Алексей Варламов. Андрей Платонов- неоткрытая планета
Алексей Николаевич ВАРЛАМОВ (род. 1963) – русский писатель, филолог; исследователь истории русской литературы XX века. Доктор филологических наук, профессор МГУ
Андрей Платонов — один из самых трагичных русских писателей ХХ века, самых ярких и самых непонятых. Говорят, что он велик, но мало кто может объяснить, почему. А ведь в его произведениях — ответы на нерешённые вопросы нашей истории!..
Своими мыслями о Платонове с нами поделился автор его новой биографии — прозаик и литературовед, профессор филфака МГУ Алексей Варламов.
— Алексей Николаевич, в этом году Андрею Платонову исполнилось 110 лет. Вы пишите о нём книгу для серии «Жизнь замечательных людей». Почему Платонов интересен и нужен нам именно сейчас?
— Пространно отвечать на этот вопрос — ломиться в открытую дверь. Гениальность Платонова сомнению или обсуждению не подлежит. Платонов — не просто фигура, личность: это — явление. Чудовищная энергия, которая образовалась в России во время революции, искала выхода: в чем, а вернее, в ком ей воплотиться. И таковым оказался человек, родившийся в самой сердцевине России (Воронежская губерния была самой густонаселенной), с обыкновенным происхождением: отец — рабочий, мать — домохозяйка, оба из мещанского сословия. Ничего примечательного нет — просто русский человек как он есть. Но Платонов в моем понимании — передатчик: через него больше, чем через кого бы то ни было, говорил народ.
— А какие идеи транслировал этот передатчик?
— Первоначальным посылом Платонова было воспевание русской революции. Он был большевиком в глубоком смысле этого слова. Это русский человек, который не хочет жить средней жизнью, которому надо залезть на все вершины. Для него революция — не просто смена политического строя или победа передового учения: это планетарное событие, принципиальное изменение жизни на Земле. Платонов — человек очень религиозный, но его религиозность, по крайней мере, в молодости, антицерковна. Для него русская история — бунт против православия, потому что Церковь не сделала того, что, с его точки зрения, должна была сделать — не освободила людей от голода, войн, нищеты. Она уходит с исторической арены — вместо нее должно быть нечто новое. Но хотя у молодого Платонова присутствовало богохульство, он никогда не покушался на Христа, скорее старался показать Его неудавшимся революционером. Однако сама идея того, что Сей Человек принес свою жизнь в жертву — как это понимал писатель — вызывала у Платонова преклонение перед Христом как перед выдающейся личностью. Платонов пытается доказать в своей публицистике, что Христос — свой, пролетарский брат, наш человек, Он бы нас понял.
Духовный опыт Платонова — поразительно страшные бездны. Когда в 1918 г. вышла статья Блока «Интеллигенция и революция», которая наделала много шума и рассорила поэта с большинством его знакомых, Пришвин ответил статьей «Большевик из балаганчика». В ней он обвинял Блока в том, что тот бросился в исторический чан. Пришвин говорил о том, что дело художника — знать, что в этом чану происходит, но не бросаться туда, как бы ни тянуло. Платонов не то что бы бросился в этот чан — он в нем жил. При всей моей любви к Пришвину, так глубоко понять, что произошло с Россией, мог не тот, кто стоял и наблюдал со стороны, а тот, кто оказался в глубине этого чана — Платонов.
В 1921 году в России происходит страшный голод, который поразил Платонова так, как, наверно, не поразил ни одного человека в стране. Он уходит из литературы: в этих условиях стыдно быть писателем, надо заниматься практическим делом; не книги нужны стране, а орошение, земледелие. И он занялся мелиорацией, но литература, Муза его не отпустила — бегство не удалось. Однако, даже вернувшись к литературному творчеству, он остается при убеждении, что оно — дело второстепенное в стране, где строят социализм. Платонов не был литературным человеком — он сознательно дистанцировался от литературы. Но при этом лучшие книги того времени были написаны им: в конце 20-х — начале 30-х он создаёт «Город Градов», «Сокровенного человека», «Чевенгур», «Котлован», «Шарманку», «Четырнадцать красных избушек», «Ювенильное море» — вещи, которые показали, что произошло с Россией на трагическом переломе. И его отношение к тому, что происходило в стране, становилось всё сложнее.
Противоречивость Платонова — важная примета его творческой манеры и вообще его дальнейшей жизни. Хорошо видно, что Платонов рубежа 20-30 гг. — это человек, который мучительно пытается найти какую-то опору. Я бы предложил такое определение: Платонов — очень умный, очень зоркий, очень честный и совестливый, очень энергичный большевик (формально он не был членом партии: он вышел из нее в 1921 году, точнее был исключен — но это отдельная история). Эту цепочку слов можно сравнить с неустойчивым химическим соединением: какое-то звено неизбежно должно выпасть. Либо человек потеряет ум, либо зоркость, либо — что чаще всего происходило — совесть, либо энергию, либо, наконец, перестанет быть большевиком. Платонов очень долгое время сохранял все эти качества. Он говорил о том, что его идеалы постоянны и однообразны. Но одно дело — быть приверженцем коммунизма в 20 лет, другое дело — в 33.
