Пётр МАМОНОВ: «СПАСИ СЕБЯ – И ХВАТИТ С ТЕБЯ»

— Петр Николаевич, можете рассказать немного о своем детстве, семье?
— Семья — это очень важно. Я вырос в хорошей семье, где мама и папа друг друга любили. Друг друга в первую очередь, а не детей, внучков, квартиру, работу… Они могли сказать мне: «Петя, мы хотим остаться одни, уйди к товарищам на пару дней».

— И Петя?..
— И Петя уходил. К товарищам. Не в этом дело. Должна быть иерархия. На первом месте — Бог, на втором — жена или муж, потом дети, потом внуки, потом работа, потом друзья… Лесенку надо строить. И мерседесы надо, и студию хорошую, и денежки нужны. Но потом. Потом. Сначала Бог. А что такое вообще — Бог? Это Дух. А Дух какой? Любви! А любовь это что? — Отдать. Вот и все, все очень просто.

Мама с папой друг друга любили, то есть они исполняли божественный замысел. А дети — я и братец мой Алеша — на это смотрели и учились. И в нас это осталось на всю жизнь. Нас научили, как жить правильно. Как надо любить, жертвовать, помогать. Мама устраивала со мной всякие специальные воспитательные истории, когда не разговаривала со мной по два дня, если я совершал какое-нибудь хамство или гадость… Она с самых маленьких лет вложила в меня огромный труд, и я сейчас пожинаю плоды этого труда. Все, что во мне есть чистого, хорошего, светлого, — все от Бога, конечно, но и оттуда, из детства.

Что человек хочет? Чтобы его любили. Что вы хотите, приехав ко мне? Чтобы я вас ласково принял, рассказал все, что вам хочется, дал себя сфотографировать… А я должен через свое «я», через свою усталость, через свою гордость — через это все переступить и двинуться к вам навстречу. Зачем я это делаю? Чтобы Господь меня не покинул. И если я сейчас вас выгоню — что я буду потом делать один, без Него?! Ночью — как я буду спать?!

— Но вы же так делаете время от времени?
-Уже не делаю. Уже — не делаю! И не делаю из чисто прагматических соображений. Я хочу жить с Господом, со Святым Духом, в свою меру, конечно; и ради этого через себя имеет смысл переступить. Я хочу остаток дней, которые от крокодильской жизни моей мне остались, хотя бы немного не себе, а Богу послужить. Вот что я хочу. Это моя главная цель, остальное все сбоку или вообще мимо.

Апостол Павел говорит: «Едите ли, пьете ли — все делайте во славу Божию». Вот, делаю себе красивый шкаф. Зачем? А затем, чтобы на него потом смотреть, радоваться и в таком настроении сделать хорошую радиопередачу про Элвиса Пресли.

Чтобы какой-нибудь пятнадцатилетний послушал и сказал: «Ага! Я тоже хочу такой позитивный музон слушать». Из ста — один. Вот я спектакль сделал… Смотрю прессу: впервые такая прямо волна понимания. И радуюсь. Не потому что хвалят, я привык, а потому что поняли.

— А почему поняли?
— Сработало что-то. Хотя вещь не доведенная до блеска, будем улучшать. Но она про то, что интересует всех: про любовь и как страшно без нее. А уж журналисты — это самая безбожная публика. И то сработало! Я люблю позитив — ловлю, вытаскиваю его за нитку, и мне, вообще, кажется, что многое меняется в нашей стране. А ведь Бог — Он как? Он может как в ту сторону, так и в эту. Он всемогущ. Поэтому, если мы будем стараться, каждый из нас: Петенька, Васенька, Зиночка, Клавочка, Вера Аркадьевна — все будем стараться, Господь скажет: «Ради них я сделаю, ради них в этой стране будет хорошо».

— В этой стране будет хорошо?
— Ответ в каждом из нас.

