материалистическую линию в философии, высказывал свои взгляды где-то еще за 4 столетия до наступления новой эры. В России же материализм датируется лишь серединой XVIII в.

Правда, античный материализм от материализма нового времени отделен длительным историческим периодом, когда господствовали теология и религиозный идеализм. На грани античности и средневековья произошел революционный переворот в философии, как и во всем мировосприятии; прежние идейные принципы были отвергнуты и утвердились новые, опирающиеся – в Европе – на основные положения христианства. Материализм был вытеснен из философии и почти целое тысячелетие фактически не давал о себе знать. Он стал вновь проявлять себя с XI в., но лишь как тенденция; материалистической тенденцией в средневековой европейской философии являлся номинализм.

Начиная с эпохи Возрождения, находившейся еще в пределах средних веков, а затем в новое время совершался еще один революционный переворот в философии, второй по счету. Как это было и прежде, менялись не только принятые и утвердившиеся ориентиры и нормы философского мышления, но и представления о мироздании. Философия продолжала существовать как комплексная система, как некий конгломерат, хотя в ходе истории от нее отпочковывались различные научные дисциплины. Переворот, осуществлявшийся в философии, затрагивал огромные пласты научного знания и отражался на них. В XVIII столетии с философией продолжали находиться в соединении многие отрасли науки, от нее еще не отделившиеся. Надо сказать, что процесс этот не завершился и в наши дни. В недавние годы произошло вычленение из философии психологии, в процессе выхода из нее находятся логика, этика, эстетика…

К XVIII столетию философия, хотя и утратила уже свой всеобъемлющий характер, все же оставалась весьма значительным синтезом. Это обстоятельство, а также не достаточно разросшийся объем конкретных знаний, позволяли познавшей мир личности сохранять универсальность, проявлять возможности сразу во многих сферах.

Бытует мнение, что деятельность М.В.Ломоносова по свойственной ей разносторонности – некое уникальное явление того времени. Между тем это совсем не так. Энциклопедичностью познаний отличался, скажем, Х.Вольф, у которого Ломоносов обучался в Марбурге. Вольф завоевал себе славу не только в философии – как отец вольфианства. Помимо собственно философии он занимался также математикой и физикой, механикой и оптикой, гидравликой и архитектурой, правом и политикой.

Универсальным даром обладал учитель Вольфа – Г.В.Лейбниц. Он одновременно – философ, математик, геолог, биолог, техник, языковед, юрист, экономист… Наш современник, даже при наличии у него исключительной работоспособности, не смог бы просто следить за основными новинками, появляющимися в столь разнородных дисциплинах. А Лейбниц не только следил, но и вносил в них свою лепту, и очень значительно.

Перечень универсалов в философии и науке можно продолжать и продолжать. Не будет ошибкой даже считать, что подобный универсализм является не исключением из правила, а самим правилом, что он достаточно обычен для Возрождения и начала нового времени. Расширительно взятый предмет философии и разносторонность ее представителей находились в соотношении и соответствии.

Универсализм, как свойство тогдашней философии, имел последствия и для учебных программ.

Когда по инициативе М.В.Ломоносова и при содействии И.И.Шувалова, влиятельного при дворе императрицы Елизаветы Петровны вельможи, создавался Московский университет, первый из них писал второму летом 1754 г., что создаваемое учреждение должно состоять из трех факультетов: юридического, медицинского и философского, который бы наряду с собственно философией охватывал предметы от физики до поэзии и истории древностей. Подобные предложения вполне отвечали духу времени и имевшейся мировой практике; они и были положены в основание нового университета.

Вследствие тесного единения философии с большим количеством существующих знаний философские начинания неминуемо и скоро отражались на других науках, сопровождались коррелятивными изменениями в них. В свою очередь, открытия в отдельных научных отраслях немедленно получали философский и мировоззренческий отзвук. Совершавшийся революционный переворот в философии отличался поэтому грандиозностью.

Теология, противостоявшая этому революционному перевороту как некая консервативная сила, также имела системообразующие признаки. Она давно уже подчинила себе различные области духа. Философия в средние века была теологизирована. Теология управляла нравственностью. Право являлось по существу разделом богословия. Религиозная картина мира включала в себя те заключения и выводы ученых древности, которые были приняты церковью и гармонизированы с христианством. Система мироздания опиралась на данные К.Птолемея, антропологии – на материалы К.Галена…

Церковь требовала, чтобы взгляды человека на окружающий его мир соответствовали не только библейским представлениям, но также высказываниям отцов церкви, других религиозных авторитетов, тем естественнонаучным установкам, которые были ею канонизированы; иными словами: всей религиозной традиции.

Совершавшиеся, начиная с эпохи Возрождения, в естествознании открытия, прежде всего, конечно, кардинальные, но иногда и частные, пробивали в этом теологическом и теологизированном комплексе одну брешь за другой. Эти открытия сопровождались распространением естественнонаучного материализма – материализма стихийного, не всегда целеустремленно направленного против теологии, но на деле ей противостоящего, действующего против нее. В подобных случаях естествознание, даже не вступая непосредственно в мировоззренческий конфликт, оказывалось фактически его участником – оппонентом традиционно существующих воззрений. Естественнонаучный материализм, дававший совершенно определенные мировоззренческие импульсы, смыкался с философским.

