Кирилл Рогов. Режим вышел на пенсию

Главная задача «реформы» — не допустить реальных изменений в стране, ограничившись передвижкой возрастной границы

Пенсии, реформы и «порочный круг»

Споры о пенсионной реформе имеют вполне принципиальное значение для судьбы России на ближайшие годы и десятилетия. Если правительству не удастся провести реформу, это создаст в не столь далекой перспективе серьезные проблемы для того социально-политического порядка, который формировался в стране за последние 15 лет. Эти проблемы с высокой вероятностью приведут к социальной дестабилизации и/или внедрению некоторых модернизационных реформ.

Реформ не будет, России грозит вялый рост или стагнация, сырьевая зависимость, дальнейшее окукливание на периферии карты мировых цепочек добавленной стоимости. И скорее всего — гораздо более масштабный кризис в момент, когда эра нефти все-таки закончится.

Важно отдавать себе отчет, что пенсионная реформа в предложенном нам, изолированном от смежных проблем, виде — это не часть, а альтернатива, замена более широкого пакета реформ, о необходимости которых экономисты говорят уже 10 лет — с кризиса 2008 года.

Сторонники и идеологи пенсионной реформы говорят, что проблема, с которой мы имеем дело, — это проблема демографическая. Но это не совсем так. В принципе мы имеем дело с двумя проблемами — демографической и институциональной. Со старением населения, с одной стороны, и тем явлением, которое Асемоглу и Робинсон в своей знаменитой книге называют проблемой «порочного круга», или «железным законом олигархии» (Д. Асемоглу, Дж. Робинсон «Почему одни нации богатые, а другие — бедные?»). Авторы подразумевают под этим ситуацию, когда политические и экономические институты, взаимно поддерживая друг друга, выстроены таким образом, что позволяют достаточно узким группам перераспределять в свою пользу существенную часть общественного дохода, лишая при этом ресурсов и стимулов для развития других экономических агентов и общество в целом.

Меньше пить или меньше есть?

«Партизаны» пенсионной реформы предлагают рассматривать две эти проблемы изолированно. Но это уловка. Пенсионная проблема — это, так или иначе, вопрос о рационализации расходов, о том, кто и сколько должен заплатить за естественное изменение возрастной структуры общества. И здесь позиция защитников реформы, которую они представляют как прогрессистскую и либеральную («надо жить по средствам»), обнажает свое слабое место: нам предлагают рационализацию не расходов вообще, а лишь социальных расходов.

Политику рационализации государственных расходов можно ассоциировать с модернизационной и даже либеральной политикой, поскольку она направлена на то, чтобы увеличить объем общественного блага при неизменных издержках. А вот политика сокращения социальных расходов сама по себе никак не увеличивает общественное благо, если мы не обсуждаем, как будут использованы сэкономленные средства. И не имеет смысла без такого обсуждения. В этом случае политика рационализации (сокращения) социальных расходов окажется на деле вовсе не либеральной, а право-олигархической, то есть окажется перераспределением национального дохода от политически слабых и неорганизованных групп в пользу более сильных и организованных.

Если я говорю: у нас соотношение доходов и расходных обязательств ухудшилось, давайте все будем жить по средствам, — то это вполне рационально и либерально. А если нам говорят: у нас соотношение доходов и обязательств ухудшилось, так что, давайте вот эти категории граждан будут жить по средствам, — то это не либерализм, а грабеж.

В реальной жизни обществ экономические институты и реформы не существуют сами по себе, они существуют во взаимосвязи с другими экономическими и политическими институтами. И именно эти взаимосвязи определяют их фактический и долгосрочный эффект.

Больше, чем Норвегия

Защитники реформы говорят: Россия не Норвегия, где в нефтяном пенсионном фонде скоплен 1 триллион долларов. Мы не можем обеспечивать пенсионеров за счет нефтяной ренты, забудьте про рентные доходы, давайте говорить о сокращении социальных расходов. Но это не правда. Россия — больше, чем Норвегия.

