А. Корольков. Духовная и бездуховная интеллигенция

 

Трудно поверить, что без этого слова обходились в русском языке полтора столетия тому назад. Обходятся без него до сих пор в западных языках, в западной культуре: вполне достаточно им слова «интеллектуалы», чтобы выделить прослойку умнейших, создающих достижения науки, техники. А нам в России не только не обойтись без слова «интеллигенция», но и не разобраться никак, что же таит в себе интеллигенция, если она готовила революции своими трудами в философии, экономике, политике, а потом с не меньшим рвением ниспровергала идеи и идеалы революции: интеллигенция писала великие романы, повести, учила детей в школах, но люди, называющие себя интеллигенцией, погрязли в политическом лицемерии, запутывая народ посулами, рекламой, создали новую форму терроризма на телевидении, в газетах, журналах, обучая Россию «заниматься любовью», а не любить, заменяя совестливость ловкачеством.

Вакантное место интеллигента стремились чаще всего занять не созидатели, а разрушители и даже погромщики. Апологеты тех или иных партий склонны идеализировать собственное историческое становление, между тем уроки истории для того и полагается изучать и учитывать, чтобы обрести более ясный взгляд на будущее.

Считается, что слово «интеллигенция», в близком современному смысле, появилось в России, и первооткрывателем его был известный в свое время писатель Петр Дмитриевич Боборыкин (автор романов «Китай-город», «Василий Теркин» – да, такое совпадение или заимствование у Твардовского случилось). Сам Боборыкин утверждал, что термин «интеллигенция» рожден им на свет в 1866 году.

В самом обстоятельном энциклопедическом издании Брокгауза и Ефрона, в соответствующем томе, где полагается быть понятию «интеллигенция» – его нет, а том этот публиковался в 1894 году.

Прошло совсем немного лет, и волну бурных обсуждений вызвали «Вехи» с подзаголовком «Сборник статей о русской интеллигенции». В размышлениях об интеллигенции в этом издании объединились известные философы, публицисты: Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, А. С. Изгоев, Б. А. Кистяковский, П. Б. Струве, С. Л. Франк.

В «Вехах» интеллигенция писала о себе самой, это была рефлексия по поводу творческих возможностей интеллектуальной элиты России и ее роли в революции. Каждый из семи авторов выражал собственную позицию, П. Б. Струве позднее признавался, что сборник «Вехи» никем не редактировался, и авторы прочитали статьи друг друга уже после выхода в свет книги, поэтому к сборнику нельзя относиться как к единому организму. Несогласия, нестыковки в оценке интеллигенции провоцировали на дискуссию, в которой приняли участие в том числе и сами участники сборника. О масштабе этой полемики, вспыхнувшей сразу после издания «Вех», можно судить по недавно вышедшему огромному тому антологии «Вехи: рrо et contra» (СПб., 1998), хотя том этот охватывает лишь 1909-1910 годы.

Не случаен нынешний интерес к содержанию и судьбе «Вех»: в переломные годы мы вынуждены осмысливать исторические уроки интеллигенции, особенно тогда, когда перемен явно жаждала именно интеллигенция, а реальные перемены, замышлявшиеся как рывок к обновлению, улучшению, в очередной раз вызвали разочарование в возможностях самой интеллигенции.

Известно, что «человек в шляпе» порождал противоречивые чувства у тех, кто работал на земле, у станков. Не в шляпе было дело, то есть не во внешних признаках, а в чем-то, что разделяло интересы, устремления трудового человека и человека, умеющего сладкоречиво, бойко говорить. Никогда в русском крестьянстве не было пренебрежения к книжности, мудрости, а тем более – духовности. Почитали учителей, священников, стремились детей своих, внуков приобщить к грамоте, выучить, «вывести в люди», как принято было говорить.

Почему же с момента своего возникновения понятие интеллигенции приобрело сомнительный смысл? Еще в «Полном словаре иностранных слов» М. Попова начала ХХ столетия отмечено, что слово «интеллигентный» опошлилось, так как его стали относить ко всякому образованному человеку, но образованность сама по себе не избавляет от невежественности и бездуховности. Чем более высокомерно ведет себя образованный человек по отношению к народу, прежде всего к крестьянству, тем менее он принадлежит подлинной интеллигенции, его можно причислить лишь к «образованщине», если воспользоваться словом А. И. Солженицына.