Появление материализма в процессе того революционного переворота, который переживала философия, не было событием случайным. Создателем его на данном этапе явился Ф.Бэкон. Сложившийся первоначально в Англии, материализм распространяется затем вширь, становясь достоянием философий различных других стран и народов, в XVIII в. достиг России…

Он развивался и вглубь, переживал эволюцию, трансформировался. Форма и содержание его менялись. На его первоначальных проявлениях сказывались различные обстоятельства того времени, в том числе и взаимоотношения с религией, которая лишь постепенно утрачивала былое идейное всемогущество. Непоследовательности материализма и уступки, которые он вынужден был делать, в ходе его истории изживались. К его ранним стадиям не верно было бы подходить с мерками более поздних. Его различные исторические фазы требуют к себе исторического же подхода.

Первым русским философом-материалистом был Ломоносов. Он, как и некоторые другие ученые XVIII столетия, – энциклопедист, совершивший открытия в различных отраслях знания; он не только философ, его творческая деятельность связана с химией, физикой, геологией, астрономией, другими фундаментальными, а также прикладными естественными науками, с науками гуманитарного профиля.

В своих исследованиях, каких бы сфер знания они ни касались, Ломоносов придерживался чисто научного подхода и абсолютно исключал какие-либо иные, предполагающие нечто трансцендентное. Как считал он, «все, что есть в телах или совершается в них, происходит от конечного протяжения, силы инерции и движения их»[1].

Обучаясь в Марбурге под руководством Х.Вольфа, Ломоносов не стал его философским приверженцем и последователем – вольфианцем. Он ценил Вольфа как разностороннего исследователя и хорошего педагога, но расходился с ним по некоторым принципиальным вопросам. В 1754 г. Ломоносов писал Л.Эйлеру по поводумонадологииВольфа: «Хоть я твердо уверен, что это мистическое учение должно быть до основания уничтожено моими доказательствами, однако я боюсь омрачить старость мужу, благодеяния которого по отношению ко мне я не могу забыть…» (10, с. 503). Не желая огорчать Вольфа непосредственной критикой его учения,Ломоносов противопоставлял ему свои взгляды в позитивном плане.

Вольф, вслед за Г.В.Лейбницем, рассматривал монаду как неделимую часть нематериальной субстанции. И Лейбниц, и Вольф не обошлись в монадологии и без божественного предначертания, гармонизирующего мир монад. Подобных выходов за пределы реального корпускулярная концепция Ломоносова не предполагает и не допускает. Компоненты вещества согласно этой концепции вполне материальны и не нуждаются ни в каких субстанциях иного порядка. Неделимую часть веществаЛомоносов называет элементом, а соединение элементов в группу – корпускулой. Корпускула может быть однородной, если она состоит из одних и тех же элементов, или же разнородной, если составляют ее различные элементы. К настоящему времени за тем, что Ломоносов обозначал как элемент, закрепился термин «атом», а за корпускулой – «молекула».

Во времена Ломоносова в научных кругах имели широкое распространение воззрения о теплотворе и флогистоне. Они рассматривались как нематериальные и невесомые сущности, придающие телам свойства теплоты и горючести, как явления, способные вселяться в тела и покидать их, как своего рода души тел. В научных трудах Ломоносова не нашлось места для так трактуемых флогистона и теплотвора. Свойства теплоты и горючести объяснялись им за счет движения тех мельчайших частиц, из которых состоят тела.

Ломоносов явился создателем новой научной дисциплины – физической химии. Он определял ее как науку, которая, пользуясь положениями и опытами физики, объясняет на основе их то, что происходит в телах при химических реакциях. Поскольку философия тогда была еще слабо дифференцирована и образовывала конгломерат наук, физическая химия представляла собой составную этого большого и сложного конгломерата. «Она, – писал Ломоносов о физической химии, – может быть названа также химической философией, но в совершенно другом смысле, чем та мистическая философия, где не только скрыты объяснения, но и самые операции производятся тайным образом» (2, с. 482).

Ломоносов известен и как историк; он – один из основателей русской исторической науки нового времени. Особенно много сделал он для понимания исторических событий и явлений раннего периода русской истории, для выявления предков русского народа, места, которое он занял в истории мировой. Его книги – «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года» и «Краткий Российский летописец». Происшедшее представлено Ломоносовым в них – в отличие от многих его современников – в чисто светском, рациональном освещении, без каких-либо обращений к помощи промысла и провидения. Ломоносов стремился снять мифический покров, наброшенный временем на реалии прошлого.

Он рассмотрел легенду о Волхе, сыне Словена, приведенную в летописи. Согласно преданию река, на которой стоит Новгород, получила от него свое имя; обладая свойствами оборотня, этот легендарный персонаж превращался в крокодила, плавал в воде и являлся грозой для жителей и гостей этого края. Ломоносов дает такое объяснение данному мифу: «Сие разуметь должно, что помянутый князь по Ладожскому озеру и по Волхову, или Мутной реке тогда называемой, разбойничал и по свирепству своему от подобия прозван плотоядным оным зверем» (6, с. 189).

 Становление российского самодержавия сопровождалось в XV– XVI вв. его идеологическим обоснованием. Складывается концепция «Москва – третий Рим», согласно которой Москва является наследницей и преемницей Рима и Константинополя, второго Рима. В рамках ее выдвигаются претензии на родство правящей династии с римским императором Августом; данная идейная конструкция в середине XVI в. фиксируется «Степенной книгой» и становится своего рода православным и государственным каноном. Не желает сдавать свои установки она и впоследствии.