— То есть каждый из нас в ответе за этот мир?
— А как же! «Общество состоит из единиц», сказал Эн Вэ Гоголь. Что такое общество? Общество — это ты, я, он, она, как в старой дурацкой советской песне поется. Серафим Саровский говорил: «Спаси себя — и хватит с тебя». Себя! Себя надо делать, а не общество. Не лозунгами, не тряпками махать, не на улицы ходить. Это потом можно делать, в рамках закона, опять же. А все эти истории… Спрашивают: «Петр Николаевич, а как вы относитесь к тому, что эти девочки в храме…» Я говорю: «Никак!»

— А как вы относитесь?
— Никак! Никак, повторяю! Никак. Положение мое христианина, если я таковым себя хочу видеть: тону! Каждый день в грехах своих тону. И чем больше света в мою затхлую душу проникает, тем больше я вижу, сколько трещин по углам. Тону! Хэлп! Человек тонет, а его спрашивают, как ты к девочкам относишься, а он… (Показывает захлебывающегося человека.) Вот какая система. Иисус — он кто? Спаситель. Тону! Спаси…

— Ну не верится, что вы никак к этому не относитесь и об этом не думали.
— Во-первых, я не в курсе. И не хочу быть в курсе, это не мое дело. Вот дьявольская работа: надо нас растащить по нашим мнениям. Вот так он и действует, вот так он и работает — разделяет, сталкивает мнения. Вот чем вся пресса занята, к сожалению. За некоторым исключением все-таки… Исключения есть.

Мы живем в великой стране, и людей хороших, умных, чистых до сих пор много. Эта земля вся полита кровью русских людей, мучеников, святых. Русских не по крови, а по духу. Духу любви. Ищем русскую национальную идею, а она давно есть — Святая Русь. В переводе Русь означает «военная дружина». Дружина борьбы со злом, но не в других, а в себе. А мы с тобой опять опоздали, не доделали, не достроили, вермуту напились, лежим… Тогда о чем говорить?

— Но почему половина этих людей сказали в семнадцатом году: «Бога нет»? Как же так…
— Ну, не половина, малая часть… Все просто. Бог стал не нужен, мы сами, мол… Господь посмотрел: «Сами? Давайте сами». Господь же не наказывает. Он же Отец, Он хочет, чтобы детки вразумились, Он хочет нас взять к себе, туда, в Царствие Небесное. Где те люди теперь, кто сказали «Бога нет», и где те, которые сказали «есть»? Одни во тьме, а другие рядом с Богом, во свету.

Ад — это же не сковородки или крючки. Рай и ад — это с Богом или без Него. Бог — это свет. А без света что? Темно. Темнота — это не сущность. Это «нет света». Свет — сущность. Тьма — это отсутствие света.

Это очень важно понять. Так и эти все ленины-сталины… Никто их не наказывает, они одни со своими амбициями, со своими кровавыми мыслишками сидят без света. Всегда! Не 50, не 70, не 100 лет — всегда!

Если вечности нет, эта жизнь бессмысленна. Вечность есть. Эта жизнь затем и нужна, чтобы приготовиться к экзамену, который все равно придется сдавать. Поэтому я здесь сижу и думаю: сегодня я день прожил, кому-нибудь от этого было хорошо?

— И какие у вас ответы на этот вопрос?
— Ответы у меня простые. Жена опять по глупости своей простудилась, лежит, боится спросить, нет ли у меня какого-нибудь лекарства. Я молчу, жду, что дальше. Она тоже по гордости молчит. Два зайца по углам молчащих. И вдруг я думаю: «А как бы поступил Христос?!» Да все понятно. Пошел в свою комнату, парацетамол достал, аспирин достал, принес. Уже могу дальше музыку слушать, лежать — все! Вот это движение Богу от нас и надо. Не результат, а постоянное движение в нужном направлении, вектор правильный. Пре-одоление.

— В чем же преодоление?
— Как в чем? А в том, что я прав! Я прав, я говорил: «Не ходи раздетая по улице, простудишься», — так тебя и надо, лежи, но сам иду и несу лекарство.

