Черт бы взял тебя, скверный гость! Наша песня с тобой не сживется!

Так получилось, что тема, предложенная в статье, представляет для меня особую актуальность в силу ощущения какой-то личной внутренней причастности к деревенскому быту. Дело в том, что в раннем детстве и на протяжении школьных лет я многие месяцы проводил у нас в деревне на востоке Вологодской области, где ритм сельской жизни не оставлял места для всякого рода «дачничества» или постгородской раскачки.

И сегодня образ деревни со всеми ее необъятными полями, засеянными ячменем и овсом, очень часто всплывает в памяти… Закрываешь глаза, и видится подчас, как комбайны красного цвета выходят утром на уборку зерна. И мы с двоюродным братом, будучи еще совсем детьми, раз за разом пытаемся увязаться за комбайнерами и упросить их взять нас с собой в поле. И если же вдруг случалось так, что эти уговоры достигали цели, — во всем мире не было никого счастливее нас. Нам было тогда, наверное, лет по пять всего, а до распада Советского Союза еще оставалось какое-то время.

Прошли годы, и сегодняшняя деревня представляет собой совсем иное и, увы, довольно унылое зрелище, олицетворяющее наглядный пример деградации. Для кого-то эта деградация до боли близка и очевидна. А тот, для кого показательным критерием положения дел в стране является, к примеру, количество автомобилей на душу населения, скорее всего, попросту от нее отмахнется: «Ой, да что вы нам сказки рассказываете про какой-то там регресс?! Вы что, не видите, что страна встала с колен, подняла голову и т. д?». Впрочем, всё это объяснимо, ибо описать регресс и понять его — совсем не одно и то же. «Понять» — значит пережить!

Поля, где когда-то кипела работа, заросли напрочь, а там, где раньше стеной стоял вековой лес, сегодня — лишь только пеньки да брошенный мусор выдают его былое присутствие. Бывало, идешь с ружьем по знакомым местам, видишь всю эту унылую картину, и такая злоба берет. Деревня спивается, а лесу почти не осталось. И сегодняшний рядовой сельский житель, предательски добивая остатки этого леса, легко оправдает себя в своих же собственных глазах, заявляя, что «лучше мужик с топором в лесу, чем на дороге с вилами»…

Человечество в процессе своего развития уходило от элементарных форм существования (собирательство, земледелие и т. д.), поднимаясь по лестнице прогресса к каким-то более сложным формам. Но сегодня всё то, что относится к деревенскому быту, имеет вектор совершенно другой — нисходящей направленности! Это воистину так, ибо я, со своей стороны, вглядываясь в ту нашу еще советскую деревню, просто не могу не увидеть в ней цепь довольно развитого сельскохозяйственного производства, в которой упомянутые мною выше комбайны были всего лишь одним из звеньев. Так, например, своим нижним соседним звеном они имели многочисленные гаражи и обслуживающие мастерские, а своим верхним — комплексную зерновую сушилку, требующую для своей работы специалистов довольно высокой квалификации. И примеров подобных звеньев можно привести очень много.

С наступлением же 90-х вся сельхозтехника превратилась в кучу железа, ржавеющую на территории гаражей под открытым небом. Для меня это вообще одна из первых картин-образов моей личной внутренней «фотовыставки» «Двадцать лет без СССР»: стена дышащего на ладан гаража с выложенной на фасаде керамическим кирпичом датой его постройки и на ее фоне — металлический остов ржавеющего под дождем комбайна.

В свое время для меня большим откровением стало следующее наблюдение: дело в том, что вся описанная выше картина сегодня не вполне соответствует действительности. Все это было в точности так еще 5–7 лет назад, пока в деревне не было столь массово распространено явление сбора металлолома — какое-то дикое, совершенно неестественное… И если прежде удручающий вид производило кладбище ржавой сельхозтехники, то сегодня у нас, как говорится, днем с огнем гайки ржавой не сыщешь! Для меня это вообще о многом говорящий феномен. В процессе деградации мы, оказывается, уже вернулись к одной из самых примитивных форм существования — к собирательству! Поля не засеиваются, материально-технической базы (с имевшимися когда-то в наличии комбайнами, тракторами и т. д.) нет… Нет животноводства, скотину в хозяйстве уже почти никто не держит, берега реки не кошены, леса тоже нет… Вспоминаются пушкинские строки:

Теперь у нас дороги плохи,
Мосты забытые гниют,
На станциях клопы да блохи
Заснуть секунды не дают;
Трактиров нет. В избе холодной
Высокопарный, но голодный
Для виду прейскурант висит
И тщетный дразнит аппетит,
Меж тем, как сельские циклопы
Перед медлительным огнем
Российским лечат молотком
Изделье легкое Европы,
Благословляя колеи
И рвы отеческой земли.

