Лаговский И.А. Бог и социальная правда в СССР.

Наши дни — дни, когда время «сгустилось» — эпохи сжа­лись в годы. В течение десятилетий возникли и обозначились духовные процессы и события, для которых в нормальное вре­мя, идущее под знаком «эволюции», а не «мутаций», потребо­вались бы столетия.

В России «революционный взрыв смыслов», взорвал и смысл религиозности, вызвал отлив океана веры, надежды, упования. Популяризованное издание запоздалого рационалистического «просветительства» — «Бога нет, а есть наука, которая все знает и все устроит» — грозило стать новой «русской» верой, окончательной философией и религией «новой жизни». Даже богоотступничества не было. Богоотступничество все же име­ет какую то тень глубины, отблеск, если не трагедии, то дра­мы. А тут, по выражению Розанова, «все так же легко и про­сто было, как точно в баню сходили и водой из шайки ока­тились».

Обмеление всенародной «богоносческой» религиозности провиденциально совпало с приливом религиозности среди зна­чительной части русской интеллигенции… В будущем, верим, книги и томы будут написаны в воспоминание и прославление подвижнической борьбы русской интеллигенции за веру, сле­дования ее за Христом, даже до смерти, в час всенародного «по­целуя Иуды», или «отречения Петра» — тогда еще трудно бы­ло сказать…

Голгофа интеллигенции была началом воскресения народа, началом преодоления отступничества, возвращения к вере, к ре­лигиозности.

«Благоденственное и мирное житие», безмятежие наследственно-бытовой традиционной религиозности было насильствен­но и резко прервано. Народ, «впав в руки Бога живаго», дол­жен был осознать — принять или отвергнуть великий и обязывающий дар и подвиг быть «хранителем» благочестия. Диалек­тика борений и падений завершается возвращением отверзшегося Петра.

Коммунистическая печать называет этот процесс «проле­таризацией церкви», разумея под церковью все виды и фор­мы организованной религиозной жизни. «Если раньше, — пи­шет «Антирелигиозник» — попы и сектанты открыто говорили, что их главной опорой в деревне является кулак и зажиточ­ный, и раскулачивание расценивалось как поход на религию, а в городе своим оплотом они считали разных бывших людей, то теперь попы и сектанты публично провозгласили «курс на бедноту». При выборах церковных и сектантских общинных советов выбирают туда не кулаков, нэмпанов или бывших лю­дей, и гнилую интеллигентскую «обывательщину», а рабочих, работниц, крестьян-бедняков, батраков и середняков, самых отсталых, которые не в силах еще освободиться от их влияния» («Антирелигиозник» № 10 1931 г.).

«Рыльский епископ Алексий (ЦЧО) в специальной грамоте предписал всем подчиненным ему церковным советам произ­вести перевыборы, избрав весь состав из бедняков и серед­няков. «Старые церковные советы — говорится в постановле­нии — из кулаков и купцов демонстрируют перед населением классовый характер церкви и отпугивают рядовое население» (там-же).

Поначалу можно было бы еще думать, что «пролетариза­ция церкви» — просто тактический прием, один из способов приспособительно-защитительной окраски. Сейчас можно уже с полным основанием говорить, что изменение социального ли­ца ответственных органов, выносящих на своих плечах всю тяжесть религиозной политики советской власти, не внешнее, преходящее явление, а знак нового момента в религиозном сознании, нового качествования религиозной феноменологии и онтологии. Можно говорить о новом религиозном сознании. Новом — не в смысле изменения догматических тра­диций, нарушения преемственности религиозного развития, а в смысле новой религиозной постановки проблем и тем, до сих пор не ставившихся так действенно, не принимавшихся так вплотную и трепетно к сердцу. Таинственное сердце религиоз­ной жизни переместилось. Оно облеклось в новую социальную плоть и, овладевая ею, оживотворило ее. Содержание и смысл религиозной мысли, а главное — действия, акцентированы ина­че, чем в предшествующее время.

Социальная неправда глубоко волновала, мучила совесть интеллигенции, побуждала к незнающему успокоения исканию путей осуществления правды. Искания вытекали из сознания морального долга перед «труждающимися и обремененными». Они мало или почти совсем не были укоренены в собственном опы­те повседневной жизни и труда. Жрецы и жертвы служения со­циальной правде не имели опыта восприятия идеи социальной справедливости изнутри, из горькой полноты жизни в условиях социальной несправедливости. «Смещение сердца духовной жизни», призвав к историческому творчеству тех, кто до дна и опытно знает, что такое социальная неправда, по новому по­ставило перед религиозным сознанием и волей вопросы социаль­ных отношений, по новому окачествовало и восприятие социаль­ной действительности, и отношение к ней.

