Интервью с Ниной Артеменко. «Через песню можно узнать Бога…»

Фольклор для многих из нас — что-то вроде запылившегося сувенира в бабушкином серванте: красной матрёшки или резного медведя с балалайкой в лапах. Почти никакого отзвука в душе… Разноцветный русский костюм естественно смотрится только в историческом фильме или в Музее этнографии. Городские чудачки, одетые в сарафаны, выглядят нелепо, а в деревне… кому носить их в деревне? Все знают, что там давно никто не живёт, кроме дяди Васи и дяди Коли, которые пьют самогон перед телевизором.

А вот русская песня… Русской песни из сердца не выкинешь. «Степь да степь кругом», «То не ветер ветку клонит…» — это так близко и так естественно, как собственное дыхание и слёзы, как клочок неба за окном или чёрная земля из-под талого снега. От этих песен всегда рождается грусть о чём-то родном, кровном, давно утраченном.

О незнакомой нам русской деревне и народных традициях, о духовных открытиях фольклористов рассказывает Нина Николаевна Артёменко, руководительница ансамбля «Домострой».

Открытие потаенной России

— Нина Николаевна, с чего в Вашей жизни началась музыка?

— По рассказам родных, я года в три-четыре надевала мамины туфли на высоких каблуках, навешивала на себя кружевные «накидушки» от подушек, подпоясывалась и шла на колонку. Там я отплясывала и пела песни, очень веселя этим женщин, пришедших за водой. Видимо, мне казалось, что людям в очереди очень грустно, — и я веселила народ.

Я училась в десятилетке при Казанской государственной консерватории и где-то в старших классах услышала пластинку Жанны Бичевской. Меня так поразили русские народные песни «Ой, то не вечер, то не вечер», «О чем задумался, служивый» в ее исполнении, что я несколько лет была под впечатлением. Но мысли заниматься фольклором еще не было.

Я поступила в Ленинградскую консерваторию на теоретико-композиторский факультет, и на первом курсе у нас был предмет «народное музыкальное творчество». Наш преподаватель, Маргарита Львовна Мазо, не только иллюстрировала материал экспедиционными записями, но и сама прекрасно пела. Она водила нас в Союз композиторов — в семидесятые годы там регулярно проходили фольклорно-этнографические концерты, выступали коллективы из далеких деревень, из самых разных областей России. На первом же концерте я услышала ансамбль Дмитрия Покровского и выдающуюся народную исполнительницу Ольгу Сергееву. Это был укол в самое сердце! Усидеть на месте было невозможно: сердце рвалось на сцену! И тогда я решила, что обязательно поеду в фольклорную экспедицию. Первые записи наших «бабушек» — и прощай, «теория музыки»! Это было открытие! Пронзительное открытие той потаённой России, которую мы не знали, которую теряли и продолжаем терять. Я помню свое ощущение, когда мы, студенты, приехали в какую-то безвестную Вологодскую деревню, я глянула на небо — и поняла, что Бог есть. Это было в одночасье, в одну минуту! Потом, конечно, много было сомнений, и много лет прошло, пока я крестилась. Но тогда возникло острейшее ощущение, что этот мир — тварный, созданный Богом, что всё это — природа, песни — дар Божий. Через песню можно узнать Бога!

— И после этого Вы решили заниматься фольклором?

— Я стала ежегодно ездить в студенческие фольклорные экспедиции, была командиром группы, писала курсовые работы, выступала с отчетами на конференциях, защитила диплом по фольклору. Осенью 1977 года, когда я была на третьем курсе, на базе Ленинградской консерватории возник студенческий фольклорный ансамбль. Руководителем его стал преподаватель и заведующий лабораторией народного музыкального творчества Анатолий Михайлович Мехнецов. В течение десяти лет я была участницей и запевалой фольклорного ансамбля консерватории.

У Анатолия Михайловича была мечта, которая с течением времени в полной мере реализовалась: чтобы у каждого из участников ансамбля появился свой, дочерний ансамбль. Он любил повторять изречение одного из французских дипломатов: «чтобы победить русский народ, надо запретить ему петь свои песни». Поэтому мы должны сделать всё, чтобы как можно больше людей не только знали, собирали и хранили песни — в кабинетах ли, архивах, но и пели их сами, обучали им своих детей и внуков. Вот тогда мы можем сказать, что прожили не зря, что дело, заповеданное нам Богом, выполнили.

См. Нина Артеменко. «Откуда есть пошла русская песня?..»