— Но это нормально.
— Внешне это выглядит ничтожным, пустяковым даже не случаем. А в семейных отношениях, бывает, вырастает в целую проблему: кто первый уступит, отдаст свою правоту вонючую, сделает первый шаг.

— Гордость?
— Горд каждый человек. Я про другое. Любое, любое дело мимо любви — это мимо Бога. А мимо Бога — это мимо вообще. Вот, смотрю, ребята денег срубили — что дальше? Забиться в угол и получить на них такие же низкосортные, вонючие удовольствия. Но Исаак Сирин пишет: «Снедь нищих гнусна богатым». Вот как. Вот как… Что говоришь, когда с наркоманом разговариваешь: «Не надо»? Нет, говоришь: «Старичок, есть другой кайф. Самый лучший, попробуй! Выбраться из мрака и жить в свету, с Богом, Который никогда не предаст». Если мы, христиане, сами горим, то от огня зажжется огонь. Иногда мне верят молодые, те, которые в капюшонах… Которые уже вообще ничему не верят, так мы их обезнадежили. Особенно интеллигенция эта наша…

— Вы не интеллигенция?
— Ни в коем случае.

— Друзья ваши?
— Интеллигенция от какого слова? «Интеллект». Интеллект это что? Разум. Разум что? Помрачен. Помрачен чем? Гордостью. Гордость оглупляет, помрачает ум. Тогда вопрос: зачем же нам дан ум? Ум — страж сердца. Знаешь, как иногда: все болит, а щепоточка — живая. Вот это и останется — щепоточка вынется, а остальное пф-ф! — черви съедят. Вот это и есть ты — маленькое-маленькое. (Показывает пальцами щепотку.) На самом деле это очень велико перед Богом. И это потом будет вынуто, в новую плоть облечено, и назван будет каждый своим удивительным именем. И вот я читаю об этом и думаю: «Ой-ей, я хочу туда, я не хочу ничего другого». Вот что нам обещано! «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь» — так Символ веры оканчивается. Недаром он этим оканчивается.

Есть один канон об умершем: «Если тень Твоя так прекрасна, каков же Ты сам…» Я выхожу каждый день: такие облака, такие… Господь мне, как художник, то так сделает, то сяк, то дождик, то снег!.. Если даже мир наш так прекрасен, то каков же сам Творец этого всего?! Вот так рассказываешь парню этому, который двигает по вене, — иногда он мутный, а иногда рот открыл — и слушает…

— Где вы их берете, этих парней? Они к вам сами приходят.
— Да где их не взять?! Они всюду, героин на каждом углу сейчас. На концерты приходят какие-то ребята, дружим с некоторыми… Не на эмоциях надо, а на чистоте, на вере, на правде. Лучше ж умереть за правду, чем от водки или передоза. Вот что должна пресса делать, вот что должна разгребать. Какими способами? Художественными. Всяческими. Думать, голову ломать. Замысел о нас такой прекрасный, сколько в нас мыслей удивительных, всяких чувств, тончайшего всего… Поэтому по сравнению с замыслом — тону.

— Что помогает выплывать?
— Господь плюс собственное устремление. Синергия. Две энергии: изо всех сил воздерживаться от греха и к Богу просьба. Сам — нет. Нас без нас Бог тоже не может спасти, хоть Он и всемогущий, но Он дал нам свободу. Зачем? Затем, что из-под палки мил не будешь. Любить можно только свободно. Вот какая схема.

Дальше начинаются трудности. Дальше начинаются тончайшие вещи. Для этого и есть сто томов Святоотеческого наследия. Там, как в букваре, по ниткам разложено каждое движение нашего духа, души и тела, и все прописано от и до. Интересующийся изучит.

Я вот читаю Исаака Сирина, святого VII века, и думаю: откуда он знает меня всего? Всего! Каждый изгиб. И что я сейчас сказал, и что почувствую, и что потом будет, и как. Это работает. Работает, потому что это замысел, это человек, сотворенный по образу и подобию Божества. Представьте себе: мы привыкли так, впроброс эти слова, а мы как Бог сотворены, мы — такие же, мы существа духовные. У нас эта жажда есть, это шестое — религиозное — чувство. Жизнь христианская — это прямое общение с живым Богом каждый день. Вот мы сидим — Христос рядом стоит. Он смотрит и видит меня всего: что говорю из бахвальства, как раздражился — я перед Ним, всегда-всегда стараюсь.

— Вы все время это чувствуете?
— Иногда забываю о Боге, суета, сразу пусто. Я уже иначе, без Него, жить не могу и не хочу.

— А бывает так, что…
— Бывать-то бывает. Но дело не в этом. Дело в направлении движения. И лучше можно становиться бесконечно, но и хуже тоже. Можно в бесконечное множество раз стать хуже. Вот ты такой плохой, сякой, лежишь пьяный, всех убил — успокойся, дядя, можно еще хуже. Наша вера — спасение и созидание постоянное, без выходных. Закон брошенного камня: он все время летит — или вниз, или вверх. Остановка — это падение.

— Творчество — тоже средство спасения?
— Это в природе души. Напоминаю: «по подобию», Бог — это Творец. А вот если мотив творчества — людям послужить, тогда оно становится средством спасения. Вот я актер, в театре работаю давно, знаю: как только выйдешь, уверенный, сильный, благополучный, роль назубок — все, плохой спектакль. А если робко, неуверенно — потом смотришь на видео, думаешь: откуда что взялось?! Господу надо давать действовать. А как? Смириться, уступить: «Господи, сам не могу ничего, только Ты…»

— Тексты тоже так получаются?
— Есть какие-то, конечно, наработанные вещи, техника есть, конечно. По-всякому. Но главное — должна быть жажда, как десять дней не пил, нельзя чуть-чуть хотеть. Я с широко открытыми глазами все время живу. Смотрю туда, смотрю сюда, в себя смотрю…

— У вас очень много печального в текстах. И прекрасного. Но через прекрасное всегда глядит печальное…
— А жизнь трудна. Но, как древние пишут, состояние нашей души не должно зависеть от вида, который открывается из нашего окна. Так бывает: вроде все в порядке, деньги есть, сыты, благополучны, одеты, а на душе плохо, погано. Если без Бога, то неизвестно, как быть вообще. А с Богом известно: уныние навалило — перетерпи, и после него, как пишут отцы, обретешь легкость и силу. То есть в скорби жди утешения. В утешении жди скорби. Поэтому когда все хорошо, все в порядке, ждешь настороже: сейчас чего-нибудь начнется. Вообще, жить надо очень осторожно…

— От спектакля к спектаклю у вас все меняется, вы сами меняетесь?
— Конечно, меняется, а как же. И в худшую сторону бывает, и в лучшую. Это не мое дело — оценивать, судить… Я об этом не думаю, я занят не формой, хотя и этим тоже, но это потом. Я занят, скажем так, вибрацией. Вообще настоящее искусство — это тайна тайн. Вот мой любимый Жан Габен — он то повар, то шофер, то библиотекарь, в ноль! И почему — непонятно. Я смотрю в пятисотый раз — ну ничего он не делает. Почему?! А он не «я в предлагаемых обстоятельствах», а смотрит на мир глазами библиотекаря, и все. Меняет мировоззрение. Так и я стараюсь. Быть, а не казаться.