Коммунистическая система все большим и большим ядом наполняла его существо, и он, с одной стороны, сопротивлялся этому яду, а с другой, зараженность помогала ему понять, что происходит с Россией: ограничилось ли всё тем, что вырыли котлован, или нет? И так создавался роман «Счастливая Москва» — текст, который трудно однозначно истолковать, но это самый верный ответ на вопрос, что же, в конце концов, построили в советской России в середине 30-х годов. У Платонова складываются странные отношения с властью: в сердце он искренний коммунист, хочет строить социализм, но он коммунист ничьей партии. Так, как травили Платонова, не травили, наверно, никого: 1929 год — за рассказ «Усомнившийся Макар», 1931-й — волна критики за хронику «Впрок», а потом — 1935-й за «Такыр», 1937-й, 1939-й, 1940-й … И, наконец, самая последняя травля — это 1947-й, за рассказ «Возвращение». А судьба арестованного сына… Страшная жизнь, страшная.
— К чему же Платонов пришел в конце жизни?
— Во второй половине 30-х он пишет статью «Пушкин — наш товарищ». Не думаю, что Платонов пришел ко Христу, но к Пушкину он пришел совершенно точно. При жизни его прямо обвиняли в юродстве, в том, что он проповедует христианские ценности. И действительно платоновская проза, начиная со второй половины 30-х годов, — абсолютно христианская; вряд ли он к этому сознательно стремился, но больше всего христианского существа в советской литературе было именно в Андрее Платонове.
В его книге «Река Потудань» есть рассказ «Семен». Большая семья, умирает мать и остается несколько детей. Старшему сыну Семену 9 лет, и он берет на себя роль матери. Причем буквально: надевает женское платье, хотя его более рассудительный средний брат говорит, что мальчишки засмеют. А отца Семён просит: «Ты не зови меня больше Семеном, ты зови меня Ксенией». Не знаю, сознательно ли Андрей Платонов так сделал, но если вспомнить, что в Петербурге в 18 веке жила женщина по имени Ксения, которая после смерти мужа взяла его имя Андрей и стала носить мужское платье, то рассказанная писателем история есть прикосновение к тайне подлинного юродства на Руси и напоминание читателю о наших духовных корнях…
Основная идея у Платонова — это идея человека, который ушел от Бога и всю жизнь к Нему возвращается. Только путь этот очень труден — слишком далеко ушли. Люди отказались от Бога, чувствуют себя сиротами, и насколько же невыносима жизнь человека-сироты, человека, который потерял Бога Отца и матерь-землю!
В годы Великой Отечественной войны и после неё Платонов фактически прощается с коммунистической идеей. Но освободившись от морока коммунизма, он и пишет меньше: коммунизм был той энергией, что его питала.
— Что вы думаете о языке Платонова? Он ведь очень труден для современного читателя.
— Я не думаю, что Платонов настолько уж труден. Конечно, он требует усилий — с этим никто не спорит. Это нелегкое чтение. Но сказать, что это «запредельно» трудно, вряд ли можно. Любой крупный писатель требует, чтобы его осваивали, но про Платонова можно точно сказать, что усилия читателя будут вознаграждены. Будут ли вознаграждены усилия читателя, который осваивает, например, джойсовы «Поминки по Финнегану», я не уверен, но Платонов не обманет. «Котлован» — страшная вещь, но когда его читаешь в пятый раз, над какими-то местами хохочешь. Там бездна юмора. Он показывает сложную ткань бытия, и чтение это сильно обогащает. Платоновская «трудность» — устойчивый стереотип, который пора бы разрушить.
У Платонова удивляет разница между тем, что человек хочет сказать, и тем, что в итоге у него получается. Его «далеко заводит речь» — это о Платонове. «Чевенгур», например, — книга с одной стороны совершенно нежная, с другой — жутко страшная. Фактически это история красной банды, которая захватила несчастный город и принялась убивать его жителей во имя своих высоких целей; но ничего создать у них не получилось, потому что они умели только разрушать. И если бы не неизвестный вооруженный отряд, который поубивал всех чевенгурцев, они бы умерли от голода. Но такой пересказ «Чевенгура» не полон: смысл этого произведения намного богаче.
— Как вы «вышли» на тему Платонова?