Ломоносов осуществляет логический анализ легенды. Он не принимает ее в буквальном смысле, но не отрицает возможность рационального содержания здесь, деформированного временем и обстоятельствами. Ломоносов упоминает о сведениях, из которых следует, что известная часть римлян переселялась на южные берега Балтийского моря, к славянам-россам; последние и составили ту часть варягов, представители которых явились к восточным славянам, передав им свое имя, и среди которых был Рюрик. Ломоносов не исключает, что среди выходцев из Рима, присоединившихся к россам, могли находиться «сродники кое-нибудь римского кесаря, которые все общим именем Августы, сиречь величественные или самодержцы, назывались». Так что Рюрик «мог быть кое-нибудь Августа, сиречь римского императора, сродник. Вероятности отрешись не могу; достоверности не вижу» (6, с. 216).

Ломоносов возражал против привнесения теологических версий в науку. Рассуждения, опирающиеся на постулаты религии, а не на добытые путем исследования факты, и противоречащие им, «весьма вредны приращению всех наук», хотя, по его мнению, тем, кто рассуждает подобным образом («оным умникам»), «и легко быть философами, выучась наизусть три слова: «Бог так сотворил» – и сие дая в ответ вместо всех причин» (5, с. 575).

В 1744 г., вскоре после возвращения из Германии, Ломоносов перевел «Вольфианскую экспериментальную физику» – одну из книг Х.Вольфа по сокращенному ее варианту, который был сделан учеником Вольфа Л.Ф.Тюммингом. Книга увидела свет в 1746 г. и затем была переиздана в 1760. Ломоносовым написано к книге предисловие, где изложены, в частности, его взгляды на науку, ее историю. Он рассказывает здесь, чего добилась наука за последние 200 лет. Успехи ее велики, и, чтобы наглядно представить их, он использует образный прием: «Пифагор за изобретение одного геометрического правила Зевсу принес на жертву сто волов. Но ежели бы за найденные в нынешние времена от остроумных математиков правила по суеверной его ревности поступать, то бы едва в целом свете столько рогатого скота сыскалось» (1, с. 424).

 Ломоносов говорил не только о достижениях науки, но и о том, что препятствует ей. Он подчеркивал, что если бы не помехи, возникавшие на ее пути, она сумела бы сделать гораздо больше.

В стихотворном «Письме о пользе стекла», написанном в 1752 г. (Ломоносов достаточно часто использовал стихотворную форму для популярного изложения своих взглядов), показано, что на протяжении веков, начиная с древности, нападки на правду, которую сообщает наука, осуществлялись под покровом святости. Именно из-за этого невозвратно погибло много знания. В «Письме» приводятся конкретные примеры подобного подавления науки.

Намного лучше знали бы мы небесную сферу, движение планет, течение луны, если бы против Аристарха, который, как известно, еще во времена античности придерживался идеи гелиоцентризма, не были выдвинуты обвинения в том, что он хочет потрясти основы мироздания.

«Под видом ложным сих почтения Богов

Закрыт был звездный мир чрез множество веков.

Боясь падения неправой оной веры,

Вели всегдашню брань с наукой лицемеры» (8, с. 517).

Земля стала считаться центром всего существующего, и астрономы долгое время были заняты бесплодным трудом, запутаны циклами.

Еще один объект критики в «Письме» – Августин, признанный авторитет христианства, считающийся одним из отцов церкви, автор труда о божием граде. Он ограничивал население нашей планеты жителями ее северного полушария; Августин отрицал антиподов – живущих «под нами». Он лучше бы поступил, если

«Без Математики вселенной бы не мерил!» (8, с. 518).

Привнесение теологии в науку рассматривалось Ломоносовым и в практически-организационном аспекте.

Даже и в наше время вопрос о существовании богословских структур в светских учебных заведениях все еще не снят окончательно с повестки дня. А более 250-ти лет тому назад мнение Ломоносова об этом являлось сугубо отрицательным. Он считал, что вполне достаточно будет факультетов, где преподаются научные дисциплины. Богословский же, говорит Ломоносов, «оставляю синодальным училищам» (10, с. 460).

Однако творец, создатель мира в работах Ломоносова упоминается, ссылки на него в них есть.

 В XVIII в. значительное распространение в философской литературе имел деизм, течение, сторонники которого не исключали бога, признавали акт сотворения им мира, но отодвигали это действо в глубь времен и отказывались видеть какие-либо воздействия демиурга на последующие события. Вселенная согласно этим представлениям управляется законами, раз и навсегда данными богом, неизменными. Такая система взглядов открывала большие возможности для исследовательского поиска, не давая в то же время формальных поводов для обвинений в безбожии.

Деизм не был однороден. Тот его фланг, который примыкал к идеализму, признавая естественный ход событий в окружающей действительности, делал исключение для начала этого процесса, исходного пункта его. Для материалиста же деизм предоставлял нечто большее. Сопутствующими и последующими рассуждениями материалист сводил на нет первоначально представленную и имеющую самый общий характер деистическую декларацию.

Материалисту в середине XVIII в. трудно было обойтись без деизма. Религиозное мировоззрение оставалось влиятельной духовной силой, воздействовавшей на общественное мнение и заставлявшей с собой считаться. Церковь продолжала сохранять статус важнейшего социального института. Те сочинения по философии и науке, которые при иных обстоятельствах вполне обошлись бы без ссылок на бога, имеют их.

