Иван Билибин. Русская одежда XVI—XVII веков

Весьма подробно и добросовестно описывают Московию иностранцы, посещавшие эту страну в XVI и XVII веках. Страна эта кажется им кошмарной и дикой. Тяжесть, сонливость и тоска сквозят из каждой строчки.

Это — страна пьянства, обжорства, невежества, сна, религиозного фанатизма и блуда. И Герберштейн, бывший во главе австрийского посольства при Василии III, и англичанин Флетчер, описывающий Россию в царствование Феодора Иоанновича, и Адам Олеарий, участвовавший в голштинских посольствах в первой половине и середине XVII в., все они сходятся между собою в этом отношении.

Один из свиты посольства, в котором участвовал Олеарий, дал в стихотворной форме такой синтез своих путевых впечатлений:

Kirchen Bilder, Creutze, Glocken, Weiber, die geschminckt als Docken, Huren, Knoblauch, Branntewein Seynd in Muszcow sehr gemein. Auff dem Marckte müssig gehen, Vor dem Bad entblösset stehen, Mittag schlaffen, Völerey, Rultzen, fartzen ohne Scheu, Zancken, peitschen, stehlen, morden Ist auch so gemein geworden Dass sich, niemand mehr dran kehrt Weil man’s täglich sieht und hört!

[Перевод см.: Адам Олеарий. Описание путешествия в Московию. Середина 1630-х — первая половина 1640-х гг. Книга III, глава 7 — Прим. ред.]

Что же, верно ли это? Да, верно и совершенно верно. Но верно — и неверно, и более неверно, чем верно.

Что-то главное упущено и просмотрено. А чтобы усмотреть это пропущенное, недостаточно было вкладывать в свои наблюдения над этой неведомой и странной страной только одно добросовестное любопытство; в наблюдениях нет любви к этому открываемому народу; но они, эти путешественники, и не должны были любить чуждую страну, ими посещаемую.

Нам, современным русским людям, трудно представить себе Московию XVI и XVII вв. Мы ведь знаем, что из этой почвы лени и сна выросла мощная фигура Петра Великого, самого сильного из богатырей, каких знает вся история, оттуда же вырос Пушкин, и этих двух имен достаточно. И выросли они из чего-то того доброго, что просмотрели все эти Герберштейны и Олеарии.

И все же, когда приходится докапываться до того, как, например, одевались русские люди того недавнего и далекого времени, то приходится обращаться за справками к тем же иностранцам, так как русские не изображали действительности.

Эта действительность проступает, правда, наружу и в работах русских иллюминаторов и живописцев, проступает через те условные и постоянные формы, которых они придерживались, но надо помнить, что князья и цари не ходили в тех одеяниях, в которых они изображались русскими живописцами в стенописи.

Иностранцы, изображавшие в гравюрах русское одеяние, дозволяли себе большие неточности, утрируя те особенности костюма, которые казались им странными. Но раз мы усматриваем какой-нибудь один и тот же покрой у двух или у трех путешественников, то к такому изображению мы можем уже отнестись с полным доверием.

Предмет этой заметки — сказать несколько слов о русском костюме XVII в. Материалом для нее послужили, главным образом, путешествия иностранцев.

Прежде, чем приступать к описанию костюма, необходимо остановиться на описании телосложения русских.

Начнем с мужчин. —

«Мужчины у русских, большею частью, рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сродные с другими европейцами. Они очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почетом. Его царское величество таких людей из числа купцов назначает, обыкновенно, для присутствия при публичных аудиенциях послов, полагая, что этим усилено будет торжественное величие [приема]. Усы у них свисают низко над ртом. Волосы на голове только их попы или священники носят длинные, свешивающиеся на плечи; у других они коротко острижены. Вельможи даже дают сбривать эти волосы, полагая в этом красоту.

Однако, как только кто-либо погрешит в чем-нибудь перед его царским величеством или узнает, что он впал в немилость, он беспорядочно отпускает волосы до тех пор, пока длится неми-[С. 441]лость. Может быть, обычай этот перенят ими у греков, которым они вообще стараются подражать: ведь, Плутарх рассказывает, что греки, когда с ними случалось большое несчастье, ходили с длинными, отпущенными волосами. Женщины же, в таких случаях, стригли свои волосы» (Олеарий).

То же пишет и Флетчер:

«Волосы на голове стригут плотно до самой кожи, кроме того, когда кто бывает в опале у царя. Тогда отращает он волосы до плеч, закрывая ими лицо, как можно уродливее и безобразнее. На голову бояре одевают кроме другого головного убора тафью или небольшую круглую шапочку, которая закрывает немного поболее маковки и, обыкновенно, богато вышита шелком и золотом и украшена жемчугом и драгоценными каменьями. Сверх тафьи носят большую шапку из меха чернобурой лисицы (почитаемого за лучший мех) с тиарою или длинною тульею, которая возвышается из меховой опушки наподобие персидской или вавилонской шапки».