Нужно учесть еще одну особенность, характерную для на­строения тех новых социальных сил, которым сейчас в России вручается долг быть активными хранителями благочестия.

В коммунизме непосредственное ощущение, что «мир во зле лежит» дано — и дано без религиозно — почти с небыва­лой силой. Господство в мире зла, ненависти, распада в комму­нистическом миросозерцании утверждается, как все определительная категория онтологии. Вне борьбы и ненависти нет творя­щих, созидательных сил. Любовь, добро, — для коммунизма — только личины ненависти, «лукавство» изобретательности эксплуататоров. Жалкие слова о любви, о сострадании измышле­ны только для того, чтобы усыпить классовую ненависть масс — единственную созидающую новое прогрессивную силу бы­тия. Мир изошел из слепой необходимости и движется нена­вистью и злобой. Только пролетариат обладает силой и волей к тому, чтобы слепую иррациональность бытия впервые под­чинить сознательным велениям человеческого коллектива, только коллектив пролетариата может просветить светом разума тьму и злобу мировой бессмыслицы.

По коммунистическому ис­поведанию пролетариат призван и должен быть пантократором, — «творцом вседержителем». Он логос и энтелехия мирового процесса. В нем и через него история обретает смысл, оправда­ние и завершение: хаос мировой бессмыслицы становится космо­сом. Сознание власти, понимаемой как власть насилия, как неизбежность жестокой переделки — практический коррелат та­кого миросозерцания. Пафос властного хозяйствования в мире является основным пафосом социалистического строительства в России. Наличие или отсутствие этого своеобразного пафоса по­рождает или самозабвенную отдачу «строительству», до готов­ности «весело» мириться с неудобствами «переходная перио­да», или непримиримое отталкивание от «лихорадки темпов», как непонятная, бессмысленного раздражающего безумия, как расточительного растрачивания сил и возможностей. Поэтому-то так и различны показания, идущие из России, так диаметраль­но противоречивы восприятия и оценки происходящего свиде­телями.

«Мы изменили историю, почему же нам не изменить и географию? Мы так изменим географические и физические усло­вия России, что страницы старых учебников географии России должны быть вырваны и написаны заново» — уверенно заяв­ляют коммунисты в России, особенно молодежь. Из этого основ­ного тона «музыки коммунистическая мироощущения» выраста­ют и осуществляются проекты, кажущиеся трезвому уму неле­пицей, безумием — «создать в Москве вечную весну», заста­вить (непременно заставить) Волгу опоясать Москву (есть та­кой, готовый осуществиться проект), добиться того, чтобы Терек оросил плодородные но не пригодные для культуры из-за отсутствия воды Кавказские долины» и т. д.

Нужно учесть и оценить факт необычайного омоложения действующей, активной России. — 50% всей созидающей, тво­рящей, действующей силы падает на молодежь.

«По приблизительным данным — говорил Лещинер на пле­нуме ЦК ВЛКСМ — в угольной промышленности мы имеем до 70% рабочей молодежи, в металлургической — до 50%, в электротехнике — между 50 и 60%» («На путях к новой школе» № 1 1932 г.).

Уверенность в том, что «можно изменить историю», оста­ется основным настроением и при возвращении к Богу, сказы­вается и в постановке и в решении задач, стоящих пред рели­гиозным сознанием.

На напряженном жизненном внимании к вопросам социально-праведного устроения неожиданно встретились и пересек­лись чаяния религиозников и чаяния коммунистов. Чрезвычайно показательны в этом отношении процессы, особенно явственно обозначавшиеся в сектантстве. Сектантство более психологич­но, чем православие, католичество, иудейство. Кроме того, сек­тантство в своей ведущей и миссионерствующей части состояло и состоит главным образом из деревенской и городской полу-интеллигенции. Оно духовно удовлетворяло главным образом социальные слои промежуточного типа. Новая религиозная интел­лигенция, формирующаяся в Советской России, по своему интеллектуально-духовному уровню и типу, по своему социаль­ному статусу психологически близка сектантству.

Чувство ка­кой то родственности, близости процессов, совершающихся в народных массах, с духовным и интеллектуальным генезисом сектантства, толкает многие ветви сектантства на путь быстрого сближения с развивающимися процессами до полной ассимиляции с ними. Эмоциональная романтика социально окрашен­ных сектантских чаяний соприкоснулась с эсхатологической одер­жимостью коммунизма. Мечта о царствии Божием на земле в смесительном неразличении сплелась с коммунистической проекцией грядущего бесклассового и без государственного обще­ства, которым должна завершиться «диктатура пролетариата». Известный братец Иванушка Колосков, вождь трезвенников, писал в 1929 году: «Мы — старые религиозные коммунисты — вполне искренне и сознательно стремимся к установлению на земле царствия Божия, которое представляем себе в виде всемирного коммунистического объединения, установленного на основе веры в Иисуса Христа и Его учение. Мне думается, что в вопросе строительства общинной, коммунистической жизни наши цели и цели революционных коммунистов вполне совпадают: и мы, и они строим коммунизм».

«Мы — пишет в своем послании центральный совет бапти­стов — рекомендуем братьям и сестрам остановить внимание на следующих моментах: Иисус Христос был первым великим социалистом и коммунистом, духовным отцом и предшествен­ником коммунистической партии. Две тысячи лет тому назад Христос впервые в истории человечества бросил в жизнь те яркие лозунги и великие принципы, которые коммунистическая партия в настоящее время воплощает в жизнь» («Антирелигиозник» № 10).

Исканиями осуществленной социальной правды, жаждой именно воплощения этой правды полны и новые религиозные сектантские образования. И чем юнее такие образования, чем более они «современны», тем властнее и полнозвучнее эти со­циальные мотивы. В селе Можайском некто Соловьев, основа­тель новой секты, проповедует: «Христос был революционным Богочеловеком, давшим миру коммунистическое учение, осно­ву нынешней коммунистической партии». Сектантство заостря­ет и в своем психологизме доводит до крайности то, что про­исходит в религиозной жизни. Религиозники всех оттенков приняли, как задачу для решения, многие темы и проблемы ком­мунизма, поскольку в них выражено стремление к социальной правде и творчеству над осуществлением ее отвергнув дух и методы коммунизма.

Сознание возможности органического синтеза задач, по­ставленных коммунизмом, угадавшим «музыку» мироощущения новой исторической эпохи, с велениями и требованиями религиоз­ной правды, с особой убедительностью сказывается в потуха­нии массового пафоса безбожной работы. В начале коммуниз­му более или менее удалось «мобилизовать ярость масс» про­тив Бога, добиться подобия широкого массового безбожного движения. Средством для этого было подчеркивание органически-неустранимой враждебности всякой религии движению к новому, лучшему социальному строю, разжигание ненависти к ве­ре, как наиболее организованной реальной силе, препятству­ющей осуществлению чаяний социальной правды.

Но призрак непримиримости религии с теми исканиями новой праведной жизни, которые владеют волей народа, постепенно исчезает. Число теряющих веру значительно, но это безбожие без во­ли к прозелитизму, вялое, «осеннее». Отчеты СВБ, жалобы на съездах, на конференциях, неизменно отмечают, что «органи­зованная советская общественность» упорно не ведет и не хо­чет вести антирелигиозной работы. В соответствующие момен­ты в пышных декларациях «клеймят предательскую роль рели­гии», пламенно клянутся «уничтожить врага на важнейшем уча­стке классовой борьбы, со всей силой пролетарской ненависти и большевистской непримиримости». ЦСВСПС издает грозные циркуляры, «уточняет и конкретизирует мероприятия по борь­бе с религиозным дурманом», грозит скорпионами пролетар­ской дисциплины, а низовые организации отвечают: «На тебе двугривенный, и отвяжись ради Бога». «У нас задачи поваж­ней». «Антирелигиозная работа только мешает». Любопытнее всего, что сами рядовые искренние коммунисты тоже начинают чувствовать, что между теперешним основным тонусом религиозно настроенных масс и идеальными устремлениями комму­низма есть возможность какого-то долгого «попутничества».

Раз­личны общие предпосылки, но основное — обращенность к со­циальной правде, потребность осуществления ее жажда вопло­щения — общи. Недаром в 1930 году ряд коммунистов печатно выступили с предложением — в виду тождества социального мирочувствия и целеустремленности — вместо бесполезной и бесплодной борьбы в мирном сотрудничестве работать вместе с религиозниками над общей целью, трудиться над осуществле­нием идеалов социально-праведной жизни. Религиозное приятие и освящение правды, заключавшейся в новом социальном мирочувствии, поразило основной нерв массовой антирелигиозной борьбы, ослабило и обессилило мотивы к ярости, гневу, не­нависти.

По мере того, как исчезает марево фикций о безусловной непримиримости религии с новых мирочувствием, намечается и становится все явственнее возможность — говоря по-советски — «ведущей роли религии». Верующие, без различия оттенков и направлений, все увереннее обнаруживают волю и вкус к тому, чтобы изнутри постичь то, что в откровениях нового социального бытия и сознания является откровением вечной прав­ды, все определеннее хотят войти в совершающееся в каче­стве активной силы; в религиозно-творческом оформлении но­вых социальных возможностей полагают свой религиозный долг и видят свою религиозно-историческую задачу.

Социальная проблема во всей ее широте, — как вопрос о новом мире, о новом человеке, о новой жизни, о радикаль­ном изменении самого места человека в мировом бытии и исто­рии — была поставлена безбожным коммунизмом. Уже одно это должно было на первых порах оттолкнуть религиозное со­знание. Методы разрешения поставленной проблемы, применяе­мые коммунизмом, усиливали естественное отталкивание. Не­правда коммунизма невольно переносилась на самую проблему, которую ставил коммунизм. Воинствующее безбожие обруши­лось на церковь. В дни, когда в подвижническом героизме ре­лигия утверждала и утвердила свое право, на жизнь и действие, не было времени вникнуть в творившееся кругом, осмыслить его, религиозно осознать и освятить. Только в последние годы, когда непосредственная острота борьбы за право на бытие при­тупилась, началось религиозное освоение и уяснение того но­вого исторического содержания, новых исторических задач, ко­торый принес с собой приход к активному религиозному строи­тельству новых социальных слоев, началось подлинное овладе­ние тем, что дало перемещение сердца религиозной жизни.

В нарождении и развитии сознания, что мир социальных от­ношений имеет существенно религиозный аспект, что верующие не могут быть религиозно равнодушными к социальной действи­тельности, известную и, кажется, значительную роль сыграли коммунистические обличения моральной неправды современного капитализма и особенно документально обоснованный обли­чения роли религии, как орудия государственной политики, по­мощницы сильных и богатых. В некоторых случаях страстное обличение коммунизмом неправды капитализма достигает такой выразительности и воодушевления, что невольно вспоминают­ся вдохновенные речи ветхозаветных пророков, обличавших неправду богатых и властвующих. Сознание неправды звало к покаянию и к исправлению. Внутренняя покаянная работа, глу­бокая переоценка всего прошлого в свете осознанной не­правды, привела к неприятию капиталистических основ социального строя, к исканию такой социальной системы, которая пол­нее и совершеннее выражала бы реальное братство между людьми, освобождала бы и возвеличивала бы духовное значе­ние человека.

В 1927 году, 16 июля центральный совет баптистов в РСФСР издал «Декларацию об установлении и защите справед­ливого общественного строя». В декларации ЦС баптистов за­являет: «Съезд считает, что наиболее соответствующей еван­гельским идеалам формой общежития, как наиболее совершен­ной и справедливой, является социалистический строй жизни, осуществляемый путем усиленной борьбы за него всеми ду­ховными и материальными средствами»…

Напечатанные в журнале «Путь» социальные и экономи­ческие проекты неведомого русского инока — показательный отголосок этих внутренних религиозных исканий и ответов. В 1928-1929 году группа батюшек Петербургской епархии обра­тилась к митрополиту Серафиму со специальным заявлением. В нем говорилось, что сейчас «миром владеет смертельный грех — капитализм. Проповедь очищения от греха вот основная за­дача». Дальше идут слова, которые прозвучат для нас, может быть, очень болезненно, раняще, но они понятны в свете на­зревшей воли к новой социальной действительности, в свете сознания, что советская власть «не волею пророчествует» — в своей неправде служит какому-то оформлению и выявлению осознанной многими правды». «Церковь — писали батюшки — не только лояльна по отношению к государственной советской власти, но и всеми силами способствует государству в выявле­нии социальной правды в человечестве». (Шейеман. «Контррево­люция под флагом религии». «Молодая Гвардия», 1929 год, № 7-8).