— Вы поэтому максимально упростили музыкальную составляющую спектакля?
— А я не знаю, мне так просто нравится, и все. Какой ты, такая будет форма. Это духовный закон. Нельзя быть плохим человеком и хорошим писателем. Нельзя. Не выйдет. Не прокатит. Вот вы о печальном упомянули. Жизнь вообще трудная. Зачем же это так трудно, неужели Господь не мог сделать, чтобы всем было легко? Так Он сделал. И ногу можно сломать, и сын пьет, и с работы уволили — и все равно можно жить в радости, если будешь сосудом благодати. Цель христианской жизни — стяжание Духа Святого, который и управит все в тебе, счастлив будешь всегда, независимо ни от чего внешнего. Надо собирать, склеивать, как-нибудь вот этот комочек, который опять будет распадаться, своими ручками слабенькими брать и склеивать. Так и в творчестве, и в жизни, из этих распадающихся кусочков что-то по чуть-чуть склеивать. Но только надо по-честному. Можно плохо, можно неумело, спектакль может провалиться, но по-честному. Если об успехе, о публике будешь думать, о результате — пропал.

— Вы не думаете об этом?
— Стараюсь не думать, но, конечно, оцениваю… Хвалят — приятно, ругают — горько. По человечеству своему — я же человек, подвержен эмоциям, всяким мыслям. Но ум — страж сердца, он свое диктует: нет-нет-нет, это дело не твое, ты должен заниматься в первую очередь чем? Чем?! Собой. Душой своей.

— Тяжело дается это все — спектакли, подготовка, выступление?
— Как думаешь? Представь: Иерусалим, жара, мухи, палкой ударили, нос перебили, дали вместо воды уксус, на кресте прибили, те, которых только что кормил, спасал, лечил, исцелял, предали, оплевали, избили, «Отпущу Его?» — «Нет, распни!» Это как?! Христианство — это христоподражательная жизнь. В свою меру, конечно, но свой крест надо нести. Всегда скорбящим, разорванным за весь мир сердцем жить, когда чужая боль становится своей. «Мы не врачи, мы боль», — сказал Герцен. Господь никогда не даст свыше меры. И потом.

Вот сейчас, солнышко, или снег пошел, это что — только нам? Типа, хорошим? Нет, это всем подряд. Он любит всех, нам надо об этом не забывать. Вот к тебе человек пришел — он образ божий. Все по-честному надо, строго, прямо.

Укрыться никаких уголков нет, Господь все видит, любой изгибчик. Поэтому творчество, домишки, детишки, внучки — пятьсот пятое дело. Но дети нет, дети нет, конечно. Детей обязан воспитать. В христианском духе. Ты воспитал? Нет.

Значит что надо делать? Сколько недовоспитал — столько молись.

— Вам нравится, как у вас получилось с детьми?
— Нет, много пропустил, недоделал. Поэтому что теперь? Молиться. Просить. Сколько пробегал мимо, сколько не дочитал им книжек хороших, сколько не истратил бессонных ночей — столько молиться.

— Вам читали книжки в детстве?
— А как же. Я вообще в удивительных условиях был воспитан. У меня мама литератор, папа ученый, у нас была такая московская семья, где собирались в то время интеллигенция всякая… Я читал в детстве сам, запоем.

— Что?
— Все подряд, всю русскую классику. Шкафчик висел с книгами, я думал: «Надо все прочесть». И брал прямо книги подряд. А подбор был замечательный — Пушкин, Гоголь, Тургенев, Чехов, Достоевский, Гончаров, Толстой. Но все творчество, все искусство — это ерунда на самом деле. Если бы искусство меняло людей, мы бы жили в раю уже — столько создано прекрасного. Ничего искусство не меняет. Хлопушка с конфетти, на данный момент. Конфетти осыпалось — все кончилось.

— Но ведь может оно накапливаться?
— Накапливаться может. Но что? Любовь. Если мы ради любви собрались в этом зале, если я ради любви скачу на этой сцене, то да.

— А раньше ради чего скакали?
— У артиста есть кураж — выйти, показаться. Мне говорили: «Ты раньше пил, поэтому такие песни и написал». Я все время отвечал: «Не-не-не, это не благодаря, а вопреки». А теперь говорю не так. Не удивительно, что от доброго доброе: не пьет человек и пишет хорошие песни — чего тут удивительного? А удивительно, когда Господь может злое обратить в доброе. Так что получается, даже эту мою водочную гадость Господь превратил в пользу людям. О как!