ХХ век, а особенно его последнее десятилетие, деформировал многие нравственные, гуманитарные, духовные понятия. Случил ась такая деформация и с понятием интеллигенции: лживая, равнодушная к судьбе Отечества и народа группа присваивает себе титул интеллигенции, превращает себя в касту интеллектуалов, которая сверху вниз посматривает на «деревенщину» и вспоминает о ней в лучшем случае в предвыборных обещаниях, когда требуется протолкнуть наверх своего кандидата.

Напомним, что еще в 1881 году Владимир Даль в своем «Толковом словаре живого великорусского языка» разъяснял, что «интеллигенция – разумная, образованная, умственно развитая часть жителей», а П. Д. Боборыкин на рубеже веков уловил, что разные бывают у интеллигенции и разумность, и образованность, и умственная развитость, и главное – разные идеалы, к которым она устремлена. «Главный вопрос, – писал он, – в том, какие это идеалы, – вынесенные из всенародной жизни или же чисто субъективные, взятые из книг, высиженные в спертом воздухе болезненного субъективизма, своей душевной неврастении!..» (Русское слово». 1909. №87. С.2).

Невольно возникают образы тех, кого относят к интеллигенции, но образы эти находятся в конфронтации, ибо одна интеллигенция несет в себе цельность, органику культуры, питается соками глубинных традиций народа (таковы Пушкин, Глинка, Лесков, Шукшин), другая же интеллигенция самодостаточна, элитарна, поглощена собственным «я» (таковы модернисты, нигилисты всех мастей, от художников до политиков, имя им легион, роднит их пренебрежение к почве, к устойчивости, к органике жизни; то что в народе рассматривалось издревле как уродство, извращение, порок они стремятся превратить в «норму», В идеал жизни). Одна интеллигенция развивает подлинную культуру, другая разлагает целостные организмы культуры, готовя гибель народов, государств. Интеллигенция и того, и другого толка оказывается катализатором общественных изменений, она увлекает своими идеями, но результаты этих изменений оказываются противоположными – цветение культуры или ее разложение, гибель. В русской философии и литературе XIX столетия слышались предостережения об опасностях изоляционизма интеллигенции: хождения в народ были попыткой устоять перед растущим отрывом «умственно развитой части жителей» от людей, занятых созиданием не только материальных ценностей, но хранителей и творцов народной культуры.

Западная мысль запоздало осознала симптомы болезни отчуждения интеллигенции от народа, но об их диагнозе написано гораздо больше, чем о предчувствиях Ф. М. Достоевского, Н. Я. Данилевского или К. Н. Леонтьева. Честь обнаружения противоречия культуры и цивилизации обычно приписывают поэтому О . Шпенглеру, а не русским мыслителям. Для нас свидетельства Шпенглера интересны тем, что это взгляд изнутри на гибельную судьбу западной цивилизации, в которой часть российской интеллигенции усматривает идеал расцвета возможностей личности и общества.

Цивилизация, – считал Шпенглер, – это пространство между культурой и пустотой. Цивилизация противопоставляет город и провинцию. Чтобы читатель не сомневался, что именно Шпенглер, а не только русский почвенник осознавал опасности отрыва интеллигенции от крестьянства, процитируем его текст: «Вместо являющегося многообразия форм, сросшегося с землей человека – новый кочевник, паразит, обитатель большого города, оторванный от традиций, возникающий в бесформенно флюктуирующей массе человек фактов, иррелигиозный, интеллигентный, бесплодный, исполненный глубокой антипатии к крестьянству … Мировой город означает космополитизм вместо «отчизны» , холодный фактический смысл вместо благоговения перед преданием и старшинством … Деньги как неорганическая, абстрактная величина, оторванная от всех связей со смыслом плодородной почвы, с ценностями исходного жизненного уклада…» 40

Равным образом как интеллект может изобретать лекарства для продления жизни человека и яды для страданий и смерти, так и способности интеллигенции устремляются к спасению и поддержанию здоровья нации или изощренно отравляют дух народа, разжигая физиологизм страстей и пристрастий.

Кто-то боготворит дореволюционную интеллигенцию, но напомню лишь, что канонизированный интеллигент А. п. Чехов имел основания высказаться более, чем резко: «Я не верю в нашу интеллигенцию лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же нeдp».