Единое дыхание

— У нас была встреча с замечательным коллективом в хуторе Меркуловском Ростовской области. Собираются женщины на запись, и одна из них говорит: «А Тюку-то, Тюку вы пригласили?». Мы спрашиваем: «А кто такая Тюка?» Они начинают вспоминать — и не могут вспомнить, как эту Тюку зовут. Тюкой за глаза называли, на первый взгляд, очень недалёкую, глуповатую женщину, без которой, однако, не обходилась ни одна спевка. Как оказалось, Тюка была не только воплощением доброты, за что ее все очень любили, но и талантливейшим исполнителем. Человек, который, может быть, за всю свою жизнь ни одной книжки не прочитал, — и совершенно гениальная певица!

— А что такое «тюка»?

— «Тюка» у донских казаков значит: немножко туповатый, медлительный человек, «дундук». Она действительно такая была. Но как они пели! Сложив головки друг другу на плечо, целуя друг друга в плечико, пели — «ноздря в ноздрю». Это было единое дыхание. Так люди становятся совершенно родными через песню. А может быть, по жизни это вообще чужие люди. Как у нас в ансамбле «Домострой»: соединяются люди, далёкие территориально и по своему социальному статусу, с самым разным уровнем образования, жизненных потребностей и притязаний, — и вдруг мы становимся одним коллективом, одной семьей. В этом и проявляется соборность. Мы становимся единым целым, единым народом.

Как-то мы были в Белой Калитве. Там такая красота! На вершине холма водружён памятник князю Игорю. Местные краеведы считают, что там состоялась знаменитая битва при Каяле, и либо Калитва, либо Лихая являются той самой мифологической и в то же время исторической рекой Каялой. И вот в Калитве, по-над речкой гуляли наши ребята после записи одни, без меня, и распелись «на воле». Местные жители, услышав казачью песню, заповыходили из домов на улицу: «Ах! Кто это такие песни играють посреди бела дня?» «А это мы!» «А вы откуда?» «Мы из Санкт-Петербурга!». «Ооо, — говорят, — ну, это нашего Бога девки!». То есть, важно не то, что люди знающие, поющие принадлежат к одному цеху, как говаривали в средневековье. Это «нашего Бога девки», люди одной «группы крови».

— А я думала, на вас там смотрят как на барина, который блажить начал: мужицкие портки надел и поле пахать пошёл…

— Нет, нет! Там мгновенно вычисляют человека! Видят глаза — и сразу понимают, с чем человек пришел, с каким сердцем поёт. И ничего не надо доказывать или агитировать за «советскую власть». Как сказала одна пожилая женщина: «Мы такие некорыстные! Кто к нам пришёл — тот и наш!»

Захмелеть песни не дают

— В советские годы были построены, как мы знаем, тысячи сельских клубов. Чуть только человеку захочется петь, ему говорят: «Есть сцена, иди в самодеятельность, репетируй, выступай. Но помни: главное для человека — это работа, работа и работа!» Многие наши исполнители с горечью вспоминали, что обходы дворов христославцами и колядовщиками на Рождество и Новый Год многими тогда почитались за попрошайничество. Мол, ходят-поют только для того, чтобы им подали что-нибудь. Но подать ведь можно, как в песнях поётся, «либо сахару кусок, либо чаю на разок». И всё же пели не для подаяния, а из чувства соборности. Ведь в том и состоит праздник — чтобы объединиться, приобщить каждого к жизненно важному событию. Все ждали именно этого момента — прихода поздравителей. Все к этому готовились, специально что-то пекли.

— На меня нагоняют страшную тоску праздники, во время которых все сидят за столом, едят салат, и ничего при этом не происходит. А что в этот момент люди вообще-то должны делать?

— Ещё лет двадцать-тридцать назад такого вопроса не стояло. Мы как-то были в экспедиции в Ростовской области. Исполнители поют и поют, одну песню за другой, практически некуда вставить слово! Я их спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, а когда вы раньше собирались, что вы делали?». Они говорят: «Мы песни пели». — «А когда ж вы разговаривали?»- «А зачем нам разговаривать? — смеются, — Мы песни играли…» Много мифов о том, что в России кругом одно пьянство. А нам рассказывали, что купят на праздник четвертушку и сидят с ней неделю, гуляют. Чуть-чуть пригубили — как бы отметиться, галочку поставить, потому что праздник. А песни играют — и песни захмелеть не дают человеку.