Это общий тип шапки, наиболее обыкновенной. Кроме него можно указать на ряд разновидностей.

Тулью шапки, высокую и длинную, в виде колпака, сравниваемую Флетчером с вавилонской шапкой, не всегда окаймлял мех. Часто это был узорчатый, шитый золотом и убранный каменьями околыш, как это видно из прилагаемой гравюры на третьей фигуре — Moscovita habitu militari.

На этой же гравюре, на фигуре с подписью: Moscovitae magnatis habitus, мы видим сплошь меховую пышную шапку, ворсом кверху. Это — не фантазия или ошибка рисовальщика, так как подобные же шапки встречаются и на других одновременных изображениях. Прилагаемая гравюра относится к XVI в. Можно предположить, что шапка эта, постепенно подымаясь кверху, вытянулась к XVII в. до той парадной горлатной шапки, которая носилась боярами в торжественных случаях, как то: при больших торжествах, во время приема царем послов и т. д. Этот головной убор не являлся обычным и повседневным. На прилагаемой гравюре конца XVI в. (Якоб Ульфельд, «Hodoeporicon Ruthenicum»), изображающей пир в Александровской Слободе, высоких горлатных шапок еще нет. У Олеария, бывшего в Москве при Михаиле Феодоровиче, шапки эти являются исключительно официальным торжественным убором.

На прилагаемом снимке с картины XVII в., находящейся в Пеште, изображен какой-то прием посольства. Все бояре в горлатных шапках и только несколько человек (может быть, дьяки) имеют на голове тафьи.

Затем можно указать на головной убор XVI и XVII в., имевший вид колпака, подбитого мехом, с разрезом спереди. Великий князь Василий III имеет у Герберштейна такой головной убор.

Нарядная шапка с тульею плоскою сверху, узорчатой и подчас украшенной каменьями, окруженная меховой опушкой, разрезанной спереди, называлась мурмолкой. Это — преимущественно головной убор молодых щеголей.

Колпаки, мурмолки и другие шапки, кроме горлатных, уснащивались металлическим подобием перьев, блестящим и дрожащим.

Герберштейн так описывает головной убор Василия III, бывший на нем во время охоты на зайцев, устроенной в честь цесарских послов:

«Головным убором его служил так называемый у них колпак. Этот колпак с обеих сторон, и сзади и спереди, имел как бы ожерелья (monilia), из которых золотые пластинки направлялись ввысь, наподобие перьев, и, сгибаясь, развевались вверх и вниз».

Об одежде XVII в. нельзя говорить отдельно, не затрагивая предыдущих эпох. Покрой менялся гораздо медленнее, чем в наше время, когда платья, носившиеся двадцать лет тому назад, уже кажутся совершенно невозможными, а моды, которые находятся от нас на расстоянии даже не целого столетия, чаруют нас как далекая и милая старина.

В XVI и XVII вв. покрой платья был почти один и тот же, и в XVII в. только некоторые детали прибавились к костюму прежнего века, например, горлатная шапка, о которой мы говорили, высокий, ушитый каменьями или вышитый золотом, стоячий воротник — козырь и т. д., но основы были те же; это были те же кафтаны, те же охабни, те же шубы. Костюм — как и орнамент, как архитектура и как язык — изменялся незаметно для лиц, носивших его, и изменялся он не по приказам делателей мод, а под влиянием самой жизни всего народа. [С. 443]

Славяне времен Цезаря ходили наверняка в таком платье, что, если бы выходец с того света тех времен явился во время полевых работ в наше время среди крестьян Севера России, где еще носят этнографический костюм, то наши современники не нашли бы в нем ничего странного: этот предок был бы бородатый, в войлочном колпаке, в холщевой рубахе почти без ворота, может быть, в набойчатых штанах и лаптях. Конечно, говорил бы он иначе.

Если бы к зимнему крестьянскому обозу пристал выходец с того света, умерший в XIV, XV или XVI веке, то опять-таки он не вызвал бы удивления своим костюмом среди обозных, так как он был бы одет почти так же, как и они: на нем, поверх тулупа, был бы армяк, поднятый воротник которого защищал бы его от ветра, на руках были бы рукавицы, а на голове какая-нибудь суконная шапка, подбитая мехом.

Таким образом, основное одеяние, одеяние, в котором были лишь элементы необходимости, а не франтовства, относится к самой глубокой древности и почти не изменилось до нашего времени. Ведь, в сущности, что такое рубаха? Два сшитых прямых куска холста с прорезом для головы и пришитыми прямо чехлами для рук. По покрою это, именно, простейший покров для тела — костюм необходимости; и, вероятно, с тех пор, как стали сеять лен, существует и рубаха, а так как человек еще на костях доисторических животных выцарапывал узоры, потому, что узор есть та же песня, но только зрительная, то и эта простейшая одежда, рубаха? орнаментировалась по вороту, на рукавах и по подолу.

Мода, т. е. искание нарочитой красоты в одежде, шла, идет и будет идти всегда от высших классов населения к низшим, т. е. люди, стоящие наверху, имеют больше сношений и заражаются чужими примерами, а люди, стоящие внизу, естественно, подражают тем из высших, кого видят непосредственно около себя.

От норманнов, проложивших «Великий путь из варяг в греки», славянские князья, потом обрусевшие, а до того сами варяги или частью варяги, а вместе с ними и их приближенные люди и дружина, стали [С. 444] брить бороды и оставлять усы. Это — уже мода. С введением византийской веры мода эта исчезает, и князья отпускают себе бороды. Это видно, например, из монет.

Население, которое зорко присматривается к тому, что делают старшие, идет по их стопам.

Нормано-византийский характер костюма, имевший на Руси место в период дотатарский, сменяется восточным влиянием своих поработителей, и здесь и надо искать начало той русской моды, скажем, московской, которая достигла своего апогея в XVII веке.

С реформами Петра начинают теряться высшие свои указатели нарядов. Царский двор и бояре переоделись внезапно до того непонятным образом и так странно, что пристать к ним страшно. К тому же и грех. Не потерявшие веры и рассудка купцы, особенно вне центров, еще ходят по-человечески, и народ, по силе инерции, еще продолжает больше столетия одеваться по-старому, но незаметно вкрадывается и новая струя, а этнографическое разоружение, начавшись от центров, расплывается все шире и шире, и теперь, в наше время, остатки этнографического костюма затаились лишь по самым отдаленным углам страны, как потомки древних кельтов во Франции и Англии.

Мечтать о возрождении крестьянских нарядов и жалеть об исчезновении их — несбыточно и напрасно. Верхи не переоденутся же; что же касается разбогатевшего простолюдина, то он, естественно, оденется в обычное городское платье, а не в охабень или терлик.

Возвращаясь к подробному перечислению частей одежды, которых было много, одна на другой, можно, прежде всего, привести описания русских одеяний у Герберштейна, Флетчера и у Олеария.

Первое, повторяем, относится к началу XVI века, второе — к самому концу XVI-гo, а третье — к первой половине XVII века.

Герберштейн говорит:

«Все они имеют сходное одеяние или телесное убранство; кафтаны (tunicas) они носят длинные, без складок, с очень узкими рукавами, почти на венгерский лад; при этом христиане носят узелки, которыми застегивается грудь, на правой стороне, а татары, имеющие очень похожее одеяние, — на левой. Сапоги они носят, по большей части, красные и притом очень короткие, так что они не доходят до колен, а подошвы у них подбиты железными гвоздиками. Рубашки у всех почти разукрашены около шеи разными цветами; застегивают их запястьями или шариками, серебряными или медными вызолоченными, присоединяя ради украшения жемчуг. Они подпоясываются отнюдь не по животу, но по бедрам и даже опускают пояс до паха, чтобы живот больше выдавался».

Флетчер говорит так:

«На шею (всегда голую) надевается ожерелье из жемчуга и драгоценных камней, шириною в три и четыре пальца. Сверх рубахи (изукрашенной шитьем, потому что летом они дома носят ее одну) надевается зипун, или легкая шелковая одежда, длиною до колен, которая застегивается спереди, и потом кафтан, или узкое за-[С. 445]стегнутое платье, с персидским кушаком, на котором вешают ножи и ложку. Кафтаны шьются, обыкновенно, из золотой парчи и спускаются до самых лодыжек. Сверх кафтана надевают распашное платье из дорогой шелковой материи, подбитое мехом и обшитое золотым галуном: оно называется ферязью. Другая верхняя одежда из камлота или подобной материи есть охабень, весьма длинный, с рукавами и воротником, украшенным каменьями и жемчугом. При выходе из дому набрасывается сверх всей этой одежды (которая очень легка, хотя состоит из нескольких платьев) так называемая однорядка, похожая на охабень, с тою разницею, что шьется без воротника; она бывает, обыкновенно, из тонкого сукна или камлота. Сапоги, которые носят вместо исподнего платья, с заправленными в них онучками (вместо носков), делаются из персидской кожи, называемой сафьяном, и вышиваются жемчугом. Нижнее платье, обыкновенно, из золотой парчи. Со двора они всегда выезжают верхом, хотя бы на самое близкое расстояние, что соблюдается и боярскими (детьми) или дворянами.

Боярские дети, или дворяне, одеваются точно так же, употребляя только другую материю на платья, но кафтан или нижнее платье и у них бывает иногда из золотой парчи, а прочее платье суконное или шелковое».

Олеарий описывает мужскую одежду следующим образом:

«Одежда мужчин у них почти сходна с греческою. Их сорочки широки, но коротки и еле покрывают седалище; вокруг шеи они гладки и без складок, а спинная часть от плеч подкроена в виде треугольника и шита красным шелком. У некоторых из них клинышки, под мышками, а также по сторонам сделаны очень искусно из красной тафты. У богатых вороты сорочек (которые шириною с добрый большой палец) точно так же, как полоска спереди, (сверху вниз) и места вокруг кистей рук — вышиты пестрым крашеным шелком, а то и золотом и жемчугом; в таких случаях ворот выступает под кафтаном; ворот у них застегивается двумя большими жемчужинами, а также золотыми или серебряными застежками. Штаны их вверху широки и, при помощи особой ленты, могут по желанию суживаться и расширяться. На сорочку и штаны они надевают узкие одеяния вроде наших камзолов, только длинные, до колен и с длинными рукавами, которые перед кистью руки собираются в складки; сзади, у шеи, у них воротник в четверть локтя длиною и шириною; он снизу бархатный, а у знатнейших из золотой парчи: выступая над остальными одеждами, он подымается вверх на затылке. Это одеяние они называют „кафтаном“. Поверх кафтана некоторые носят еще другое одеяние, которое доходит до икр или спускается ниже их и называется „ферязью“. Оба эти нижние одеяния приготовляются из катуна, киндиака, тафты, дамаста или атласа, как кто в состоянии завести его себе. Ферязь на бумажной подкладке. Над всем этим у них длинные одеяния, спускающиеся до ног; таковые они одевают, когда выходят на улицу. Они в большинстве случаев из сине-фиолетового, коричневого (цвета дубленой кожи) и темно-зеленого сукна, — иногда также из пестрого дамаста, атласа или золотой парчи.

В таком роде все кафтаны, которые находятся в сокровищнице великого князя и во время публичных аудиенций выдаются мужчинам, заседающим на них, для усиления пышности.

У этих наружных кафтанов сзади на плечах широкие вороты, спереди, сверху вниз, и с боков прорезы с тесемками, вышитыми золотом, а иногда и жемчугом; на тесемках же висят длинные кисти.

Рукава у них почти такой же длины, как и кафтаны, но очень узки; их они на руках собирают во многие складки, так что едва удается просунуть руки; иногда же, идя, они дают рукавам свисать ниже рук. Некоторые рабы и легкомысленные сорванцы носят в таких рукавах камни и кистени, что нелегко заметить: нередко, в особенности ночью, с таким оружием они нападают и убивают людей».

Из этого отрывка видно, что внешняя пышность царских приемов и церемоний поддерживалась дорогими одеждами, нарочно выдававшимися на это время из царской казны, так что пышность эта являлась обязательной дворцовой формой, скажем по-нынешнему: придворным мундиром, но это были все те же одежды и того же покроя, но только из более дорогих тканей и мехов.

«Да как послы бывают у царя на приезде и на отпуске, и в то время палата бывает устроена по посольскому обычаю; а пол бывает выстлан персидскими коврами; а бояре, и думные и ближние люди, стольники, и дворяне, и дьяки, и гости, бывают в платье в золотом». (Котошихин^[1]).

«В торжественных случаях свита, окружавшая государя, была также одета более или менее богато, смотря по значению празднества и соответственно одежде государя. Для этого из дворца отдавался приказ, в каком именно платье быть на выходе. Если ж боярин был недостаточен и не имел богатой одежды, то на время выхода такую одежду ему выдавали из царской казны. Впоследствии при царе Федоре Алексеевиче издан был даже особый указ, 1680 года декабря 19[-го], которым назначено было именно в какие господские и владычни праздники и в каком платье быть во время царских выходов.

Общим для всех выходным платьем назначена была ферезея, верхнее платье, род опашня. По богатству материй, ферезеи разделены были на три разряда: золотые, из золотных материй, бархатные и объяринные, из шелковых материй моаре»^[2].

Специальную одежду носили сам царь во время торжеств, духовенство, личная почетная царская стража характера исключительно церемониального — рынды, некоторые должностные лица из дворцового штата, как напр., приставленный к царской охоте, гвардия или стрельцы и в XVII в., особенно к концу его, некоторые другие войсковые части. Говоря о костюме вообще, мы не станем касаться этих уже, если можно сказать, форменных одеяний.

Но и форма эта, кроме, именно, ближайшего дворцового штата, не соблюдалась, надо полагать, с особой точностью.

Если, например, проследить одежду приставов, с которыми приходилось иметь дело голштинскому посольству, секретарем которого был Олеарий, то можно усмотреть, что пристава эти были в разных местах и в разное время одеты по-разному. Хотя, быть может, и в форменной одежде бывала иногда меньшая и большая степень парадности, как и в наше время.

Пристав, встречавший голштинское посольство на русской границе, был в красном дамастовом кафтане. Под Москвой картина уже меняется:

«Когда мы подвинулись вперед на выстрел из пистолета, подъехали два пристава в одеждах из золотой парчи и высоких собольих шапках, на прекрасно убранных белых лошадях. Вместо поводьев у лошадей были очень большие серебряные цепи со звеньями, шириною более чем в два дюйма, но толщиною не шире тупой стороны ножа, притом столь великими, что почти можно было просунуть руку; эти цепи при движении лошадей производили сильный шум и странный звон» (Олеарий).

Дальше, перед приемом посольства самим царем, пристава получают, как указывалось выше, одежду из царской казны.

«Рано утром 19-го августа приставы явились вновь, чтобы узнать, собираемся ли мы в путь, и когда они увидали, что мы вполне готовы, то поспешно поскакали опять к Кремлю. Вслед затем доставлены были великокняжеские белые лошади для поезда. В 9 часов приставы вернулись в обыкновенных своих одеждах, велев нести за собою новые кафтаны и высокие шапки, взятые ими из великокняжеского гардероба: приставы одели их в передней у послов, где они в нашем присутствии разубрались наилучшим образом» (Олеарий).

Несколько лет спустя, во время второго посещения Московии посольством, пристав на границе был уже не в красном, а в зеленом шелковом кафтане, обвешанном золотыми цепями; поверх кафтана висела длинная одежда, подбитая куницами.

Одежда, как то: кафтаны, шубы и т. п., имелась в большом запасе в царской казне не только для надевания их во время торжеств, но также и для раздачи в виде подарков. Эти дарованные одеяния, как царские знаки отличия, получали не только русские, но и иностранцы, приезжавшие послами в Москву. Так Герберштейн получил от Василия III богатую шубу.

Олеарий, говоря об отпуске послов, пишет:

«Прежде всего поехал в Кремль персидский посол — „купчина“, или купец. Он вернулся с наброшенным на плечи русским красным атласным кафтаном, подбитым прекрасными соболями. Подобный обычай существует и в Персии при отпуске».

«К Крымскому хану, — пишет Котошихин, — и к его царице, и к царевичам, и к их женам, и к детям их, и к пашам, и к князьям, и к мурзам, и к ближним людям посылают с посланники шубы собольи, куньи, бельи, покрыты золотом, да шубы ж лисьи, песцовые, заячьи, покрыты камкою цветною, однорядки суконные, кафтаны камчатые, шапки, сапоги, соболи, куницы, лисицы, ежегодь, а что год перед годом с прибавкою, для того: которые им дары не полюбятся, и они переменивают, или к тому прибавливают, а чего кому не достанет по росписи, и они тех посланников мучат и бьют и в тюрьме держат».

И так далее; таких примеров можно привести большое множество.

Очевидно, для всего этого громадного количества дорогих одежд, как для собственного дворцового употребления, так и для раздачи и рассылки в виде подарков, требовалось особое ведомство, и таким гардеробным ведомством был Казенный Двор.

«Казенный Двор, — пишет Котошихин, — а в нем Приказ, а сидит в том Приказе казначей, а с ним два дьяка; и тот казначей думной же человек, и сидит в думе выше думных дворян.

А на том дворе царская казна: золотая, серебряная, сосуды, и бархаты, и объяри, и атласы, и камки, и тафты, и ковры золотные и серебряные, и бархаты ж, и сукна, и объяри и атласы, и камки и тафты, и дороги, и киндяки, и шелки, и всякая домовая казна; и из тое казны берут к царю, и к царице, и к царевичам, и к царевнам, что понадобится на что, с царского повеления, и раздают всякого чину людям в жалованье. [C. 450]

Да в том же Приказе скорнячников и портных мастеров с 100 человек»,

и дальше:

«А кому что дается из его царские казны жалованья, и то расписано ниже сего по статьям.

Боярам, окольничим, и думным людям, и стольникам и дворянам, и дьякам, за службы, шубы бархатные золотные и атласные золотные ж, на соболях.

Дворянам, и стряпчим, и жильцам, и переводчиком, и подьячим, сукна и камки и тафты, по портищю…».