Наиболее влиятельной школой материализма того времени была французская, а виднейшим ее представителем являлся Д.Дидро. Западная Европа была лидером тогдашнего мирового сообщества, а Франция – одной из наиболее динамичных ее стран. Но и Дидро, передовой мыслитель передовой страны, не стремился прямо заявлять о своем материализме. Даже печатая свои произведения за рубежами собственной страны (откуда тиражи их возвращались во Францию) и прибегая к псевдонимам и анонимности, он все же не пренебрегал и деизмом как прикрытием материалистических воззрений.

Деистом материалистического толка являлся и Ломоносов. Причин для соединения материализма с деизмом в России было, конечно, не меньше, чем во Франции. Уровень социального развития здесь был ниже, чем там. Во Франции материалистическая традиция упрочивалась, в России она только еще закладывалась. Елизавета Петровна, в период двадцатилетнего царствования которой в основном и осуществлял свою научную деятельность Ломоносов, пришла к власти в результате дворцового переворота, произведенного под лозунгами возрождения и укрепления русских начал, одним из которых признавалось православие. Выше подняла при ней голову церковь, более пристальное внимание обратила она и на вопросы, поднятые наукой. Совершенно ясно, что Ломоносов не оказался в числе духовных фаворитов церкви.

Каким же образом в подобной обстановке преодолевались, элиминировались им деистические установки на божественное начало в мире?

В оде, написанной в 1747 г., «зиждитель мира» выводится Ломоносовым на сцену действия наряду с богами античности – Марсом, Нептуном и др. В числе участников происходящего – Нева, не чуждая сомнений и имеющая дар речи; науки, простирающие руки к России; рок, обуреваемый завистью; музы, скорбящие о потере того, кто содействовал их начинаниям… В окружении мифологических персонажей и одушевленной действительности бог, признаваемый демиургом, воспринимается как метафора.

Согласно деистическим представлениям мир ограничен во времени. Ломоносов отстаивает совсем иной взгляд на Вселенную. Об этом у него, в частности, идет речь в одном из «размышлений» – утреннем. Здесь говорится:

«Когда бы смертным толь высоко

Возможно было возлететь,

Чтоб к солнцу бренно наше око

Могло приближившись возреть,

Тогдаб со всех открылся стран

Горящий вечно Океан» (8, с. 117–118).

Материалистические представления о вечности Вселенной предложены читателю в размышлении, в заголовке которого значится: «о Божием Величестве».

В трактовке деизма сотворенный мир получает толчок от своего создателя, вследствие чего возникает первичное движение. Ломоносов не соглашается и с этим. Для него материальность мира и движение его – два нерасторжимых свойства. Этим принципом он руководствовался в своей повседневной научной деятельности. Есть у него и специальная работа по данному предмету – «О тяжести тел и об извечности первичного движения». Вот что пишет он здесь, приводя доводы против данной аксиомы деизма: «Предположим, что первичное движение не существует извечно; отсюда следует, что было время, когда этого движения не было, и что движущееся тело покоилось, но было наконец возбуждено к движению. Отсюда можно заключить, что было нечто внешнее, что его двигало, и следовательно первичное движение не было первичным, что однако содержит противоречие. Поэтому необходимо принять противоположное утверждение и признать, что первичное движение никогда не может иметь начала, но должно длиться извечно» (2, с. 203–205).

Деизм в XVIII в. воспринимался критически с двух сторон. Справа он подвергался нападкам от христианских ортодоксов, церковников. Ломоносов же преодолевал, устранял его слева, с материалистических позиций.

Установленный Ломоносовым закон сохранения вещества и движения имел (да и сейчас имеет) кардинальное значение не только для конкретных наук, но и для научного мировоззрения. Собственно говоря, и тот вывод об извечности движения, который был сделан Ломоносовым, является следствием из этого закона.

Закон сохранения не явился для него неким однажды посетившим его наитием. На протяжении своей научной жизни он возвращался к нему не раз. Формулировал он его и на латыни, и на русском.

Впервые определение этого закона Ломоносов дал на латинском языке в 1748 г. Отвечая на письмо Л.Эйлера из Берлина, он составил небольшой научный трактат и отправил его в виде письма. Датировано оно 5 июля. Ломоносов писал здесь: «Но все встречающиеся в природе изменения происходят так, что если к чему-либо нечто прибавилось, то это отнимается у чего-то другого. Так, сколько материи прибавляется какому-нибудь телу, столько же теряется у другого, сколько часов я затрачиваю на сон, столько же отнимаю от бодрствования, и т.д. Так как это всеобщий закон природы, то он распространяется и на правила движения: тело, которое своим толчком возбуждает другое к движению, столько же теряет от своего движения, сколько сообщает другому, им двинутому» (2. с. 183–185).

В конце 1757 – начале 1758 г. Ломоносов пишет работу на латыни «Об отношении материи и веса». Он снова обращается в ней к закону сохранения; текст, относящийся к данному вопросу, почти полностью совпадает с тем, о чем шла речь в письме к Эйлеру».

Сочинение Ломоносова «Об отношении материи и веса» не было тогда опубликовано. Но в 1760 г. он пишет и издает другую работу «Рассуждение о твердости и жидкости тел». Если предыдущие тексты, представляющие закон сохранения, были на латинском языке, то здесь он изложен и на латыни, и на русском. Оба текста в той их части, которая относится к определению закона, мало чем отличаются от написанного ранее. Определение, впервые данное в письме к Эйлеру, явилось результатом продолжительных исследований и размышлений; именно поэтому оно впоследствии фактически совсем не менялось.

 Совместить вечность мира, несотворимость вещества, из которого он состоит, изначальность движения с демиургом и тем толчком, которым он привел мироздание в движение, невозможно.

Обращения Ломоносова к богу-творцу, встречающиеся в его философских рассуждениях, напоминают обращения к монархам и вельможам, его современникам. Без того и другого ученому в то время трудно было обойтись. Между посланиями обоего рода немало общего; параллели здесь несомненны.

А.Н.Радищев осуждал жанр придворной лирики у Ломоносова: «Не завидую тебе, что следуя общему обычаю ласкати царям, нередко недостойным нетокмо похвалы стройным гласом воспетой, но ниже гудочного бряцания; ты льстил похвалою в стихах Елисавете»[2]. А.С.Пушкин писал о том, что Ломоносов «наполнил торжественные свои оды высокопарною хвалою» и называл эти его оды должностными. «Но зато, – подчеркивал Пушкин, – умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей»[3].

Независимо от того, писались эти похвальные оды по поручению руководства Академии наук или по собственному почину, все они имели – в той части их, где речь идет об адресатах, – заказной и конъюнктурно-комплиментарный характер. Некоторые из них готовились, если обстоятельства этого требовали, в обстановке крайней спешки.

На создание «всеподданнейшего поздравления» по случаю восшествия на престол Елизаветы Петровны ушло всего 13 дней – от замысла до издания (включая сюда написание Я.Я.Штелином варианта по-немецки, сочинение Ломоносовым русского стихотворного текста, одобрение его в инстанциях и т.д.). Ода, посвященная Петру III, ставшему императором, появилась на свет в еще более сжатые сроки; Елизавета Петровна умерла 25 декабря 1761 г., а 28 декабря уже написанная ода была одобрена и подписана в печать.

Случалось, что подобные произведения преследовала недобрая судьба. Летом и осенью 1741 г. пишутся оды, прославляющие Иоанна III и победы его оружия, а 25 ноября того же года император свергнут. Петр Федорович, воспетый как возвращенный России Петр Великий, продержался на троне всего несколько месяцев.

Как известно, потерпевшие неудачу монархи немедленно предавались забвению, документы и публикации, где они были упомянуты, изымались, уничтожались. Такая же участь, естественно, постигала и Ломоносовские оды, им посвященные. Исчезали они так же поспешно, как и появлялись. Случайно уцелевшие из этих изданий экземпляры являются ныне поистине библиографической редкостью.

 Данные Ломоносовские тексты с теми, где поминается творец, сопоставимы еще в одном аспекте. Если их трактовать столь же буквально, то окажется, что и они не лишены сакрального смысла.

Елизавета Петровна, если верить одам о ней, богиня не только красотой, но и породой, богиня «Росския страны». Счастие, которое она распространяет,

«Отводит всех стихий наветы

И в след себе велит итти.

Ни бури, мразом изощренны,

Ни волны, льдом отягощенны,

Против его не могут стать!» (8, с. 503).

И Екатерина Алексеевна – богиня.

«Ликуйте: Правда на престоле,

И Ей премудрость приселит,

Небесными блеснув очами,

Богини Нашея устами

Законы вечные гласит…» (8, с. 794).

Она, Минерва, достойна тысячи алтарей. В тех местах, коих достигают се стопы, должно для вечности воздвигать храмы.

Для обеспечения научной деятельности Ломоносовым, помимо деизма, привлекались также теории предметного разграничения науки и религии и двойственной истины; точнее: он действовал, следуя традициям этих теорий. Сами теории появились еще в средние века. Суть первой из них в том, что у науки – свой предмет исследования, отличный от того, чем занимается религия (при этом допускалось, что и у религии есть своя сфера, недоступная для науки). Вторая признает существование таких научных истин, которые не обязаны соответствовать догматам религии, могут противоречить им.

К XVIII столетию эти теории трансформировались, становились тенденциями. У Ломоносова нет прямых ссылок на них, но заложенные в них принципиальные положения не оставлялись им без внимания.

Таковы рассуждения в духе предметного разграничения о правде и вере как о двух сестрах, дочерях одного «всевышнего родителя». В том же плане ссылался он и на две книги, которые создатель дал роду человеческому: «Первая – видимый сей мир… Вторая книга – священное писание» (4, с. 375). Им предлагалось, чтобы различные сферы деятельности, наука и религия, по возможности не пересекались и представители их не вмешивались в дела друг друга.

 Но обозначить границу или хотя бы временную разграничительную линию между наукой и религией было не так просто. Русское православие, с которым приходилось иметь дело Ломоносову, не было склонно идти на уступки, отказываться от каких бы то ни было трактовок мироздания, освященных религиозными авторитетами и силой традиции. Оно не соглашалось с тем, что природа не доступна пониманию теологии, находится вне ее компетенции. Ломоносов постоянно ощущал вокруг себя «помешательное некоторых поведение, кои осмехают науки, а особливо новые откровения в натуре, разглашая, будто бы они были противны закону, … и называя все то соблазном, чего не понимают» (5, с. 619). Не были поэтому бесполезны и установки о различных истинах, о том, что не только религиозные, но и научные, не совпадающие с ними, имеют свои права.

В XVIII столетии обе концепции, не исчерпавшие еще своих позитивных возможностей для науки, использовались ею против теологии. В этом смысл обращения к данным концепциям, к тем принципам, которые ими руководствовали, Ломоносова.