К этому же времени относятся «попытки создать нечто в роде христианского социалистического движения у нас (в СССР), на подобие христианского социализма на западе» (там же).

Можно определенно сказать, что в России для религиозного сознания и действия вопросы социальной правды переста­ли быть внешними, «мирскими»; с периферии религиозной жизни они переходят в центр, лежат как «перстень завета на сердце».

Утверждение социальной правды, как дела прежде всего религиозного в советских условиях часто принимает даже струй­ный, граничащие с кощунством, уродливые формы. Советский культ Маркса и Ленина становится религиозным. Они, как об­личители социального зла, предсказывавшие о новой социальной действительности, потрудившиеся над осуществлением ее начи­нают почитаться как своего рода пророки, неведомо для себя служившие правде Божией, как вещие Сивиллы, во мраке язы­чества темно, косноязычно проповедавшие о приближении све­та правды. У Чуриковцев (трезвенники) в молельнях «рядом с изображением Иисуса Христа можно видеть портреты Маркса и Ленина и лозунги вроде такого — «С Богом и коммуни­стами построим социализм». «Христос в прошлом тоже, что Ле­нин в современности» — в кощунственном смешении заявля­ет уже упоминавшийся Соловьев. «В Челябинске в одной из церквей рядом с иконами висели портреты тт. Ленина и Ка­линина». «Проповедники баптистов и евангельских христиан в Донбассе утверждают, что Ленин и Маркс — ученики Хри­ста. «К. Маркс построил свой «Капитал» — говорят они — на базисе Христова учения.Ленин все свои речи и статьи строил на основе правды Евангелия Христова. Коммунизм возможен лишь через учение Христа. Евангелием мы убьем эксплуатацию и уничтожим капитализм»…

Одним из показательных признаков перемен и сдвигов, на­метившихся в области религиозно-социального сознания и дей­ствия, является изменение отношения к новым социальным фор­мам. Особенно это приметно в отношении к колхозам. «Антирелигиозник» — в статье-сводке — отмечает, что сейчас «не­мало фактов официальной пропаганды попов в проповедях за вступление в колхозы» (№ 10 за 1931 год). «В западно-не­мецком районе Украины католический патер Вольф советовал крестьянам идти в колхоз, но при этом не забывать Бога». Такие же сообщения есть и о других представителях католического духовенства («Антирелигиозник» — «Церковь в немец­ких районах Украины» — №№ 2-4 1932 года). «Поп села «Хреновские выселки» (ЦЧО) в проповедях усиленно звал вступать в колхозы». «В Ново-Калитвенском и В. Михайловском районах попы объявили в церквах, что отныне они будут при­нимать к исповеди и причастью только колхозников». «В Россо­шанском уезде, где коллективизировано около 100 проц. кре­стьянских хозяйств, епископ (к сожалению, невозможно опре­делить, к какому течению принадлежит он), разослал по всем приходам распоряжение, в котором предлагал всем попам и цер­ковным советам под страхом лишения сана и отлучения от церк­ви, прекратить всякую связь с кулаками» (Антирелигиозник № 10).

Распоряжение епископа, если оно передано журналом точно, звучит странно, кажется продиктованным совсем нецер­ковными мотивами… Но вот что любопытно и красноречиво — так наз. «кулаки», с которыми предлагается прекратить вся­кое общение, которые как бы исключаются из состава церкви, не только не смущены этим, но — по заявлению «Антирелиги­озника» — являются даже инициаторами этой меры. Трудно все до конца понять, но думается, что это противоречие не так-то противоречиво, как это кажется. В зигзагообразности совет­ской жизни такие «непротиворечивые противоречия» являются «лукавством добрым жизни», оказываются и нужными и спа­сительными. Ценою таких «противоречий» мудрость жизни при­тупляет острие классовой политики советской власти, обрека­ющей целые слои населения на физическое истребление, «Ку­лаков надо уничтожать не под корень, а с корнем» — говорит Давыдов — герой нового романа М. Шолохова — «Поднятая целина». В Давыдове Шолохов пытается дать образ идеального стопроцентного «партийца», идейного коммуниста, «с большевистской настойчивостью и яростью строящего социа­лизм». Всеконечное разорение и погубление «кулака» с кор­нем, так, чтобы не осталось «ни корешка, ни зернышка на семя-племя» — герою «грандиозной стройки» кажется единствен­но действительным путем служения — хотя бы с пролитием и своей, и чужой крови — «правде коммунизма. «Жалко стало, что выселяют кулацкие семьи»? — насмешливо спрашивает он Андрея Разметова — председателя сельсовета, тоже коммуниста, когда тот «не выдержал» того, что именуется «раску­лачиванием»… Подумаешь!.. Для того и выселяем, чтобы не ме­шали нам строить жизнь без таких, … чтобы в будущем не по­вторялось… Ну, выселим кулаков к черту, на Соловки высе­лим. Ведь не подохнут же они! Работать будут — кормить будем.