— Вы помните то свое состояние, когда раньше писали песни?
— Я не помню и не хочу помнить.

— Почему? Да, вы как-то сказали, что не обращаетесь в прошлое… Но почему?
— Правило. Апостол Павел говорит: «Заднее забывай, вперед распространяйся». У нас только вперед, только цель. Нечего мусолить, что было. Я погружен во тьму, как и все. Но упование не посрамится. Я дорожку нашел. Сколько пройду? когда умру? что успею? — не знаю. Наше дело идти.

— Что вы хотите успеть?
— Стать достойным замысла. Как один мой знакомый священник говорит: «К концу жизни стать бы нормальным человеком». С краешку прилепился, стараюсь. Скребусь, руки обдираю… Я — актер, я работаю. Живу, стараюсь, что-то выходит, в основном — нет, знаю свою немощь. Первая заповедь евангельская: блаженны нищие духом. Нищий это кто? Тот, кто понимает, что ничего у него нет, и просит: дай, дай, дай. Ничего лично у меня нет. У всех одно и то же. Но это не означает, что Бог всех хочет одеть в синие штаны, нет. Как я сказал: вот эта щепоть будет названа единственным именем. Каждая личность удивительна. Но прежде надо из реки выбраться на берег. А грехи у всех одни и те же: гордость, сребролюбие, уныние, зависть, блуд, чревоугодие, сластолюбие — семь страстей. По этим семи страстям все мы и гуляем. Человек, посмотри в зеркало… Вот я стою и думаю: приедут они, а я их выгоню… Ну как я их выгоню? Вот Он, Бог, стоит, как я их выгоню?!

— Вы никогда никого не выгоняли?
— В общем, нет. Не открывал ворота — бывало… Хамам всяким. И то сейчас бы открыл…

— В этом вашем «тону» бывает ощущение, что выплываете
— По ощущениям жить-то нельзя. Вышел — дождичек — одно ощущение, вышел — солнышко — другое ощущение. Упал, ногу сломал — третье. Жить надо по Закону. Закон где? В Евангелие. От начала и до конца. Соответствует ли то, что делаю, тому, что Бог от меня хочет? А что Бог от меня хочет? Чтобы я жил как Он. Вот и все. Людям послужи. Себе тоже хочется, конечно, удовольствий. А потом начинаешь сравнивать, где больше удовольствия получил. Конкретно, реально, без дураков. Когда отдал или когда скрылся, заперся, наелся? Ну не лежало рядом! Разного порядка кайфы. Тот, кто попробовал, будет помнить об этом новом ощущении всегда.

— В кино вы тоже себя высказываете или это коллективное творчество и труд?
— Кино — трудная задача. Как Павел Семенович Лунгин сказал, есть два типа актеров: одни перевоплощаются, другие натягивают на себя роль, как рубашку, и она трещит и рвется по швам, и Петя вот такой. Я же не киноактер. Вообще, я никто. «Кто думает, что он нечто, есть ничто». Я, конечно, люблю и похвастаться, и чтобы похвалили, а как же, кое-что сделано. И музычку пишу, и книжечки пишу, и стихи, и кино…

— Будут еще новые книжки?
— Да, пятый том «Закорючек» готов уже, сейчас будет. Книги, мне кажется, самое серьезное, что я в этой жизни с Божьей помощью сделал. Вообще слово остается дольше всего остального.

— Вам нравится быть одному, вдали от всех?
— Я люблю один. Не потому, что всех презираю или не люблю, а просто хорошо — «одиночество собирает душу», говорит мой любимый Исаак Сирин.