В настоящее же время концепции эти кардинально поменяли свою функциональную значимость. Изменилось соотношение между наукой и религией, иным стал баланс сил, ареал религии сузился, науки – расширился. Для науки нет уже необходимости пользоваться отмеченными концепциями, зато у религии такая необходимость есть. Если раньше они нужны были науке, то теперь – религии. Ныне она доказывает, что у нее – свое поле деятельности и что о ее суждениях наука высказываться не вправе. Предметное разграничение и двойственность истины стали последним рубежом религиозного сознания, средством его защиты. Не стоит только подобные цели, преследуемые современной теологией, приписывать Ломоносову.

Предлагался Ломоносовым и метод метафорического толкования тех мест в библейских книгах, которые расходились с данными, добытыми наукой. Есть у него даже ссылки на Василия Великого, христианского богослова IV в., епископа Кесарии Каппадокийской, у которого он находил подобный прием. В наши дни иносказательные трактовки священных текстов христианскими теологами – не единичные явления, а общее правило. Но если нынешняя теология приспосабливает науку к религии, тоЛомоносов, как и в других, отмеченных случаях, стремится к иному. Задача его – нейтрализовать религию, сделать так, чтобы она не мешала науке.

Это не означало, однако, что мировоззренческие установки Ломоносова являлись всего лишь оборонительными, защитными. Всюду, где это было возможно, научные положения противопоставлялись религиозным, доказывалась несостоятельность последних, осуществлялась их аргументированная критика.

 Примерами могут служить сопоставления научной системы гелиоцентризма с геоцентризмом, традиционно пропагандируемым церковью, и научного наследия Д.Бруноо множестве населенных миров с религиозным антропоцентризмом, считающим человека единственным обладающим сознанием существом во Вселенной, ее средоточием.

Гелиоцентрическое учение было официально запрещено синодом, но Ломоносов не посчитался с этим; он писал о строении Вселенной, опираясь на коперниканство.

В стихотворении «Случилось вместе два астронома в пиру…» Ломоносов воспользоваться замечанием, сделанным С.Сирано де Бержераком по поводу вращения Земли вокруг Солнца в философском романе «Иной свет, или Государства и империи Луны». Сирано писал: «…предполагать, что огромное раскаленное светило вертится вокруг точки, до которой ему нет решительно никакого дела, столь же нелепо, как при виде зажаренного жаворонка думать, что его приготовили, вращая вокруг него плиту»[4]. Ломоносов развил эту мысль в стихотворной форме, представив спор двух астрономов, придерживающихся разных концепций. Вопрос окончательно решает оказавшийся тут повар. Он рассудил, что Коперник прав на следующем основании:

«Кто видел простака из поваров такого,

Который бы вертел очаг кругом жаркого?» (4, с. 372).

Комментируя собственное стихотворение, Ломоносов писал: «Коперник возобновил, наконец, солнечную систему, коя имя его ныне носит, показал преславное употребление ее в астрономии, которое после Кеплер, Невтон и другие великие математики и астрономы довели до такой точности, какую ныне видим в предсказании небесных явлений, чего по земностоятельной системе отнюдь достигнуть невозможно» (4, с. 372).

В 1740 г. было издано в переводе на русский язык сочинение Б.Фонтенеля «Разговоры о множестве миров». Вскоре публикация эта была осуждена синодом. Синод предупредил тех, кто вздумает впредь что-либо писать и печатать о множестве населенных миров: так как это противно святой вере, наказание будет неотвратимым и жестоким. Тем не менее в 1761 г. книга Фонтенеля печатается вторично. Исследования, предпринятые для выяснения вопроса о том, как это стало возможно, позволяют сделать вывод, что решающая роль в этом принадлежит Ломоносову, его личному вмешательству, тому влиянию, которым он в то время пользовался в Академии наук[5].

 Собственные астрономические наблюдения Ломоносова позволили ему сделать одно из важнейших открытий XVIII столетия – выяснить, что на Венере есть атмосфера; было экспериментально опровергнуто положение, что она является исключительной принадлежностью Земли. Установив это как бесспорный факт, Ломоносоввысказал также гипотетическое предположение о том, что на Венере возможно население. Позже выяснилось, что атмосфера там состоит преимущественно из углекислого газа и непригодна для живых существ. Однако принципиальные положения Ломоносова по поводу жизни, возможной на других небесных телах, обладающих атмосферой, остаются в силе.

В «вечернем размышлении» у Ломоносова есть слова о бесконечности Вселенной:

«Открылась бездна звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна» (8, с. 120).

В этом бесконечном, не имеющем пределов пространстве, с его безграничным разнообразием, мир, населенный обладающими сознанием существами, не может быть единственным.

«Уста премудрых нам гласят:

«Там разных множество светов,

Несчетны солнца там горят.

Народы там и круг веков…» (8, с. 121).

Такова материалистическая точка зрения на Вселенную, которую разделяет Ломоносов.

«Некоторые спрашивают, – писал он, – ежели-де на планетах есть живущие нам подобные люди, то какой они веры? Крещены ли они в веру Христову? Сим дается ответ вопросный. В южных великих землях, коих берега в нынешние времена почти только примечены мореплавателями, тамошние жители, также и в других неведомых землях обитатели, люди видом, языком и всеми поведениями от нас отменные, какой веры? Ежели кто про то знать или их обратить и крестить хочет, тот пусть по евангельскому слову… туда пойдет. И как свою проповедь окончит, то после пусть поедет для того ж и на Венеру. Только бы труд его не был напрасен. Может быть тамошние люди в Адаме не согрешили, и для того всех из того следствий не надобно» (4, с. 374–375).