— Нина Николаевна, а что сейчас люди делают в деревне? Как развлекаются, как отдыхают?

— Основная культурная жизнь деревни теперь сосредоточена в клубе. Ведь изначально клубы создавались для того, чтобы заменить одну культуру — традиционную, которая связывалась с христианством, на другую — культуру нового, революционного времени и нового класса рабочих и крестьян.

— Например, еще в двадцатые-тридцатые годы широко праздновали на Северной Двине Троицу, водили хороводы, а местные чекисты из пожарной кишки поливали девушек и женщин, разгоняли хоровод. Советская власть относилась к народной культуре как к второсортной, идеологически вредной культуре «отсталых народных масс». На смену старинной народной песне, календарному обряду приходила массовая советская песня. Вместо казачьих исторических, протяжных, былинных песен — примитивные песни-«агитки». Идеологи от культуры всеми силами старались поставить народную песню на службу новой идеологии.

Потому в клубах, с одной стороны, процветает это новообразование — псевдонародный хор с нелепыми лубочными костюмами, с сомнительными в художественном отношении обработками народных (народных ли?) песен неизвестного происхождения или вовсе авторскими поделками. В то же время в последние годы нам удаётся именно с помощью клубных коллективов записать самые ценные для культуры исторические, былинные, календарно-обрядовые песни, свадебный фольклор. Среди руководителей клубов встречаются талантливые люди, наделённые подлинным художественным и гражданским чутьём, которые понимают: от нас уходит то, что необходимо сохранить. И они восстанавливают традиционные формы бытования фольклора — показывают на клубной сцене фрагменты свадебного обряда, колядования-христославления, праздничных вечёрок и так далее.

— А какие жанры фольклора совсем отмирают?

— К сожалению, уходят самые архаичные, «титульные» для традиции жанры — былинные, исторические песни, старинные протяжные. Если ещё в начале XX века собирателями донского казачьего фольклора было записано около двух тысяч песенных сюжетов, и среди них более сотни былинных, то в последние годы нам удалось записать лишь два-три былинных сюжета — о Ермаке Тимофеевиче и Садко. И сохраняются они только в памяти самого старшего поколения. Рассказывают, как, начиная с сороковых-пятидесятых годов, в период так называемого укрупнения деревень, сельских детей отрывали от семьи, забирая в школы-интернаты, расположенные в центральных усадьбах, далеко от родительского дома. Возвращались они домой только на выходные. Так, через преступные, непродуманные постановления власти прерывалась непосредственная связь поколений, передача традиционных знаний, навыков, умений «из уст в уста», от старших к младшим.

А сто, двести лет назад, когда не было телевидения, радио, когда вечерами вся семья собиралась у камелька, за лучиной, кто-то из старших рассказывал сказки, загадывал загадки. Приходили странники со своими рассказами — рассказами бывалых людей, которые так любили записывать Лесков, Тургенев, Успенский. А дети поколения 60-70-х годов уходили в город, поступали в учебные заведения, заканчивали институты и уже не стремились вернуться в деревню. Об этом с болью писали Василий Белов, Валентин Распутин и Федор Абрамов. Деревня обезлюдела. «Всё изнетилось», по выражению одной пожилой женщины. Есть деревни в Псковской, Ленинградской, Новогородской областях, от которых осталось буквально несколько домов. Они превращаются в дачные посёлки и оживают только на период летних отпусков.

Великое дело одного человека

— Фольклорное движение, возникшее поначалу в крупных городах, Петербурге и в Москве, Вологде и Новосибирске, возвращает народную традицию, можно сказать, самому народу. На Пинеге есть замечательная женщина, Нина Александровна Нетёсова — заслуженный учитель, народный поэт. Она рассказывала, что ещё двадцать-тридцать лет назад её не интересовала деревня. Как многие ее сверстницы, ушла из отчего дома, окончила институт, жила в городе. Но пришло время осмысления себя в жизни, в истории рода, семьи, своей малой родины. И нестерпимо потянуло туда, захотелось узнать: а кто же она? Она вернулась в деревню, стала преподавать в школе. И неожиданно родилось какое-то ностальгическое желание запеть. В памяти стали возникать эти забытые звуки, песни, которые пели бабушки. Она стала встречаться с местными песельницами, прислушиваться к их пению, а вскоре запела и сама. На смену уходящему поколению пришли новые люди, и традиция, начавшая было затухать, вновь обрела голос. А коллектив, который более двадцати лет записывал эти песни, — это фольклорный ансамбль Санкт-Петербургского университета. Под руководством Екатерины и Николая Головкиных ансамбль продолжает экспедиционные поездки на Пинегу, Устью и Северную Двину. Великолепные знатоки и исполнители, теперь уже они сами обучают местных жителей искусству народного пения, напоминая о том, сколь богата была их песенная культура.

Так произошло и с участницей фольклорного ансамбля Ленинградской консерватории Галиной Петровной Парадовской, ныне доцентом Вологодского педагогического университета. Она обучает своих студентов и возвращает их в деревню, по ее выражению, «профессорами». Один из них, Олег Коншин, в своей родной Нюксенице создал настоящий центр фольклора, который теперь известен не только в России, но и в Европе. Издаются сборники по местному фольклору, проводятся мастер-классы по народной хореографии, ткачеству и вышивке, выставки народного костюма.

Я убеждена, что любое великое дело начинается с одного человека. Вот один человек приезжает в деревню, собирает бабушек и говорит: «А помните, как вы ткали? Вот это полотенце Вы сами вышили?» — «Да, я сама ткала, а вот это — мама моя» — «А как вы это делали?» — «О, паря, да это так сложно, это так долго…» «А давайте соберёмся, и Вы мне покажете?» Приводит с собой несколько девчонок. Бабушка вспоминает, показывает. А девочки говорят: «Мы тоже хотим научиться!» Собрались женщины, стали обучать молодёжь, мало-помалу восстановили местное ткачество. Стали вспоминать: а что пели в то время, когда собирались? Ведь за кроснами не сидели молчаком, а пели песни!

Одна за одной вспоминались «досюльные» песни. А в Великом посту пели не песни, а духовные стихи и псальмы. А какие? А 22 марта, в день сорока мучеников, что делали? А жаворонков пекли, подбрасывали, детей одаряли, скотинку кормили, чтобы весна быстрей пришла, чтобы жаворонушки прилетели!.. И так, шаг за шагом, восстанавливалась картина местной традиции.

С возвращением народной песни в деревню возвращалась Жизнь. Возвращались народные святыни, восстанавливались храмы и нормальная приходская жизнь.

«А с неба возьми!»

— Как-то я руководила фольклорной практикой студентов Герценовского университета, и были мы в Архангельской области. Один краевед, Виталий Александрович Суворов, рассказывал нам о местных традициях. И сделал такое замечание: те люди, которые «водились с нечистым», занимались колдовством, не могли к хороводу подойти. Их не пускала та сила, которая образуется, когда люди водят хоровод. Ведь, к примеру, на Печоре рассказывают, что хоровод «вожжа» достигал восьми километров. Восемь километров людей, взявшихся за руки! И какая же сила заставляет этих людей водить хороводы? Это действительно вопрос вопросов.

Видимо, какие-то Силы, которые над человеком, над человеческой культурой, стояли у истоков народной песни. Несколько лет назад я написала доклад по теме «Богословие народной культуры». Что было побудительным мотивом к тому, чтобы народ собирался, пел, чтобы происходили эти многочасовые действа — хороводное, свадебное или уличное гуляние, общее застолье с песнями и плясками? Думаю, его побуждали к этому какие-то силы Небесные, силы Божественные. Как бы это ни прозвучало дерзко, но есть множество тому подтверждений. В одной из экспедиций у нас была такая ситуация: бабушка поёт частушки, а муж ей аккомпанирует — то на скрипке, то на гармошке. И вот бабушка как-то замешкалась, говорит: «Ой, я что-то забыла, не могу вспомнить». А муж ей: «Давай, вспоминай!» — «Так где ж их взять-то?» — «А с неба возьми!», — приказал дед.

Средостение жизни

— Сохранили ли в деревне веру? Стоят ли в домах иконы, ходят ли люди в храм?

— Конечно, всё непросто, есть и то, и другое. Есть люди, которые с трудом, но пробираются к Богу, а есть те, кто живёт только материальным. Вера, конечно, многие годы сохранялась среди людей старшего поколения.

Году в девяносто восьмом я со своими детьми, Борисом и Глебом, приехала в деревню Кривцово Тверской области. Недалеко от нее проживала Дарья Андреевна Ветеркова, восьмидесяти шести лет. Заходим к ней, чтобы поговорить, расспросить, записать песни. И видим у неё в красном углу необыкновенную икону в замечательных, видно, новых, цветочках — бумажных, пластиковых. Цветочки такие живые, весёлые, что стало тепло на душе! Я широко перекрестилась от радости, что вера жива, что на селе в красном углу не телевизор и портрет Ленина, как бывало ещё в семидесятые годы, а иконы. Дарья Андреевна просияла: «И я Бога люблю! Я Его подбадриваю». Я говорю: «А как это Вы Его подбадриваете? Он же ни в чем не нуждается, не нуждается в подбадривании». А она отвечает: «А я каждый год хожу мыть иконы на речку. Подбадриваю Его, завешиваю новым чистым полотенцем, делаю новые цветочки». Как только вскрывается река, лёд тает, перед Пасхой, она идёт мыть иконы на речку. И не только в Чистый четверг, когда по обычаю мыли весь дом — до блеска натирали полы, стены, скоблили потолки. В этом видится не столько пресловутое обрядоверие, сколько живая и очень тёплая, сердечная вера.

А вот ещё одна зарисовка. Зашли мы как-то к одному деду, о котором отзывались как об очень верующем, ревностном прихожанине. В молодости, ещё в 50-60-е годы, ходил он в церковь за сорок-пятьдесят километров, других церквей не было вокруг. Конечно, каждое воскресенье так не походишь, когда приходилось работать по шесть и семь дней в неделю. Поэтому ходили по великим праздникам да говеть. Это настоящее паломничество, настоящее делание было. Но они и жили от паломничества до паломничества, готовились к нему. Рассказывает нам этот дед, что у него и родители были верующие люди, воспитывали его строго, в заповедях Божиих. И друг он говорит: «Вот я Бога ругаю». Я испугалась: «Как это? Как это Вы Его ругаете?» Он отвечает: «Как Он меня, дурака, любит! Как же Он меня, дурака, милует!».

У этого человека закон Божий — средостение всей жизни. И в песне тот же самый закон. Вот, например, северная свадебная песня «Уж я дам во приданое…». Там девушка-невеста спрашивает, что ей матушка даст во приданое, и та отвечает: «Уж я дам во приданое // Тебе коницу во тысячу…» То есть коня за тысячу рублей. «Того мало покажется. // Уж я дам во приданое // Тебе амбары-те золота // Того мало покажется. Уж я дам во приданое // Божью Мать, Богородицу. // Божья Мать Богородица // Приутопчет же мистечко, // Приукроет же кровельку, // Чтобы эта вот кровелька, // Стоючи, век не скапала». То есть, чтобы дождь не прокапал её… «Чтобы красная девица, // Живучи, век не сплакала». Вот вам народная нравственность, Символ Веры, выраженные в традиционнейшем и художественно совершенном поэтическом тексте, которому лет двести-триста и более! Сколько золота ни дай — его всё мало. А вот я тебе дам Божью Мать, Богородицу, и всё Она устроит ко благу, ко спасению.

Почти житийные истории

— Однажды на Дону я спрашиваю: была ли у вас любовь необыкновенная, какая-то история, как, ну, про Ромео и Джульетту? Да, говорят, была. Женился молодой человек на девушке, а родители её не взлюбили. Особенно отец жениха. Как-то встретились они на улице, и этот дед с досады бросил в свою невестку камнем. Слава Богу, не попал, не убил, не покалечил. Она подняла этот камень и внесла его в дом.

И вот этому деду говорят: «Ты, мол, проведай детей своих, посмотри, как они хорошо живут, какие у них дети замечательные, какая невестка домовитая, какая заботливая мать». Он как-то смирился и пошёл к ним. Смотрит: всё у них есть, всё хорошо в доме, детки одеты, обуты, накормлены, невестка не знает, куда отца посадить, как его обиходить: «Папа, папа…» И он говорит: «Как же вы так хорошо живёте, скажите, в чём секрет?» А она ему и отвечает: «А это, папа, с твоего камня всё пошло». «Как это?» Тут невестка показывает камень, который она завернула в полотенце и положила в красный угол, к иконам. «Вот твоё благословение. Это, батюшка, с твоего благословения пошло, что мы так хорошо живём».

Ещё одна история, которую нам рассказали в Тверской области. Раньше, до революции, был «пригон» — рекрутский набор на строительство железных дорог, городов, разработки каких-то приисков, месторождений. Так вот, забрали в пригон парня молодого, осталась у него девушка-невеста. Двадцать пять лет он там работал и, наконец, вернулся. Мало того, что девушка его ждала и не вышла замуж — она уже, можно сказать, состарилась. Но и «молодой» человек, вернувшись через двадцать пять лет, пришёл со сватами к своей невесте и снова просил её руки. Они поженились и родили детей.