Исторически противоречивую роль интеллигенции первым подметил историк. В 1897 году В. О. Ключевский записал эскизно мысли об интеллигенции. Ему не нравилось это слово газетного жаргона, хотя он сознавал, что оно имеет вполне классическое происхождение и назначение интеллигенции достойное – понимать действительность, самих себя и свой народ. В. о. Ключевский не мог не заметить, что сам по себе культурный феномен, названный в России его современниками интеллигенцией, появился и живет довольно давно. «В нашем обществе, как и во всяком другом, люди разумные и понимающие были и тогда, когда еще не было людей, умеющих писать и читать» 41.

Если с интеллигенцией накрепко связана высшая для общества степень разумности, разумения (о чем и Вл. Даль свидетельствует в своем толковом словаре), то откуда же срослись неразделимо совсем иные словосочетания – «гнилой интеллигент», «вшивый интеллигент», «паршивый интеллигент» или уничижительное: «интеллигентишка»? Удивительно, но и В. О. Ключевский рядом с возвышенной характеристикой интеллигенции, как способной выражать самосознание личности и народа, тут же дает набросок «Классификация интеллигенции», в котором нет и следа возвышенности, напротив, классификация представляет разнообразие исключительно отрицательных человеческих типов, лишенных цельности, далеких от самостоятельности мышления и отражения духа народа. Вот эта классификация интеллигенции: «1. Люди с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетных и журнальных. 2. Сектанты с затверженными заповедями, но без способности к мышлению… 3. Щепки, плывущие по течению, оппортунисты либеральные или консервативные, и без верований, и без мыслей, с одними словами и аппетитами» 42. Это было написано до «десяти дней, которые потрясли мир», И уж тем более задолго до повторных потрясений, разваливших организм огромной державы в конце ХХ столетия. И в том, и в другом потрясениях решающую роль сыграла интеллигенция. В начале века образ революционного интеллигента запечатлелся памятью о пенсне Луначарского и Троцкого, а в конце того же века трибунным обликом Собчака и прочими фигурами быстро увядших говорунов, которых спустя десять лет после их речений уже и не вспомнить даже свидетелям этих телевизионно-парламентских триумфаторов (были же и Черниченко, и Стреляный, и Куркова).

Разочарование в лидерах, знающих что надо сказать на публику, особенно в предвыборных дебатах, повергло в растерянность даже многоопытных людей. Ловкие манипуляторы от телевидения сумели создать на определенном этапе альтернативу: или интеллигентная Хакамада, или косноязычный и прямолинейный представитель народа Шандыбин. Разумеется в интеллигентном Петербурге выдвигалась во власть экзотически-элитарная Хакамада, а русская провинция предпочитала топором сработанного Шандыбина.

Создается впечатление, что немного надежд на утверждение положительного смысла понятия «интеллигент», особенно если интеллигент становится инициативен политически, если он реально влияет на власть или становится властью. Пока Д. С. Лихачев писал о древнерусской литературе и рассуждал о воспитании культуры, он прослыл едва ли не олицетворением интеллигентности, но в этом олицетворении очень многие разочаровались, как только Лихачев стал подписывать самые разные коллективные письма к высшим властям, в знатоке древнерусской письменности при столкновении с реалиями современной русской жизни не просматривалась ни глубинная православность, ни способность отделить подлинно национальное самосознание от проявлений зоологического национализма.

В русском восприятии существует образ интеллигента, далекого от политических и властных притязаний, образ положительный, в том числе соответствующий энциклопедическому истолкованию интеллигенции как наиболее сознательной, разумной, образованной части общества. Эталонным интеллигентом такого типа был А. П. Чехов. Почему здесь назван также образ неинтеллигента? Дело в том, что в числе самых почитаемых в народе всегда были праведники, их разум возвышался над обыденностью, суетностью мира. Нелепо было бы пытаться приписать интеллигентность Иоанну Кронштадтскому или митрополиту Петербургскому и Ладожскому Иоанну, сочетавшим народную искренность, сердечность с высочайшей духовной просвещенностью, исторической образованностью, проницательностью и разумностью. Казалось бы, таких людей и надо бы в первую очередь отнести к когорте русских интеллигентов, но внутреннее чувство отвергает такую возможность. Это другое. Это выше всякой интеллигенции и интеллигентности. Интеллигенция бывает разной и переменчивой, а праведники – на века.