— Я долгое время не хотел заниматься Платоновым, хотя всегда его очень любил. Но здесь можно провести параллель: когда в 1930-е годы появлялось много работ о Сталине, более или менее бездарных — стихов, поэм и прочего — Платонов-критик очень деликатно высказался, что написать о Сталине может только человек, чей гений как-то отдаленно со сталинским сопоставим. А поскольку такого человека нет, то написать о Сталине можно только коллективными усилиями. Переиначивая эту мысль, могу сказать, что о Платонове тоже невозможно писать одному человеку. И я уверен, что о нём будет еще много биографий.
Те книги, которые уже написаны, — явно неполные. Вот, например, на Западе в начале 80-х годов вышла книга Михаила Геллера «Андрей Платонов в поисках счастья». Если вы посмотрите эту 400-страничную книгу, то 350 страниц посвящены Платонову до 1936 года. Платонов после 1936 года автора не интересует — это просто какой-то продавшийся, сломленный писатель. Но это же абсолютно неверно! Его поздние произведения не менее, а может быть, даже более совершенны. «Река Потудань», «Июльская гроза», «Фро», «Третий сын», «Корова», «Никита», «Возвращение» — это прекрасная русская проза, и говорить о ней можно не меньше, чем о «Котловане». А военный период!..
Ошибка в том, что люди, которые писали о Платонове, пытались встроить его в какую-то схему. Но Платонов — абсолютно свободный художник, самый свободный писатель в России своего времени. Если он писал о коммунизме, это не значит, что он продался и искал в нем какой-то выход. Если стал пушкинистом, это тоже был его свободный выбор.
Задача не в том, чтобы бежать впереди Платонова и судить, что он сделал хорошо и что плохо, а в том, чтобы смиренно идти за ним, пытаться понять его жизненный путь во всей полноте.
— А как вы поступаете, когда открываются какие-то неприглядные моменты в жизни ваших героев?
— Я не могу обманывать читателя. Были скелеты в шкафу — эти скелеты надо описать, потому что без них писатель не может быть понят. Но одно дело — скелеты в шкафу у человека постороннего, другое дело — у того, кого ты считаешь для себя очень дорогим. Поэтому я очень опасался этих скелетов в шкафу у Платонова. Сказать, что их совсем у него нет, нельзя…
— Например?
— Я не думал, что он зайдет так далеко в своей ранней публицистике. Он ведь прямо говорил, что коммунисты должны взять на себя кровь буржуазии, должны ее пролить, и фактически призывал к социальному геноциду. Мне казалось, кровь его остановит, — не остановила. По крайней мере, на словах. Платонов никого не убивал, но он к этому призывал. Прямо написал черным по белому: их надо убивать, потому что они буржуи. Но опять же, важно, что написав это, он пошел не в ЧК, а землю копать и строить каналы.
Еще — Платонов делал такие вещи, попадал в такие ситуации, что его должны были посадить. Но не посадили… Я не смею рассуждать об этом, не имея полного материала, но, видимо, там что-то очень непросто. Он был груб, жёсток, несдержан, порой высокомерен, известно, что много пил. Но никакого «криминала» в личности Платонова я не нашел.
— Чему, на Ваш взгляд, мы могли бы поучиться у Платонова?
— Вопрос очень платоновский, потому что Платонов относился к литературе в большой степени утилитарно. Он считал, что литература должна выполнять нравственную задачу, и не стеснялся морализаторства.
Чему он может научить? Я думаю, это вопрос не столько Платонова, сколько того человека, который будет у него учиться. Мир Платонова представляет собой весь круговорот человеческого бытия. То, от чего русская литература XIX века уходила — физическая любовь, энергия низа и энергия верха, их соотношение — все это мы встречаем у Платонова. Он пытался этот состав сложной человеческой жизни со всеми ее этажами, со всеми ее составляющими в литературе изобразить. И в этом свете вопрос, чему мы научимся у Платонова, получает такой ответ: мы должны учиться жизни в ее совокупности, жизни во всей ее полноте.
Я думаю, что никто из русских писателей XX века полноту бытия не выразил так, как это сделал Андрей Платонов. И это движение от низа к верху, этот вектор от тьмы к свету, от разрушения к созиданию, от отрицания к приятию Бога — это тоже у Платонова есть, он через это прошел. И если говорить об истории — когда происходит некая попытка реабилитировать Сталина (это частный вопрос, но тем не менее), у Платонова очень хорошо показано, какая цена была заплачена народом в переходе от сохи к атомной бомбе. И поскольку он сам был — по крайней мере, в молодости — сторонником этого перехода, то разница между тем, что было задумано и тем, что получилось, тоже показана Андреем Платоновым. В его прозе мы можем найти глубокий и точный ответ на вопрос, что произошло с Россией и с русским человеком в XX веке.
Источник:http://sinergia-lib.ru/index.php?section_id=1568&id=1633
Нет комментариев
Добавьте комментарий первым.