Я это Вам рассказываю, и слёзы на глаза наворачиваются… Это скрыто в глубине народного самосознания, менталитета русского. Это совершенно неискоренимо. Просто… житийные истории.

Зачем люди поют?

— Несколько лет назад в «Вестнике» Российского фольклорного союза была опубликована весьма остроумная статья «О причинах пения». Действительно, это большой вопрос: а зачем люди занимаются этим? В наше-то суматошное время серьёзные люди — музыканты, кандидаты наук, люди самых разных специальностей — собираются и поют народные песни! Или крестьяне прошлых веков, у которых забота о земле, хозяйство занимали всё жизненное пространство, всё свободное и несвободное время. И всё-таки находилось время и место для того, чтобы водить хороводы, играть неделями свадьбы — почему, зачем? Ну, не только же для того, чтобы как-то скоротать время! Думаю, причины лежат гораздо глубже, в особом религиозно-философском, «литургическом», по выражению этнолога Ю. Кузнецова, миросозерцании русского человека.

Народная песня как культурный феномен родилась из потребности человека остановиться, прекратить хоть на время свой жизненный бег. То созерцательное состояние, почти недоступное современному человеку, которое рождает неспешное разворачивание песенного сюжета, интонационная вязь древнего напева, погружает исполнителя и слушателя в такие глубины человеческих переживаний, каковые мы испытываем разве что в молитве. «Высота ли — высота поднебесная, глубина ли — окиян-море…», как поется в былине. Вот этот мир, во всей его глубине и высоте, раскрывается в народной песне, позволяя и совсем юному существу постичь жизненный опыт сотен и сотен предшествующих поколений. Через погружение в мир далекого, неведомого песенного героя он научается сопереживать чужому горю или радости. Тем самым без назиданий и скучной дидактики осуществляется главная задача народной педагогики — воспитание целостной, гармоничной личности, полноправного члена общины.

В этом роль традиции как культурного канона неоценима. Ведь она позволяет и не очень одаренному умом-сообразительностью и талантами человеку продуктивно, «безболезненно» прейти свое жизненное поприще.

«Воспитание чувств» посредством освоения народно-песенной традиции происходит на всех ее уровнях. Но особое, не имеющее аналогов в мировой культуре место занимает в ней интонация. Особый интонационный словарь, ставший интонационным кодом эпохи симфонии, «синергии» церковной и народной культуры. И это, на мой взгляд, главная загадка, над которой бьются тысячи специалистов и любителей народной песни.

В наши дни отношение к фольклору, народной песне в ее аутентичном, традиционном звучании становится своеобразным тестом на духовное и душевное здоровье. То, что с этим у нас не всё в порядке, подтверждает почти катастрофическое положение с музыкальным образованием и воспитанием, где неуклонно падают количественный и качественный показатели. Человек мало-мальски одарённый музыкально идёт в профессиональную сферу, и всё реже люди собираются для совместного музицирования, чтобы просто попеть песни «для себя». И не только в России — это, как видно, общечеловеческая проблема. Это — знак болезни, отражение тех проблем в духовно-нравственном состоянии человечества, к которым привели урбанизация и отход от христианских ценностей. И следствие, по Александру Сергеевичу Пушкину, «недостатков проклятого нашего воспитания». Не секрет, что многих современных людей это вообще не волнует, особенно если речь идёт о русской песне. Как в басне у Сергея Михалкова:

«Я знаю, есть еще семейки,

Где наше хаят и бранят,

Где с умилением глядят

На заграничные наклейки,

А сало… русское едят!»

Всё, что угодно, только не русское! Ирландские танцы, испанское фламенко, индийская йога, — только не русский фольклор! По-видимому, он для кого-то очень опасен, так как он, ВСЯ МНОГОВЕКОВАЯ ТРАДИЦИОННАЯ НАРОДНАЯ КУЛЬТУРА — утверждаю! — единственная сила, способная, наравне с Русской Православной Церковью, вернуть жизнь в русские сёла! Ведь там, где есть песня — там есть всё! Там «жизнь жительствует»! Песня с её молитвенным или гимническим строем создаёт то благоприятное, благодатное интонационное поле, в котором родятся и растут счастливыми дети, цветёт и плодоносит земля!

Источник: www. ruskline.ru