Таковы исторические реалии: образованность в России, и не только в России, на определенном этапе (в последние века с нарастанием) обособил ась от религиозности, то есть от изначально неразделенного, цельного. А изначальность эта означала, что образование есть движение к Образу Божиему, к совершенству, к идеалу и гармонии, а просвещение – это приобщение божественному свету, освещение души лучами опять-таки совершенного Образа. Книга Святителя Иосифа Волоцкого «Просветитель», написанная еще в XV веке, не имеет ничего общего с европейским просветительским движением XVIII века, как раз начавшего разворот в сторону атеизма и нигилизма.

Наша интеллигенция в лице многих учителей сторонится религиозности, хотя ей претит утилитаризм, делячество, разбухающие в современном обществе. По-видимому, нам предстоит внимательнее всмотреться в дела и слова подлинной народной интеллигенции, чтобы остаться на уровне разумности в столь запутанном нашей историей вопросе отношений школы и религии, интеллигенции и религиозности.

Стало почти общим местом не только для серьезных аналитических работ, но и для массовой публицистики утверждение, что мы живем в переходный период. Только слишком разнородно истолковывается этот переход. Интеллигенция, запутавшая народ в первые годы «перестройки» и «реформ», жаждала поскорее войти в некое царство цивилизованных стран, иронично высмеивая всех, кто говорил о специфике собственной истории, о традициях, о народном укладе жизни. Для такой цивилизационной интеллигенции не существует национальных святынь, привязанностей.

В этом отношении два типа интеллигенции, о которых мы говорим, ошибочно соотносить с западниками и славянофилами (почвенниками) XIX века. При всей остроте полемики и западники, и славянофилы искали лучших путей во благо России, они искренне любили Россию, они олицетворяли собой цветение русской культуры. Современного цивилизационного интеллигента не заподозришь в почвенничестве, он получает наслаждение (возможно и физиологическое) от издевательств, пародирования всего, что было свято и чтимо народом веками.

Сегодня противостоят две интеллигенции: одна заботится о нравственном, эстетическом, религиозном здоровье народа; другая уничтожает духовные основы народа, формируя в лучшем случае интеллект, позволяющий работать с машинами, компьютерами, переводить тексты, решать математические задачи, то есть все то, что делает человека принадлежащим цивилизации, но не культуре. Известно, что культура во все времена развивалась на национальной почве и мы в любой стране стремимся постигнуть неповторимый дух национального искусства, своеобразие архитектуры, литературы, танцев, музыки. Интеллигенция претендует быть носительницей высших достижений культуры, и можно ли вообще именовать интеллигенцией тех, кто препятствует развитию национального самосознания, сохранению веками выработанных традиций поведения, нравственности, духовности?!

Насколько же безошибочными были суждения В. Шукшина об интеллигенции! Писатель нес в своей душе стремление к Правде, презирал всякую фальшь, правдоподобие, лицемерие, и оттого слова его о подлинной интеллигенции и интеллигентности предельно отточены, стали афоризмом. «Интеллигентный человек. Это ответственное слово. Это так глубоко и серьезно, что стоило бы почаще думать именно об ответственности за это слово. Начнем с того, что явление это – интеллигентный человек – редкое. Это – неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется – для созвучия – «подпеть» могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из-за проклятого вопроса «что есть правда?», гордость… И – сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если все это в одном человеке – он интеллигент. Но и это не все. Интеллигент знает, что интеллигентность – не самоцель» 43.

Хотя мы и назвали раздел «Духовная и бездуховная интеллигенция», но вывод напрашивается однозначный: есть интеллигенция и псевдоинтеллигенция, последняя присваивает себе право называться интеллигенцией, но создает в народе в конечном счете отрицательное к себе отношение, ибо народ чувствует ложь и притворство. Подлинная интеллигенция – народная интеллигенция, она несет в себе лучшие качества народа, способствует его просвещению, в русском звучании этого понятия, то есть не только возрастанию ума, но и просветлению души. Такое толкование интеллигенции может прояснить и цели нашего образования, воспитания, когда мы ставим задачи подготовки учителя как подлинного интеллигента.

Добавлено Арина Ларедо в Идеология, Культура в 29.07.2023