Таким образом, на других планетах надобности в христианстве, Евангелиях и т.п. может и не быть. Все это совсем не столь нужные атрибуты для бытия Вселенной.

 В сатирических тонах изображен в «Гимне бороде» тот вариант иных миров, который совсем уж сходен с земным. Там также отрицают население на других мирах и инакомыслящих преследуют:

«Естли правда, что планеты

Нашему подобны светы

Конче[6] в оных мудрецы

И всех пуще там жрецы

Уверяют бородою.

Что нас нет здесь головою.

Скажет кто: мы вправды тут.

В срубе там того сожгут» (8. с. 622–623).

Во времена Ломоносова продолжали господствовать представления, что природный мир неизменен, что Земля остается такой, как она вышла из рук творца. В произведениях Ломоносова показано, что это совсем не так. Его эволюционные идеи, опирающиеся на материалы истории, свидетельства географов древности, данные палеонтологии и т.п. были изложены им в работе «О слоях земных» (прибавление к сочинению «Первые основания металлургии или рудных дел») и некоторых др. Перемены, которые происходили на Земле, он называл великими; из-за этого «земная поверхность ныне совсем иной вид имеет, нежели каков был издревле» (5, с. 300).

В трудах Ломоносова выяснено, что структуры, образующие поверхность Земли, изменяются, одни из них образуют другие. Из почв возникает ил, из ила – камень, из камня – песок, из песка – песчаник и т.д. Как обстоит дело с металлами? Мнение Ломоносова таково: «… И поныне металлы родятся» (5, с. 336).

Ломоносов не сомневается в том, что очертания водного пространства и материков меняются. На поверхности оказались не только равнины, но также горные хребты с их вершинами, прежде погруженные. В других же местах, напротив, берега, опускаются, уходят под воду.

Рассматривая вопрос о поднятии и опускании суши, Ломоносов раскритиковал представления, основанные на библейской легенде о всемирном потопе. Согласно им раковины молюсков, находимые в различных местах Земли, в том числе и высоко в горах, были занесены сюда водной стихией во времена Ноя, описанные в «Ветхом завете». Сие, однако, писал Ломоносов, «важными доводами легко уничтожается» (5, с. 578–579). Доводы эти таковы. Морская вода, прибывая, не способна поднимать раковины из-за их большого веса.

 А дождевая вода, ниспадая потоками, может смывать раковины, но не допустит их в гору. Ломоносов объяснял находки на суше остатков морских животных тем, что раньше эти места были морским дном.

Естественно, что Ломоносова, не удовлетворяло и «принятое у нас церковное исчисление» (5, с. 617). Ведь, если следовать ему, вся история Земли должна уложиться в несколько тысяч лет. Однако, геологические процессы, идущие здесь, потребовали, само собой разумеется, несопоставимо больше времени.

В работах Ломоносова критике подвергаются не только теоретические представления и принципы религии, но также ее праздники, обряды, воздействующие на повседневную жизнь и быт людей. Особенно примечателен в этом отношении трактат «О сохранении и размножении российского народа». Созданный в 1761 г. в виде обращения к И.И.Шувалову, он и долгое время спустя не печатался, подвергаясь цензурным запретам. Полностью он был опубликован лишь в 1871 г., то есть через 110 лет после написания.

Много бед причинял обряд крещения, и Ломоносов говорит об этом. Совершать его было принято в воде, температура которой не менялась, так что в зимнее время в ней иногда плавал лед. Посягательство на такой обычай рассматривалось как святотатство, неверие в силу таинства, сомнение во всемогуществе провидения.Ломоносов сравнивал священников, таким образом исполняющих ритуал, с «палачами, затем, что желают после родин и крестин вскоре и похорон для своей корысти» (6, с. 391).

С точки зрения физики, холодная вода при добавлении теплой не меняет своей природы. «Однако невеждам-попам физику толковать нет нужды, – полагалЛомоносов, – довольно принудить властию…» (6, с. 390).

Несчастия приносят и религиозные праздники. Ломоносов писал, что если бы не они, то было бы меньше праздности, гостьбы, пирушек и пьянства, нарушений в образе жизни и питании, что подрывает здоровье человека. Эти характерные признаки религиозных праздников стали «особливо у нас в России вкоренившимися и имеющими вид некоторой святости. Паче других времен пожирают у нас масленица и св. неделя великое множество народа…» (6, с. 391). Не каждый участник праздничных дней способен пережить их, так что его «душа, – с иронией констатирует Ломоносов, – в отворенные тогда райские двери из тесноты тела прямо улетает» (6, с. 393).

Христианские праздники приурочены к определенным событиям религиозной жизни, отмечают их. Главный христианский праздник – пасха; в основе его лежит легенда о воскресении Христа. Предшествуют этому празднику тесно связанные с ним масленица, великий пост. Ломоносов находил, что весь этот христианский цикл крайне неудачно расположен календарно, что он серьезно нарушает весь жизненный распорядок русского народа. Мысленно он вступал в диалог с теми, кто установил их: «Я к вам обращаюсь, великие учители и расположители постов и праздников, и со всяким благоговением вопрошаю вашу святость: что вы в то время о нас думали, когда св. великий пост поставили в сие время?» (6, с. 395).

Как на такого рода вопросы отвечают те, кто считает себя их преемниками и последователями, Ломоносов знал и выражал желание получить не такие разъяснения: «Мне кажется, что вы, по своей святости, кротости, терпению и праводушию милостивый ответ дадите…, в церкви матерно не избраните…, в грудь кулаком не ударите» (6, с. 395).