И так далее описывается, что дается стремянным конюхам, сокольникам, певчим дьякам, царским и царицыным и царевичевым истопникам, и царицыным и царевниным мастерицам, швеям и постельницам и иным женам, и вдовам и девицам, московским стрельцам всех приказов и солдатам, и надворной пехоте.

Кроме обязательных нарядных одежд, полагались иногда, по тем же дворцовым правилам, платья печальные, т. е. траурные черного цвета.

Котошихин пишет:

«Когда случится царю от сего света преселитися во оный покой, и тогда пошлют ведомо учинити к патриарху и к боярам, и патриарх тогда пошлет у первой своей церкви звонить во един колокол, изредка, чтоб все люди ведали, а потом патриарх идет в церковь и отпевает по мертвом великий канон, а бояре, и думные и ближние люди, нарядятся в черное платье, поедут на царский двор и у царского тела прощаются; и того ж дни царя измывают теплою водою и возложа на него срачицу и порты и все царское одеяние и корону, положат во гроб».

И дальше:

«А ходит царь по царице своей и по царевичах и по царевнах и царица и царевичи и царевны по царе, и един по другом, как царевичи по царевнах, так и царевны по царевичах, в печальном платье, шесть недель, а больше того не бывает; так же и бояре и думные и ближние люди, и их жены, и всякого чипу служилые люди ходят в печали по государех своих и по своих сродственных против такого ж все, кроме мелких людей».

Переходя теперь специально к женской одежде, коснемся, как мы это сделали, говоря о мужчинах, их внешнего вида.

Были ли красивы они? Нам лучше знать, чем иностранцам, посещавшим Московию, так как типы лица, очевидно, не могли совершенно измениться за два столетия. Во всяком случае, они безобразили себя до неузнаваемости совершенно дикой густейшей штукатуркой, которой они, при помощи белил и румян, покрывали свое лицо.

Флетчера они запугали окончательно, Олеарий же все же признает за их внешностью и положительные стороны. Вот, что пишет Флетчер:

«Женщины, стараясь скрыть дурной цвет лица, белятся и румянятся так много, что каждый может заметить. Однако, там никто не обращает на это внимания, потому что таков у них обычай, который не только вполне нравится мужьям, но даже сами они позволяют своим женам и дочерям покупать белила и румяна для крашения лица и радуются, что из страшных женщин они превращаются в красивые куклы. От краски морщится кожа, и они становятся еще безобразнее, когда ее смоют».

Олеарий же говорит так:

«Женщины среднего роста, в общем красиво сложены, нежны лицом и телом, но в городах они все румянятся и белятся, притом так грубо и заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу их и кистью выкрасил щеки в красную краску. Они чернят также, а иногда окрашивают в коричневый цвет, брови и ресницы.

Некоторых женщин соседки их или гостьи их бесед принуждают так накрашиваться (даже несмотря на то, что они от природы красивее, чем их делают румяна), — чтобы вид естественной красоты не затмевал искусственной. Нечто подобное произошло в наше время. Знатнейшего вельможи и боярина князя Ивана Борисовича Черкасского супруга, очень красивая лицом, сначала не хотела румяниться. Однако, ее стали донимать жены других бояр, зачем она желает относиться с презрением к обычаям и привычкам их страны и позорить других женщин своим образом действий. При помощи мужей своих они добились того, что и этой от природы прекрасной женщине пришлось белиться и румяниться и, так сказать, при ясном солнечном дне зажигать свечу.

Так как беление и румяненье происходят открыто, то жених обыкновенно накануне свадьбы, между другими подарками, присылает своей невесте и ящик с румянами».

Но это беление и румянение было, надо полагать, лишь городской и, главным образом, столичной модой.

Для описания женской одежды приведем опять выдержки из путешествий иностранцев.

Флетчер пишет:

«Благородные женщины (называемые женами боярскими) носят на голове тафтяную повязку (обыкновенно красную), а сверх нее шлык, называемый науруса (obrosa) белого цвета. Сверх этого шлыка надевают шапку (в виде головного убора, из золотой парчи), называемую шапкою земскою, с богатою меховою опушкою, с жемчугом и каменьями, но с недавнего времени перестали унизывать шапки жемчугом, потому что жены дьяков и купеческие стали подражать им. В ушах носят серьги в два дюйма и более, золотые, с рубинами, сапфирами или другими драгоценными каменьями. Летом часто надевают покрывало из тонкого белого полотна или батиста, завязываемое у подбородка, с двумя длинными висящими кистями. Все покрывало густо унизано дорогим жемчугом. Когда выезжают верхом или выходят со двора в дождливую погоду, то надевают белые шляпы с цветными завязками (называемые шляпами земскими). На шее носят ожерелье, в три и четыре пальца шириною, украшенное дорогим жемчугом и драгоценными камнями.