А когда построим, эти дети (дети кулаков, которых и пожалел Андрей) уже не будут кулацкими детьми. Рабочий класс их перевоспитает» («Новый Мир» № 1, январь 1932 го­да). Давыдов — «двадцатипятитысячник» — один из 25.000 рабочих-коммунистов, мобилизованных партией для «пролетар­ского руководства» в проведении «раскулачивания» и «коллек­тивизации». Он — «герой класса», коллективный «партиец». Во имя догмы «завершающего периода построения социализма» «золотое сердце» собирательного Давыдова, в упоении сознания, что он «живет в великую эпоху построения нового мира» — убежденно — тупо истребит и искоренит тысячи «классовых вра­гов» — «общих кровососов-вампиров и кулаков», ни на мину­ту не сомневаясь в том, что это необходимо для того, чтобы воцарилась «правда». «Кулакам», — «кулаками», ведь, была признана вся наиболее хозяйственная и духовно крепкая часть деревни, — чтобы спастись от физического истребления, нужно было «само-упраздниться», само-уничтожить те признаки, на основании которых их могли бы причислить к «кулакам».

При таком «само-раскулачивании», при содействии и попусти­тельстве со стороны местного «низового аппарата», можно бы­ло еще укрыться от приезжавшего для «пролетарского руко­водства» «классового начальства». «Коллективизация хозяй­ства» — колхозы, трудовые товарищества, артели, провозгла­шенные и утвержденные в качестве форм социалистического хозяйства — по неожиданной диалектике жизни — в дни «по­строения социализма в одной стране» — оказались защити­тельными заграждениями, своего рода «окопами на хозяйствен­ном фронте», в которых кое как можно еще отсиживаться — укрываться от «ураганная огня» социалистического «творче­ства» власти. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что постановление о «разрыве сношений с кулаками под угрозой лишения сана и отлучения от церкви» издается по почину и, возможно, по слезным просьбам, самих же «кулаков». Но это только одна сторона тех противоречивых процессов, что со­вершаются в религиозной эмпирии в Советской России. За ней стоит другая, более существенная. Колхозы вначале встре­тили крайне отрицательную оценку со стороны верующих.

По замыслу компартии — коллективизация деревни должна была быть исключительно мощным фактором не только хозяйственного преобразования, но и полного духовного перерожде­ния деревни, должна была повести к быстрому и всестороннему торжеству безбожия, оформлению и укрепления сознания, что новую жизнь «надо строить без Бога, но с машиной». Религиозное неприятие колхозов безусловно оправдано. Но вместе с тем — даже насильственная коллективизация — в самом мо­менте общего труда и тех социальных эмоций, что связаны с фактом организованного общего труда, несла нечто такое, что неизбежно должно было привлечь внимание религиозного сознания.

«Колхозная ориентация» обнаружилась среди всех религиоз­ных течений. Сектанты и здесь дают максималистические фор­мулировки.

«В колхозах Бог — говорит Ефимов — глава секты, «но­вый союз духовного Израиля», и поясняет, почему в колхозах Бог — в них «сглаживается экономическое неравенство среди людей» и, что с религиозной точки зрения, конечно, существен­нее и нужнее, — «умиротворяется вражда» в общем труде и стремлении к общей правде, утихает сила ненависти, ослабевает огонь классовой злобы. «Люди неравны в жизни» — заявляют участники сельско-хозяйственной артели «Красная Заря», организованной «Духовным союзом нового Израиля», «только артели и коммуны дадут им равенство». «Следуя точ­ному указанию нашего божественного учителя Иисуса» — пи­шут амотделу баптисты села Песков, жалуясь на исключение из колхоза некоторых сектантов и на отказ принимать главарей — мы с великим удовлетворением встретили планы нашего прави­тельства о коллективизации нашей страны с целью уничтожения нищеты и угнетающей всех граждан нужды».

Религиозники в своем принятии новых форм борются за полноту и всеобщность социальной правды, против одностороннего искажения, ущербления этой правды в коммунистическом строи­тельстве. «Наш колхоз — пишут евангельские христиане села Новореутское — должен быть, что ясное солнышко — всех людей одинаково греть». Задача раскрытия религиозного смы­сла, потенцированного в формах коллективной жизни и тру­да, сознание религиозной потребности овладеть этими новыми формами изнутри, вызывает возникновение коллективных хо­зяйств, объединяющих людей по религиозному признаку, для ре­лигиозных целей. В некоторых религиозных течениях создание таких коллективов намечается в качестве религиозной задачи первостепенной важности. «Учитывая современное положение в стране — говорится в постановлении межрайонного объединенного съезда баптистов и евангельских христиан (январь 1930 года) — решено: организовываться братьям и сестрам в трудовые артели, в трудовые и сельско-хозяйственные товарище­ства, который потом должны объединиться в уездные союзы. Организацию провести на кооперативных началах, но чтобы эти предприятия были исключительно братские, т.-е, чтобы мог­ли участвовать в них, как трудом, так и материально только те, кто состоит действительными членами общин баптистов и евангельских христиан».

Сектанты — островки среди моря православных. Они не­избежно жмутся друг к другу, образуют специально сектант­ские колхозы. По своей исключительности такие колхозы, есте­ственно, прежде всего, и привлекают внимание воинствующего безбожия. Но процесс противопоставления коммунистической од­нобокой «классовой справедливости» религиозного понимания социальной правды, как дела общей, взаимной солидарности, сотрудничества и взаимопомощи, стремление к созданию сво­их «колхозов», наблюдается у всех «религиозников». «Попы Котельнического района — сообщает об одном из таких слу­чаев религиозного освоения новых форм социальной действи­тельности «Антирелигиозник» — проводили среди верующих усиленные сборы зерна, а потом это зерно раздавали беднякам на обсеменение полей… — Подобный же факт отмечен в Бутурлиновском районе, когда кулаки роздали беднякам через церковь до восьми с половиной тонн зерна, чтобы подкупить их», — добавляет автор заметки, обязанный следовать схеме и не верить в чистоту и бескорыстие каких бы то ни было дей­ствий классового врага.

Религиозники выступают в качестве ак­тивных защитников социальной правды не только в борьбе про­тив классовой структуры коллективизации. Борьба верующих за подлинную социальную правду встречается и в других фор­мах. «В Фатежском районе поп в союзе с кулаками — язвит «Антирелигиозник» — решил показать себя защитником бед­няков-единоличников, пострадавших от искривления лиши пар­тии со стороны правления местного колхоза. Головотяпское по­становление правления колхоза об отведении беднякам-единолич­никам худших посевов — было отменено риком по ходатайству делегации, организованной и проинструктированной попом… В городе Дмитриевске, на собрании верующих в церкви было вы­несено требование горсовету улучшить снабжение города про­дуктами. Тем самым церковники — добавляет автор коррес­понденции — создали почву для разговоров, что церковь явля­ется защитницей трудящихся».

* * *

Все только отдельные черточки, маленькие детали, какие-то разрозненные живые камушки пестрой мозаики «потаенной России», ищущей, страдающей, ждущей осуществления цело­стной правды. Никаких выводов, обобщений делать не следует, Но отмеченные черточки, штрихи действительности упорно повторяются, не только не пропадают, но встречаются все ча­ще и чаще. Видения Нового Града посетили Россию, влекут, вдохновляют, зовут к труду и подвигу над осуществлением. Со­ветская действительность не идиллия. Возможно, что советский суховей до корня выжжет пробивающиеся ростки, убьет волю к целостной религиозно-социальной правде. Но то, что есть, так упорно живет и существует вопреки и наперекор всему, что тверда надежда: потаенное сегодня, завтра станет явным.

 

 

 

 

Добавлено Арина Ларедо в История Русского мира в 03.08.2015