Экспорт нефти и газа в 2017 году дал 5-миллионной Норвегии примерно 55 млрд долларов, а 140-миллионная Россия получила от него больше 190 млрд долларов. То есть, хотя на душу населения российский нефтегазовый экспорт гораздо меньше, чем в Норвегии (о чем любят упоминать «партизаны» пенсионной реформы), в абсолютном выражении он почти в четыре раза больше (о чем они умалчивают). К тому же себестоимость нефти в России примерно в 3 раза ниже, а население примерно в 10 раз беднее.

Норвегия начала копить нефтяные деньги в пенсионном фонде еще в середине 1990-х, когда цена была низкой, и к 2005 году было накоплено около 140 млрд долларов. Затем мир вступил в период высоких цен, и в 2017-м объем норвежского пенсионного фонда превысил 1 трлн долларов. Средняя доходность использования этих средств составляет чуть больше 6% годовых, т.е. они приносят сейчас Норвегии в среднем 60 млрд долларов.

В 2005 году цена на нефть составила 53 доллара. В России начался нефтяной бум. Все были счастливы — и нефтяные компании, и бюджет. Так вот, если бы мы зафиксировали доходы топливных компаний и бюджета с тонны экспортированной нефти и кубометра газа на уровне 2005-го, а все сверх этого отправляли бы в пенсионный нефтяной фонд, то размер этого фонда по итогам 2017 года составил бы около 1,2 триллиона долларов. При доходности 6% Россия получила бы в 2018 году 72 млрд долларов от использования этих средств.

Между тем в России сегодня 46 млн пенсионеров, средний размер месячной пенсии 13 тыс. руб. в месяц. Это примерно 2,5 тысячи долларов в год, общие годовые расходы пенсионной системы, таким образом, составляют 115 млрд долларов. Иными словами доходы от скопленных в Пенсионном фонде средств составляли бы почти 2/3 от всех необходимых пенсионной системе денег.

Но на счетах соответствующего российского фонда сегодня скромные 75 млрд долларов, а в действительности — меньше, потому что примерно треть этих денег инвестирована в неликвидные активы. Нефтегазовый экспорт России в 2005–2017 гг. составил 3,25 триллиона долларов, из них удалось сохранить чуть больше 2%.

Значительная часть этих средств работает с доходностью не ниже 6% годовых. Но только не на пенсионеров.

Железный закон, ОМОН и контрмодернизация

В обильной литературе по проблеме «сырьевого проклятия» можно прочесть, что помимо негативных макроэкономических эффектов экспортно-сырьевой экономики, важнейшими институциональными последствиями являются два: формирование мощных ренто-ориентированных групп и снижение зависимости правительства от налогоплательщиков. Это два взаимосвязанных явления.

Драма порочного нефтяного круга заключается в том, что когда поступающая в страну рента начинает резко расти, то проигравших нет. И при слабых политических институтах правительство располагает значительной свободой в распределении ренты: граждане не предъявляют высоких требований к использованию доходов, которые формируются не из их платежей. В результате значительная часть этих доходов оказывается под контролем ренто-ориентированных групп. Но это не вызывает особого возмущения, тем более что часть ренты перепадает и населению. Ренто-ориентированные группы богатеют, укрепляются, формируют прочный союз с государственной бюрократией. Они начинают выстраивать систему политических институтов, ограничивающих возможности граждан влиять на принятие решений.

Возможность приватизировать значительную часть ренты — фундамент сформировавшейся олигархо-бюрократической коалиции. Пока рентные доходы растут быстрее, чем расходные обязательства, все довольны, а когда тренд меняется и когда расходы начинают расти при неизменных или меньших доходах, главная задача коалиции — сохранить за собой долю ренты, достаточную для поддержания устойчивости коалиции, переложив издержки нового тренда на население. Тут и встает вопрос о «рационализации социальных расходов». А теоретическая дискуссия о том, надо или не надо повышать пенсионный возраст в постиндустриальном обществе, является в общем лишь дымовой завесой.