Ломоносов считал, что дни христианских праздников и постов, установленные в России, не соответствуют местным условиям. Он предлагал перенести масленицу намай, великий пост на конец весны – начало лета, святую неделю передвинуть к Петрову дню.

Сделать это будет, конечно, не легко. «Исправлению сего недостатка, – признавал Ломоносов, – ужасные обстоят препятствия, однако не больше опасны, как заставить брить бороды, носить немецкое платье, сообщаться обходительством с иноверными, заставить матрозов в летние посты есть мясо, уничтожить боярство, патриаршество и стрельцов и вместо их учредить Правительствующий Сенат, Святейший Синод, новое регулярное войско, перенести столицу на пустое место и новый год в другой месяц! Российский народ гибок!» (6, с. 396).

Сочинения Ломоносова содержат остро критические нападки на русское духовенство. Некоторые из них отмечались выше, о других речь пойдет сейчас.

В начале 1760-х гг. он сделал вольный перевод отрывка из басни Ж.Лафонтена «Крыса, отрешившаяся от мира»:

«Мышь некогда, любя святыню,

Оставила прелестный мир,

Ушла в глубокую пустыню,

Засевшись вся в галланский сыр» (8, с. 769).

Создавая такие стихи, Ломоносов подразумевал, само собой разумеется, не французское духовенство и его паразитизм. Стихотворение это увидело свет лишь в 1865 г., более чем через 100 лет после того, как было написано.

 Ломоносов обращал внимание на низкий моральный и культурный уровень духовенства, на недостойное поведение священников в быту и в церкви. Он писал: «… У нас при всякой пирушке по городам и по деревням попы – первые пьяницы. И не довольствуясь тем, с обеда по кабакам ходят, а иногда и до крови дерутся» (6, с. 407–408). Священник во время службы мог грубо выбранить прихожанина, ударить его. Ломоносов оставил колоритные зарисовки тех эксцессов, которые ему довелось наблюдать лично.

Особенно обеспокоил церковников Ломоносовский «Гимн бороде». Написан он был в 50-х гг. XVIII в., впервые опубликован в 1859 г. Но сразу же, как, впрочем, и другие стихотворные произведения Ломоносова, не проходившие цензуру, «Гимн» получил значительное распространение через рукописные списки. Здесь русское духовенство изображалось в сатирических тонах.

Ломоносов был приглашен в синод. В беседе с ним члены синода пригрозили ему, если не раскается, казнью божией в будущей жизни и церковным проклятием – в настоящей. В возникшем споре Ломоносов вновь в самой резкой форме отозвался о православном духовенстве.

Вскоре, в том же 1757 г., в ответ на обвинения, слышанные им в синоде, Ломоносов написал еще одно стихотворение – «О страх! о ужас! гром!..» (опубликовано в 1872 г.). В нем есть такие строки:

«Козлята малыя родятся з бородами:

Коль много почтены они перед попами!» (8, с. 628).

В докладе синода императрице Елизавете Петровне от 6 марта 1757 г. напоминалось о том, что она является защитницей веры и церкви, а также и о том, что законы Российской империи повелевают хулителям веры чинить жестокие казни. Стихотворения Ломоносова были названы пасквилями, и синод просил императрицу, чтобы она своим указом повелела их «истребить и публично сжечь, и впредь то чинить запретить и означенного Ломоносова для надлежащего в том увещания и исправления в Синод отослать…»[7].

Стихотворения, о которых идет речь, не являются лишь антиклерикальными. В них говорится и о религии. И синод обратил на это, конечно, внимание. В докладе было отмечено, что Ломоносов «богопротивно обругал» таинство крещения, что, назвав бороду, которую носят духовные лица, завесой ложных мнений, он хулит догматы православия, что проклятие, о котором предупредил его синод, почитает «за единую тщету», что эти и другие его суждения противны христианству.

 Сам Ломоносов озлобленность против него синода объяснил следующим образом:

«…ты дернул за штаны,

Которы подортом висят у сатаны.

Ты видишь, он зато свирепствует и злится…» (8. с. 627).

Сопоставление церковной деятельности со служением дьяволу мы найдем впоследствии у Ф.М.Достоевского. Л.Н.Толстого…

Российский XVIII в. знает немало случаев гонений и преследований на религиозной почве. Только большая известность Ломоносова и поддержка, которую ему оказывали патриотически настроенные лица в правящих кругах, не позволили произвести над ним задуманную расправу.

Примечания

---

[1]Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. I. М.; Л., 1450. С. 185. Далее ссылки на это собрание, опубликованное в 1950–1983 гг. в II т. даются непосредственно в тексте с указанием лишь тома и с страницы.

[2]Радищев А.Н. Полн. собр. соч. Т. I. Л., 1938.C. 388.

[3]Пушкин A.C. Полн. собр. соч: В 10 т. Т. 7. Л., 1978. С. 196.

[4]Сирано де Бержерак. Иной свет, или Государства и империи Луны // Утопический роман XVI–XVII веков. М., 1971. С. 231.

[5] См.: Райков Б.Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. М.–Л., 1947. С. 311–313.

[6] Конечно.

[7] Всепресветлейшей, державнейшей, великой государыне, императрице и самодержице всероссийской, всеподданнейший доклад синода. 6 марта 1757 г. //М.В.Ломоносов в воспоминаниях и характеристиках современников. М.; Л., 1962. С. 132.