Верхняя одежда широкая, называемая опашень, обыкновенно красная, с пышными и полными рукавами, висящими до земли, застегивается спереди большими золотыми или, по крайней мере, серебряными вызолоченными пуговицами, величиною почти с грецкий орех. Сверху, под воротником к ней пришит еще другой большой широкий воротник из дорогого меха, который висит почти до половины спины. Под опашнем, или верхнею одеждою, носят другую, называемую летником, шитую спереди без разреза, с большими широкими рукавами, коих половина до локтя делается, обыкновенно, из золотой парчи, под нею же ферязь земскую, которая надевается свободно и застегивается до самых ног. На руках носят весьма красивое запястье, шириною пальца в два, из жемчуга и дорогих каменьев. У всех на ногах сапожки из белой, желтой, голубой или другой цветной кожи, вышитые жемчугом. Такова парадная одежда знатных женщин в России.

Платье простых дворянских жен отличается только материею, но покрой один и тот же.

Что касается до мужиков и жен их, то они одеваются очень бедно: мужчина ходит в однорядке или широком платье, которое спускается до самых пят и подпоясано кушаком, из грубого белого и синего сукна, с надетою под ним шубою или длинным меховым или овчинным камзолом, в меховой шапке и в сапогах. У мужиков победнее однорядки из коровьей шкуры. Так одеваются они зимою. Летом обыкновенно не носят они ничего, кром рубахи на теле и сапог на ногах.

Женщина, когда она хочет нарядиться, надевает красное или синее платье и под ним теплую меховую шубу зимою, а летом только две рубахи (ибо так они их называют), одна на другую, и дома, и выходя со двора. На голове носят шапки из какой-нибудь цветной материи, многие также из бархата или золотой парчи, но большею частью повязки. Без серег серебряных или из другого металла и без креста на шее вы не увидите ни одной русской женщины, ни замужней, ни девицы».

Олеарий говорит следующее:

«Женщины скручивают свои волосы под шапками, взрослые же девицы оставляют их сплетенными в косу на спине, привязывая при этом внизу косы красную шелковую кисть.

Женские костюмы подобны мужским; лишь верхние одеяния шире, хотя из того же сукна.

У богатых женщин костюмы спереди до низу окаймлены позументами и другими золотыми шнурами, у иных же украшены тесемками и кистями, а иногда большими серебряными и оловянными пуговицами. Рукава вверху не пришиты вполне, так что они могут просовывать руки и давать рукавам свисать. Однако, они не носят кафтанов и — еще того менее — четырехугольных, поднимающихся на шее воротников. Рукава их сорочек в 6, 8, 10 локтей, а если они из светлого каттуна — то и более еще того длиною, но узки; надевая их, они их собирают в мелкие складки. На головах у них широкие и просторные шапки из золотой парчи, атласа, дамаста, с золотыми тесьмами, иногда даже шитые золотом и жемчугом и опушенные бобровым мехом; они надевают эти шапки так, что волосы гладко свисают вниз на половину лба. У взрослых девиц на головах большие лисьи шапки».

«У женщин, в особенности у девушек, башмаки с очень высокими каблуками: у иных в четверть локтя длиною; эти каблуки сзади, по всему нижнему краю, подбиты тонкими гвоздиками. В таких башмаках они не могут много бегать, так как передняя часть башмака с пальцами ног едва доходит до земли».

Женский старый русский костюм сохранился до наших дней. В Олонецкой, Вологодской и Архангельской, а частью в некоторых уездах Тверской и Новгородской губерний, еще до сего времени можно находить у крестьянок по деревням и у мещанок и купчих по городам старые наряды.

Основа женской одежды — рубаха, значительно более длинная, чем мужская, спускающаяся ниже колен. Застегивается она у горла запоной, обыкновенно серебряной круглой, иногда с камнем.

Рукава бывают, смотря по местности, разные, иногда длинные и узкие, а иногда короткие и широкие, собранные у локтя или ниже его.

У ворота, ниже плеч, на концах рукавов и по подолу обыкновенно бывают вышивки. В этой рубахе, без всего прочего, производятся даже иногда летние работы в жаркие дни. Сверх рубахи надевается сарафан, поддерживаемый лямками, идущими через плечи. Сарафаны бывают узко- и широколямочные. Сверх сарафана, во время гуляний, одевается душегрея или «коротенькая», как ее называют в некоторых местах Вологодской губернии, спускающаяся нисколько ниже талии и тоже на лямках. В дни более холодные вместо душегреи, которая греет, очевидно, только душу, одеваются шугаи, или коротенькие шубки с перехватом в талии с длинными узкими рукавами и «борáми», т. е. крутыми складками сзади. Наконец, можно найти и шубки, спускающиеся ниже колен. Сарафаны, более старые, застегиваются спереди пуговицами до самого низа. Пуговицы бывают серебряные и медные, прорезные и с каменьями.

В Весьегонском уезде Тверской губернии такие сарафаны называются ферязями. В том же уезде, в одной волости, корелки носят такие сарафаны из темно-зеленого сукна и еще недавно, как мне говорили, сзади пришивались длинные узкие, доходящие до подола фальшивые рукава.

Иногда можно найти и летники, т. е. длинные платья сарафанного покроя, но только начинающиеся от горла и с широкими, а иногда и длинными узкими рукавами.

Головных уборов было много, и все они были разные, смотря по местности. Олонецкие головные уборы отличаются от вологодских, вологодские от архангельских и т. д.

Платки, расшитые золотом, косынки, серьги разнообразных форм и т. д. — все это дожило до наших дней.

Еще есть уголки, где в известные праздники надевают этот красивый старый наряд, когда женщина превращается в Паву-птицу, тогда как мужской костюм приходится воссоздавать по описаниям и скудным остаткам.

Можно было бы еще много сказать о русском костюме, но это было бы предметом специального исследования, и поэтому в заключение — лишь несколько слов о красоте его. Был ли красив этот костюм? Он был великолепен. Бывает красота движения и красота покоя. Русский костюм — костюм покоя.

Взять хотя бы русский танец. Мужчина пляшет, как бес, отхватывая головокружительные по быстроте коленца, лишь бы сломить величавое спокойствие центра танца — женщины, а она почти стоит на месте, в своем красивом наряде покоя, лишь слегка поводя плечами.

«А состоят их танцы больше в движении руками, ногами, плечами и бедрами. У них, особенно у женщин, в руках пестро вышитые носовые платки, которыми они размахивают при танцах, оставаясь, однако, почти все время на одном месте» (Олеарий).

Покрой русского платья незатейлив, но затейливы были детали его, пуговки, запонки, застежки и т. д.

Описывается в былине платье Чурилы Пленковича:

«На головке шапочка с рожками, На рожках по камешку по самоцветному, Спереди введен светёл месяц, По косицам — звезды частые, А шелом на шапоке как жар горит. Ноженьки в лапотцах семи шелков, В пяты вставлено по золотому гвóздичку, В кóсы вплётано по дорогому яхонту: Днем идти в них — что по красну солнышку, Темной ночью — что по светлу месяцу. На плечах могучих шуба черных сóболей, Черных сóболей заморских, Под зелёным рытым бархатом, А во петельках шелкóвых вплётаны Все-то божьи птичушки певучие, А во пуговках злачёных вливаны Все-то люты змеи, зверюшки рыкучие: Стал он плёточкой по петелькам поваживать Вдруг запели птичушки певучие, Затянули песенки небесные, Удивленье весь честной народ взяло. [C. 455] Стал он плёточкой по пуговкам похаживать, Стал он пуговку о пуговку позванивать — Закричали зверюшки рыкучие, Люты змеи с пуговки плывут ко пуговке, Зашипели во всю голову, — Все ужаснулися, во повал попадали, А ины — как пали óземь, так и óбмерли».

Детали и материал прельщают певца. О покрое не говорится, ибо он, за малыми изменениями, один.

Сказочную красоту являла вся эта смесь золотных и разноцветных тканей, свезенных и с востока, и с юга и с запада. Привозили их и «гречаня», которые «приезжают к Москве ежегодь и привозят с собою товары всякие: сосуды столовые и питейные, золотые и серебряные, с каменьем, с алмазы и с яхонты и с изумруды и с лалы, и золотные портнища; и царице и царевнам венцы и зарукавники и серьги и перстни с разными ж каменьи, немалое число» (Котошихин), и татары, и персы, и венецианцы, приезжавшие

Из-за моря, моря Черного, С-за того лукоморья зеленого, Ото славна города от Вéденца. По той матушке да по Днепре-реке.

И все это объединялось в одном общем спокойном покрое русского платья. И русские любили свое платье, и вкладывали в него поэзию, именно ту поэзию, которой не увидел голштинец Олеарий, характеризуя Московию как мрачную и дикую страну грубой силы, лени и пьянства; а эти дикие люди так описывали свое платье:

На плечах могучих кунья шубонька, Что одна ли строчка чиста сéребра, А другая строчка красна золота, Петельки прошиваны шелкóвые; Пуговки положены злаченые; Да во тех во петелках шелковыих Вплетано по крáсноей по девушке, А во тех во пуговках злачёныих Вливано по доброму по молодцу: Как застегнутся, так и обоймутся, Порасстегнутся — и поцелуются.

Добавлено Арина Ларедо в История Русского мира в 19.03.2016