Но дело не только в несправедливости такого решения. Возвращаясь к нашему анекдоту: дети, конечно, могут затянуть пояса и поменьше есть, но будущие доходы семьи зависят не от этого, а от того, станет ли папа меньше пить. Но чем больше дети будут затягивать пояса, тем меньше на это остается надежд. Это и есть вполне адекватное описание политэкономической дилеммы нашей пенсионной реформы: она позволит сохраниться ренто-ориентированной коалиции бюрократии и частно-государственной олигархии. А ее модернизационный потенциал выступает ширмой для ее фактического контрмодернизационного эффекта.

Другой сценарий: большая коалиция и прогрессивный пенсионер

Но есть и другой сценарий. Значение норвежского фонда будущих поколений состоит не в том только, что граждане Норвегии становятся богаче благодаря персональным счетам, на которые поступают доходы от использования нефтедолларов. Он состоит в том, что при такой персонализированной и прозрачной системе распределения этих доходов формируется огромная коалиция выгодополучателей, которая способна противостоять напору и организованности ренто-ориентированных групп.

Соответственно, ему кажется, что чем больше полномочий и доходов будет сосредоточено в их руках, тем больше вероятность, что эта прибавка будет существенной. Этот пенсионер — консерватор и сторонник «сильной руки». Другое дело — пенсионер, который знает, что рентные доходы автоматически, по закону, поступают на его персональный счет, и может следить за тем, как они превращаются в его будущий доход. Он заинтересован, наоборот, в том, чтобы Путин или Собянин не сосредоточили в своих руках слишком больших полномочий, которые позволят им в какой-то момент залезть в его персональный счет под давлением ренто-ориентированных групп. Это пенсионер-демократ, пенсионер-либерал и в целом — пенсионер-герой.

Вопрос о формировании будущих пенсионных доходов — один из немногих вопросов, которые потенциально могут сформировать широкую общественную коалицию в разделенном и плохо структурированном обществе. Коалицию, способную противостоять хорошо организованным отрядам соискателей ренты. А использование рентных доходов в качестве эндаумента будущих пенсионных доходов выглядит на сегодня, пожалуй, наиболее рациональным решением проблемы «сырьевой ренты» в целом.

Экономия, инвестиции и общественное благо

Раньше считалось, что относительно продуктивной является также политика инвестирования ренты в инфраструктуру. Однако опыт целого ряда сырьевых стран (не только России) демонстрирует, что этот путь ведет к стремительному укреплению национальной олигархии, приватизирующей ренту через непрозрачные конкурсы и завышенные сметы инвестпроектов. Эти проекты становятся все более экзотическими и амбициозными, и в результате инвестиции в инфраструктуру могут оказаться не просто бесполезными, но контрпродуктивными для экономического роста.

Россия — яркий пример такого развития событий. Судите сами: в 2000–2008 гг. Россия получила от экспорта нефти и газа 1,2 трлн долларов, при этом скопила 225 млрд в суверенных фондах. В 2009–2017 гг. она получила в два раза больше — 2,4 трлн долларов. При этом в суверенных фондах осталось 65 млрд, то есть были потрачены и эти 2,4 трлн, и еще 175 млрд, скопленных в первом. При этом в первом периоде средние темпы роста экономики составляли 7% в год, а во втором — 0,7%.

О чем говорят эти цифры? В терминах «диагностики роста» они говорят о том, что в России нет проблемы недостатка инвестиционных ресурсов. Даже двукратное увеличение экспортной ренты не только не дает ничего росту, но оказывается сопряжено с его резким замедлением. В России нет проблемы нехватки инвестиционных средств, а есть проблема отсутствия рыночной инфраструктуры инвестиций. И при существующей инфраструктуре они оказываются бесполезны и контрпродуктивны для роста. Потому что они не дополняют, а замещают и вытесняют частные инвестиции (что также описано в литературе «нефтяного проклятия»)

 

https://www.novayagazeta.ru/articles/2018/07/08/77079-rezhim-vyshel-na-pensiyu

 

Добавлено Арина Ларедо в Общество, Политика в 11.07.2018