— Не хочется общаться?
— Тяжело. Немощь. И зачем? Все, что человеку по-настоящему надо, — это Бог. Вот и все. А если хочется, у меня вон, ребята стоят, мои друзья (показывает на полки с пластинками). Вот Рэй Чарльз. В 7 лет ослеп, в 15 лет теряет обоих родителей, остается негритенок-сирота, в южном штате, где вообще негров, как собак, убивали. В 35 лет — уже четыре квартала квартир в Нью-Йорке, три фабрики, самый высокооплачиваемый человек в шоу-бизнесе. А потом — 17 лет наркотики, вены вскрывал, все что хочешь. После 50 только выбрался, дожил до 74 чистейше. Вот это жизнь, вот это да. Как? С Богом. Элвис Пресли бедненький, мой любимый. «Его рука в моей» — пел Господу, да не справился, обрушился в 42 года. А спел все, Джон Леннон сказал: «До Пресли не было ничего»… Вот я их слушаю. Вот у меня общение.

— Читаете светскую литературу?
— Пробовал. Жидко. Мне надо, чтобы ложка стояла. А что я буду это хлебать… Не вставляет. Нет, жидко…

— Пример можете привести литературы или, допустим, кино, когда ложка стоит?
— Ну уж не так прямо чтобы «ложка стоит», но кое-что нравится. В последнее время смотрю французское, реже американское, кино 1950-х — начала 1960-х годов. Жиль Гранжье, Дени де Ла Пателльер, удивительный Жак Беккер — в 50 лет умер, 12 фильмов снял один лучше другого. Такая правда, так все здорово. «Гром небесный» — знаменитый фильм, пересматривать можно 500 тысяч раз… Все люблю, где правда, где любовь, где чисто. И слушаю: Майлс Дэвис, Джеймс Браун, Рэй Чарльз, Элвис Пресли, Чак Берри — основные герои. Которые что? У которых болит и которые всю жизнь без остатка. Это же все дары, это же все Бог. Присутствие Божье можно затемнить, запылить, отойти от этого, а можно созидать и отдавать другим всегда. Я делаю мало, по своим способностям, талантам, возможностям — мало. Корю себя. Стараюсь на следующий день чуть-чуть побольше, хотя бы что-нибудь хорошее сделать, хотя бы мелочь, хотя бы маленькое. Что? Да что угодно. Сядь напиши стихотворение хорошее, если ты поэт. Сядь напиши статью хорошую, если ты журналист. Найди хорошее, честное, чистое, чтобы в этом ужасе маленькую щелочку света сделать. Всегда можно. На работе все тащат детали? Не тащи, сегодня хотя бы. Куришь семь косяков в день? Выкури сегодня пять. Это тоже будет христианство. Движение, подвиг. Так всюду, всегда, везде, постоянно. Всегда чуть в плюс чтобы было. Чуть лучше, чуть лучше — каждый день. И начинается что? В привычку входит. В человеке все — привычка. «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Входит в привычку деланье добра. К концу жизни стать бы нормальным человеком. Вот и вся задача. Чтобы с тобой всем было хорошо, спокойно, просто, ясно, не путано, без этих вопросов…

— Вам бы хотелось, чтобы вам вопросов не задавали?
— Хотелось, очень бы хотелось.

— То есть вот чтобы просто вы сидели и никаких вопросов не было вокруг?
— У меня их у самого — во! Но это все десятого плана вещи. Отрезать надо все это. «Встаньте, — говорит Христос, — пойдем отсюда!» Вроде простые слова говорит своим ученикам. Пойдем отсюда, от этого мира, который есть ложь, от этого общения, которое все раздергивает, раздербанивает. Жить приходится в струну, только ослабел — тут же готов. Потеряно очень много сил, как у каждого, очень много лет даром…

— Но не даром же, получается?
— Да не получается… Приходится и слезы проливать, и жить приходится серьезно. Жалко очень молодых сил, жалко очень талантов своих… Вот так, ребята мои золотые… Если не наврете, расскажете, может, кто услышит.

Источник: НЕСКУЧНЫЙ САД журнал о православной жизни