А что есть? Есть по две-три спутниковых тарелки («изделье легкое Европы») почти на каждом доме, да заборы (прежде невысокие, прореженные из штакетника) теперь стали глухими, двухметровыми. Идешь по улице, как в туннеле. Словно людям теперь есть что прятать друг от друга. Одним словом, картина, описание которой можно продолжать и продолжать, весьма уныла и печальна.

Понимаю, что изложенное выше имеет ограниченное отношение к теме написанной в газете статьи и может быть принято здесь лишь в качестве контекста, необходимого для осознания той реальной обстановки, в которую попадают молодые специалисты, приезжающие из города в село. Должен сказать, что среди десятков моих деревенских сверстников и знакомых, уехавших в город и получивших образование в тех или иных учебных заведениях, число вернувшихся обратно в деревню за редким исключением равно нулю!

И в этой связи, мне кажется, можно сколь угодно долго обсуждать трехсторонние договоры, обязывающие выпускника по окончании института отработать в глубинке положенный срок, можно говорить о достоинствах и недостатках прежней системы распределения, всё это будет малоэффективно в условиях тотального смыслового вакуума. Дело в том, что наши деды и прадеды, ехавшие когда-то в малообжитые районы осваивать целину, делали это не из-под юридической палки (в том или ином варианте обсуждаемой сегодня правительством), а видя в этом некий высший для себя смысл. Если можно так выразиться, они ехали туда строить тот самый «город-сад», который вместе с ними строили миллионы точно таких же рядовых рабочих, инженеров, ученых и т. д. и который когда-то так замечательно описал В. В. Маяковский.

По небу
тучи бегают,
Дождями
сумрак сжат,
Под старою
телегою
Рабочие лежат.
И слышит
шепот гордый
Вода
и под
и над:
«Через четыре
года
Здесь
будет
город-сад!»

И до тех пор, пока призыв государства к молодому специалисту об исполнении им своего гражданского долга в его понимании будет сводиться к фразе: «Ну, будете у нас на Колыме, милости просим!», с его стороны нередко можно будет услышать в ответ: «Нет, уж лучше вы к нам!» («Нет! Они не имеют права! У меня еще ординатуры два года!» и т. д.)

Да, конечно, обремененный юридическими обязательствами, такой специалист, наверное, действительно приедет в глубинку и скрепя сердце начнет там худо-бедно работать. Но если ответной реакцией с его стороны на подобное втискивание в «осточертелые (для него) квадратные формы» будет тлеющая ненависть ко всем и ко всему, приходится ли в этом случае говорить о реальном решении проблемы? Едва ли…

Развал СССР стал катастрофой не только геополитической, но и метафизической. И пока мы (на уровне правительства и иных госструктур) не дадим себе четкого и внятного ответа на вопрос, что же за гость постучался к нам в двери на рубеже 90-х, все наши действия по исправлению ситуации будут в каком-то смысле попытками с негодными средствами. Сегодня, прислушиваясь к поступи этого гостя, так и хочется сказать:

Вот он, вот он с железным брюхом,
Тянет к глоткам равнин пятерню,

Водит старая мельница ухом,
Навострив мукомольный нюх.
И дворовый молчальник бык,
Что весь мозг свой на телок пролил,
Вытирая о прясло язык,
Почуял беду над полем.

Конечно, «антимашинный» лиризм Есенина можно критиковать с разных сторон. Так или иначе, поэту был дорог традиционный крестьянский быт, и он по-своему защищал его. И кто бы что ни говорил, но в Советском Союзе в условиях жизненной необходимости индустриального рывка, когда отставание от передовых стран на 50–100 лет было преодолено в беспрецедентно короткий десятилетний срок, это традиционное общество удалось не только сохранить, но и многократно усилить.

В среде коллективизма трудовая деятельность и реализация себя где-нибудь в глубинке может иметь тот же высокий смысл, что и покорение космоса, но тотально господствующее в наши дни индивидуалистическое сознание совершенно обессмысливает проживание в сельской местности. А если так, то какое будущее имеет деревня в современной капиталистической России? Ответ на этот вопрос повисает в воздухе. При этом действия правительства, упорно отказывающегося называть вещи своими именами, выглядят порою более чем странно и могут быть расценены, в лучшем случае, как полумеры.

А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок!

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?

А между тем всё тот же гость, однажды поселившись в нашем доме, как кот Васька — слушает да ест.

Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце!