Мария Богданова. Обрусевшие сказки Европы

С самого детства дорога в сказку для нас лежала через таинственное Лукоморье. Не особенно задумываясь, что это такое, мы видели и дуб с золотой цепью, и учёного кота, и русалку на ветвях, понимая главное: «Там русский дух, там Русью пахнет». И потому-то обаяние старых сказок, тот особенный настрой, пронизывавший наши первые книжки, не воспринимался иначе, чем что-то своё, родное, прирождённое. Тем не менее не всё так просто.

Все мы знаем с детского сада: сказки Пушкину рассказывала его няня, Арина Родионовна. В самом деле, где бы ещё дворянскому ребенку, научившемуся читать по-французски прежде, чем по-русски, в Лицее получившему кличку Француз, узнать  наш, российский фольклор? Владимир Даль был младше Пушкина на 3 года, а блистательный Афанасьев с его сборниками сказок – и вовсе 1826 года рождения. Итак, с колыбели восприимчивый поэт с молоком кормилицы, русской женщины, впитал народные традиции – и в результате уже во взрослом возрасте, вспомнив детство и первые яркие впечатления, создал свои потрясающие сказки.

В этой убедительной картинке есть, к сожалению, ряд неточностей. Арина Родионовна не была кормилицей Саши, да и нянькой его почти не была – она ходила за его старшей сестрой, а потом – за младшим братом, Львом. Нянчила Пушкина совсем другая крестьянка, а сказки про Бову-королевича малышу рассказывала родная бабушка, Мария Алексеевна Ганнибал. Близкое общение с няней Родионовной у Пушкина началось во время ссылки в Михайловское, и то вынужденно – потому что больше было не с кем коротать вечера. Он слушал её песни и старинные сказки, о чём и упоминал в письмах и дневниках, его друзей забавляла и трогала патриархальная простота ворчливой доброй старушки – но и всё. Музой и наставницей гения, пестовавшей его талант, Арину Родионовну сделала отечественная пушкинистика.

И вот ещё одна проблема. Арина Родионовна, неграмотная крестьянка, вряд ли могла рассказать поэту про царя Салтана, про Золотого Петушка и даже про Золотую рыбку, поскольку не умела читать ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски – да и вообще грамоте была не обучена. А ведь именно там, в иноязычных книгах, нужно искать источники этих сказок. Правда, в собрании Афанасьева зафиксирована сказка про золотую рыбку, точная копия пушкинской, – но учёные уверены, что фольклорист просто услышал от сказительницы версию пушкинской поэмы.

Откуда же приплыла к нам золотая рыбка? Как ни странно, из Германии. У братьев Гримм в их знаменитом собрании сказок есть «Сказка о рыбаке и его жене». Рыбак вылавливает в море камбалу – а камбала оказывается заколдованным принцем. Несчастный принц-камбала просит отпустить его с миром, так и происходит. Но жадная жена рыбака требует в уплату за милость новый дом, потом – каменный замок, дальше больше, ей хочется быть кайзером, папой римским и наконец – Господом Богом. Всякий раз, когда рыбак возвращается с новым поручением, море всё темнее и мрачнее. Последнее желание переходит все границы, и рыбака с женой отправляют восвояси – в прежнюю лачугу.

Сходство, казалось бы, абсолютное. Тем не менее учёные – народ осторожный и добросовестный, стараются взвесить все «за» и «против». Противники гипотезы о заимствовании сказки братьев Гримм приводили довольно весомый аргумент: Пушкин не мог читать сказки Гриммов, так как не знал немецкого языка. Да, среди его друзей были и Вульф, и Жуковский, в совершенстве владевшие немецким, они вполне могли пересказать поэту интересный сюжет. Но всё же…  Ответ пришёл неожиданно: в библиотеке Пушкина находилась французская книга старинных сказок для больших и маленьких, оказавшаяся… переводом сказок Гриммов. А в черновиках к «Сказке о рыбаке и рыбке» обнаружился следующий эпизод:

В канонический вариант это желание старухи не вошло. Господа Бога, на всякий случай, поэт тоже решил не трогать –  ему и так хватало проблем в отношениях с власть предержащими. Довольно старухе и того, чтобы стать владычицей морскою и госпожой Золотой рыбки. Пушкин вовсе не собирался дословно переводить братьев Гримм, он просто воспользовался их сюжетом, даже планировал перенести действие с «самого синего моря» на Ильмень-озеро, а Золотую рыбку сделать родственницей рыбкам-золотые перья, которых вылавливал купец Садко. Принц-камбала тут явно смотрелся бы странно, да и не особенно водилась в России камбала. Так что красавица-рыбка в золотой чешуе – это подарок нам от Пушкина.

Кстати, учёные сходятся и в том, что «Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях» – это гриммовская «Белоснежка» (она также была в том французском переводном издании). И  хотя в русском фольклоре тема падчерицы, которую травит и преследует злая мачеха, представлена широко, тем не менее и волшебное зеркальце, и хрустальный гроб, и отравленное яблоко, и множество других штрихов – явные отсылки к западноевропейской традиции. А вот разговор королевича Елисея с Месяцем, Солнцем и Ветром – это уже рука Пушкина.

Ещё более экзотическая история случилась с «Золотым петушком». Открытию источника этой сказки мы обязаны А. А. Ахматовой. Это она обратила внимание на очень большое сходство сюжета «Золотого петушка» и «Легенды об арабском звездочёте» Вашингтона Ирвинга (сборник «Альгамбра») – и в статье «Последняя сказка Пушкина» убедительно доказала резонность своего предположения. Тем более что в 1832 году «Альгамбра» была  издана в Париже – и сразу же появился точный французский перевод этой книги (двухтомник Ирвинга также присутствовал в библиотеке Пушкина, в России Ирвинг был популярен). Имя царя – Дадон – взято Пушкиным из «Повести о Бове-королевиче», где Дадон был злым царём-тираном.

В среде пушкинистов гипотеза Ахматовой пользуется большим уважением, тем не менее называют и иные возможные источники.  Ахматова считает, что в 1834 году, когда отношения между Николаем I и Пушкиным обострились – тому причиной и двусмысленное назначение поэта камер-юнкером вместе с 18-летними мальчишками, и запрет на работу в архивах в ответ на просьбу об увольнении, и, наконец, перлюстрация письма поэта к жене – Пушкин не без внутреннего ожесточения взялся за сказку, основная мысль такова: царь расплачивается за то, что не держит данного им слова. «Под знаком ссоры с царём прошло всё лето 1834 года. Пушкин сдался, но примирение всё же не состоялось», – так прокомментировала Ахматова время появления этой сказки. Цензура вмешалась в текст, запретив строчки «царствуй, лёжа на боку» и «сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок». А провокативную строчку «но с царями плохо вздорить» поэт исправил сам, от греха подальше, не дожидаясь цензурного окрика: «но с иным накладно вздорить».  Увы, не ссориться с царями Пушкин так и не сумел научиться.

Сложная, многофигурная сказка с пышным названием «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» представляет собой довольно крепкий орешек для литературоведов.

В самом деле, отыскать прямое соответствие не так просто. В черновиках Пушкина было несколько набросков – записанные прямо на ходу намётки сюжета, случайно услышанные на ярмарке от народных сказителей – и это дало учёным возможность считать, что сказка эта имеет чисто фольклорное происхождение. Тем более что в «Сказке о царе Салтане» прихотливо сплетаются и сюжет об оклеветанной жене, и магическая месть обидчикам матери, и волшебница-жена, мудрый советчик, – целый ворох разных сказок, свитых в одно повествование.

В качестве возможных источников указывают обычно новеллу XVI века итальянца Джованфранческо Страпаролы. Новелла входит в сборник «Приятные ночи» и называется тоже довольно затейливо: «Анчилотто, король Провино, берёт в жёны дочь пекаря, которая родит ему троих детей, каковые, подвергшись преследованиям со стороны матери короля, находят своего отца благодаря воде, яблоку и птичке».

Три сестры беседовали о том, что неплохо бы выйти замуж – желательно за кого-то познатнее. Как всегда, каждая приводила свои резоны: одна могла напоить весь двор одним кубком вина, другая – из клубочка ниток наткать полотна, чтоб хватило всем придворным на тонкие рубашки, а третья обещала королю родить чудных деток – «двух мальчиков и одну девочку, и у каждого были бы вьющиеся, перевитые чистейшим золотом волосы до плеч, ожерелье на шейке и на лбу звёздочка».  Далее в новелле будет и подмена детей щенятами («не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку»), и магические задания, и уйма приключений. Не будет, правда, ни Гвидона-правителя, ни девы Лебеди.

Вторым источником считается сказка из знаменитого сборника «1001 ночь» – во французском сокращённом переводе Антуана Галлана. Но именно та сказка, что наиболее подходит на роль источника, нигде не встречается в оригинале. Возможно, её просто придумал переводчик – и ввёл в корпус текстов арабских сказок, как сделал он это со сказкой про Али-бабу и 40 разбойников. А дева Лебедь, волшебница, на которую напал злой колдун, обернувшийся ястребом, встречает нас в сборнике песен и былин Кирши Данилова, столь чтимом Пушкиным.

Получается, что единственная подлинно русская сказка у Пушкина – это «Сказка о попе и о работнике его Балде». Но сам Пушкин нимало не затруднялся тем, что его сказки инспирированы западноевропейской литературной традицией, он спокойно называл себя «министром иностранных дел на русском Парнасе», с удовольствием занимаясь как прямыми переводами, так и переложениями, реминисценциями и так далее.

Отчего же нам и в голову не приходит, что сказки Пушкина могут не быть народными русскими сказками? Всему причиной их язык. Гибкий, лукавый, изобилующий метко подобранными просторечными словами и выражениями, абсолютно естественный и живой – и это неудивительно. Именно Пушкин обращался к своим собратьям-писателям, призывая их развивать живой народный говор, поднимать его на высоту европейских народных языков, а для того «учиться русскому языку у просвирен и у лабазников». Недаром Владимир Даль был не только большим другом поэта, но и, по воспоминанию современников, его «живым лексиконом».

Ещё одна сказка, в которой никогда и не заподозришь «руку Запада», была написана князем В. Ф. Одоевским. К сожалению, из всего его немалого литературного наследия широкой популярностью пользуются лишь две сказки – «Городок в табакерке» и «Мороз Иванович». Но если с «Городком в табакерке» всё просто: необходимо объяснить ребенку устройство интересного «гаджета», то сказка «Мороз Иванович» выглядит почти народной.

Две девочки, Ленивица и Рукодельница, живут с нянюшкой Прасковьей, а во дворе возле их дома – колодец. Рукодельница упускает ведро, лезет в колодец, чтоб его достать, – и оказывается в странном мире. Ей встречается говорящая печка, яблонька с золотыми-наливными яблочками – и наконец сам Мороз Иванович. Девочка служит ему три дня, взбивает снежную перинку,  готовит еду, а на третий день возвращается домой с наградой – полным ведёрком серебряных пятачков и брильянтовой заколочкой для косынки. Ленивица тоже идёт служить Морозу Ивановичу, но работать она не умеет, делать что-то ей лень – и награда, которая ей досталась, – льдышка да сосулька.

Чисто внешне эта сказка похожа на русскую сказку «Морозко» – две девочки попадают в примерно похожую ситуацию и ведут себя сообразно своему характеру. Каждую ждёт заслуженная награда, и если одной достаётся богатое приданое и красивая одежда, то вторая замерзает насмерть.

Вот тут и проявляется разница. Как оказались девочки в царстве Мороза?  Их туда отвозят родители – сперва старикова дочь, бедная падчерица, отправляется на верную гибель на трескучий мороз в чисто поле, а потом, когда она возвращается с дарами, старуха снаряжает туда же свою любимую дочку. Дочка не хочет угождать Морозу – и тот её убивает. Собачонка у дверей встречает сани с мёртвой старухиной дочерью: «Тяв, тяв! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной в мешке косточки везут!» Ни тебе яблочек, ни печки, ни белой перины и ледяных звёздочек по окнам…

Одоевский вовсе не желал пугать детей таким немотивированным актом зла: взять и за какой-то пустяк обречь персонажа, пусть и грубого, несимпатичного, на смерть. Кстати, в фильме-сказке «Морозко» сценаристы тоже постарались обойтись без смертоубийства – и даже губительный Ледяной посох срабатывает нечаянно, против воли доброго деда Мороза Ивановича. Мороз-убийца кажется куда большим злодеем, чем неотёсанная Ленивица, и педагогический эффект такой сказки свёлся бы к нулю. Наоборот, у Одоевского Мороз Иванович – «добрый старик», он  напоминает девочке Рукодельнице, что в мире есть много нищих, которые зимой живут без шубы и без дров, просит, чтобы о них позаботились. А попутно в сказке объясняется, как отфильтровать в домашних условиях недостаточно чистую воду, почему под снежной периной прячется зелёная травка, как можно и как нельзя готовить обед – сравнительно небольшой текст оказывается кладезем различной информации, полезной для ребёнка. Таков Одоевский, и в его сборнике рассказов для детей «Сказки дедушки Иринея» рассказывается между прочим обо всём на свете: от начатков домашней экономики и до особенностей ухода за садовыми растениями.

Пусть нас не смущает русский колорит сказки про Мороза Ивановича – на самом деле перед нами авторизированный и «локализованный» перевод тех же самых братьев Гримм, их сказки про Госпожу Метелицу. Там мы встретим и девочек Ленивицу и Рукодельницу, и работу по дому, и печку с пирожком, и даже петуха, который по-своему приветствует возвращение каждой из них. Правда, в немецкой сказке награда не такая детски-безобидная, как у Одоевского: когда девушка проходит под воротами, на неё обрушивается или дождь из золота – или потоки смолы, но эта смола прилипает к лентяйке на всю жизнь. И всё же это не жуткая смерть на морозе за одно-единственное неприветливое слово.

Отчего же не предположить, что Одоевский воспользовался сюжетом русской сказки? Мы, конечно, ничего не знаем про няню князя Одоевского,  зато он сам стал одним из первых русских писателей, который сочиняли специально для детей. И для Вл. Одоевского гораздо проще было бы пересказать поучительную немецкую сказку, снабдив её по ходу дела различными отступлениями и комментариями, чем «очеловечить» и психологически облегчить до детского уровня народный вариант. Для «русского Фауста» или Гофмана II, как звали чудака-князя, учёного филантропа, читать что по-немецки, что по-русски – разницы практически не было, а вообще он свободно владел французским, немецким, итальянским, английским, испанским языками, знал латинский и древнегреческий.

В русской литературе, кроме всеведущей Арины Родионовны, есть ещё одна нянюшка, которой мы должны быть благодарны, – это ключница Пелагея, жившая в семействе Аксаковых. Именно она рассказала маленькому Серёже про аленький цветочек, красивее которого на всём свете не было. Когда Сергей Аксаков сам стал дедом, он записал вспомнившуюся ему сказку для своей внучки Оленьки, и первоначально сказка вышла под названием «Оленькин цветочек» – как приложение к роману-воспоминаниям «Детские годы Багрова-внука». Роман этот заслуженно считается одним из лучших русских произведений, посвящённых внутреннему становлению ребенка. Сам Аксаков рассказывал об «Оленькином цветочке» так: «Эту сказку, которую слыхал я в продолжение нескольких годов не один десяток раз, потому что она мне очень нравилась, впоследствии выучил я наизусть и сам сказывал её, со всеми прибаутками, ужимками, оханьем и вздыханьем Пелагеи. Я так хорошо её передразнивал, что все домашние хохотали, слушая меня. Разумеется, потом я забыл свой рассказ; но теперь, восстановляя давно прошедшее в моей памяти, я неожиданно наткнулся на груду обломков этой сказки; много слов и выражений ожило для меня, и я попытался вспомнить её. Странное сочетание восточного вымысла, восточной постройки и многих, очевидно переводных, выражений с приемами, образами и народною нашею речью, следы прикосновенья разных сказочников и сказочниц, — показались мне стоящими вниманья». 

Прочитав уже во взрослом возрасте французскую сказку «Красавица и чудовище», Аксаков был поражён, узнав свой «Аленький цветочек» до мелочей. И купец, и три красавицы-дочки, и даже волшебное кольцо, с помощью которого можно было быстро переместиться в замок Чудовища, – всё это он нашёл в старой французской сказке. Только таинственный аленький цветочек оказался розой. Где и при каких обстоятельствах могла крепостная ключница Пелагея услышать этот рассказ и расцветить его живописными подробностями вроде «тувалета хрустального», уже неизвестно. Но «Аленький цветочек» стал одной из любимейших русских литературных сказок – и едва ли не самым известным произведением С. Аксакова.

Плохо или хорошо, что западная культура, западные сюжеты так глубоко проникли в русскую литературу и культуру? Не плохо, не хорошо – совершенно естественно. Пройдёт каких-то несколько десятков лет – и Европа будет свидетелем небывалого взрыва, сродни сверхновой, –взрыва великой русской литературы, и с этого момента русские имена – имена Достоевского, Чехова, Пастернака и Набокова – войдут в золотой фонд мировой культуры, оказывая влияние на литературу Европы и Азии.

Добавьте комментарий первым.

Оставить Комментарий

Имя обязательно E-Mail обязательно Веб-сайт