Николай Бердяев. Из психологии русской интеллигенции
Так называемый «третий элемент» имеет как бы символическое значение в новейшей русской истории, особенно в истории последних дней России. Появление «третьего элемента» и большая его роль в нашей общественной жизни есть симптом недуга, символ распада народного организма. Все грехи нашего исторического прошлого нашли свое обратное, вывернутое наизнанку отражение в какой-то странной группе людей, чуждой органическим слоям русского общества и почитающей себя солью земли. «Третьим элементом» окрестил один вице-губернатор земскую интеллигенцию, земских служащих, статистиков, врачей, учителей и т. п. Но можно расширить содержание этого получившего право гражданства наименования. Многочисленный слой русской интеллигенции, разночинной по происхождению, отщепенской по душевному складу, радикальной по направлению, может быть назван «третьим элементом». У нас образовалась особенная социальная группа интеллигенции, с своеобразной психикой, с характерными чертами лица, которые легко узнать даже на большом расстоянии. В интеллигентский «третий элемент» входят не только статистики — этот классический тип средней интеллигенции, — земские служащие, но и газетные литераторы, профессиональные революционеры, студенты, бегающие с урока на общественные собрания, девушки с зубоврачебных и акушерских курсов, начинающие адвокаты, мелкие служащие в управлениях железных дорог и т. п.
В массе это люди полуобразованные, обиженные на мироздание, но всегда приписывающие себе прерогативы спасителей отечества. Они бескорыстны в личной жизни, не устраивают своего социального положения, но идеалистические мечты их связаны с корыстью для всех, они всегда пасуют перед инстинктами народных масс. Люди эти понемногу читают, понемногу пишут, понемногу думают, но всегда по шаблону, всегда тем же жаргоном и теми же заученными словами говорят о плане спасения России. «Третий элемент» есть новое интеллигентское мещанство, не вросшее корнями своими в землю и потому производящее впечатление легкости и воздушности, быстро передвигающееся и неустойчивое. Это особый мир, живущий по своему закону, противополагающий свое понимание «добра» всем и всему в мире, враждующий с традициями добра универсального; это мир, не знающий родства и не помнящий своего происхождения. Из обособленного мира этого выходят отдельные идеалисты, правдоискатели, свободные от всякого быта, всегда готовые на самоотречение. Но интеллигентская масса слагается в быт неприглядный, в серой массе «третьего элемента» тонут отдельные идеалисты, ищущие, полные высшей тревоги.
«Третий элемент» стал бродилом русской революции, основой революции, душой ее, и наложил он на наше освободительное движение свою печать. «Третий элемент» — интеллигентское мещанство, обидчивое и не всегда благородное отщепенство — придал русской революции по преимуществу отрицательный, анархизирующий, лишенный творческого духа характер. Целые поколения русской интеллигенции вырастали и воспитывались в духе нигилизма, полного почти разрыва с вселенскими традициями, с мировым развитием религиозного сознания смысла жизни. Нигилизм этот сказался в процессе разложения и гниения, сопутствующем русской революции. Нигилистическое сознание, неверие в смысл бытия, неверие в силу Добра и абсолютность его отличия от зла составляют духовную подпочву нашего революционного интеллигентского мещанства, и потому ничего не может сотворить, ничего не может осуществить опирающаяся на него революция. Ужас и трагизм русской революции в том, что все ее идеи — мещанско-интеллигентские, отщепенские.
Социал-демократы опираются на рабочих и претендуют выражать дух пролетариата; те же претензии имеют социалисты-революционеры относительно крестьянства. Но кадры главарей и руководителей и той и другой партии составляются из «третьего элемента», из материально и духовно пролетаризованной интеллигенции. Все социал-демократические и социал-революционные комитеты состоят из интеллигенции, занимающейся революцией как профессией, почитающей себя солью земли, единственной спасительницей отечества, с презрением отвергшей все другие пути спасения. Интеллигенция эта оторвана от народа в органическом смысле этого слова, но идолопоклонствует перед народом в сословно-классовом смысле: чужие интересы, пролетарские или крестьянские, стали для нее идеалом. Все эти разногласия революционных фракций, социал-демократов и социалистов-революционеров, большевиков и меньшевиков и т. п. — чисто интеллигентские разногласия, «третье-элементские», отщепенские препирательства, мещанские идеологии. Рабочие и крестьяне как органические слои русского общества мало имеют общего с тем процессом мышления, который совершается у «третьего элемента» в безвоздушном, пустом пространстве. Народ всего более нуждается в идеале, возвышающемся над его интересами, и, в конце концов, всегда чувствует фальшь превращения даже самых справедливых своих интересов в кумир.
Именно «третий элемент» создает трагический разрыв «мышления» и «бытия»: худосочные интеллигенты слишком привыкли в душных комнатках совершать великие революционные перевороты в «мышлении». Вырастало поколение, способное в лице лучших своих представителей на героический поступок, но отщепленное от реального бытия. Реалистический марксизм был пережит русской интеллигенцией как головной процесс, и в голове «третьего элемента» начала уже разлагаться буржуазия, когда в действительности она начала только развиваться. «Третий элемент» очень властолюбив в своих политических страстях, очень нетерпим, но к власти не призван, решить судьбы России не способен.
В России есть два понимания интеллигенции. Одно понимание — всенародное и общечеловеческое, сверхсословное и сверхклассовое, вне-партийное и вне-кружковое: интеллигенция — это лучшие, избранные люди страны, создатели духовной культуры нации, творцы русской литературы, русского искусства, философии, науки, религиозные искатели, хранители общественной правды, пророки лучшего будущего. К такой интеллигенции в лучшем смысле этого слова принадлежали Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Тургенев, Л. Толстой и Достоевский; к ней принадлежат Чаадаев, славянофилы, Белинский и Герцен, Вл. Соловьев, русские философы, ученые и художники, все общенациональные вожди русской культуры, сознательные слои русской общественности.
В этом нормальном понимании интеллигенция есть лучшая часть общества, наиболее образованная, наиболее развитая, наиболее благородная, наиболее талантливая и творческая, она есть соль земли, истинная выразительница народного духа, носительница народных идеалов, а не интересов; народность ее не зависит ни от прерогатив дворянских, ни от прерогатив разночинских. Но в России выработалось совсем другое понимание интеллигенции, и оно у нас преобладает. Интеллигенция в кавычках ведет свое происхождение от 60–х годов: она недавнего происхождения, не такого древнего, как интеллигенция в первом и лучшем смысле; она имеет сильный сословно-классовый привкус, а не общенародный и общенациональный; она кичится своим разночинным, демократическим происхождением как привилегией, гордится своим отщепенством, отсутствием традиций духа как заслугой; она заявляет непомерные притязания на решающую роль в русской истории. Интеллигенция эта имеет своих кружковых, направленских, партийных, почти что классовых великих людей, вождей, героев, и ей остаются чуждыми наши всенародные и общечеловеческие герои мысли и творчества. Для «интеллигенции» этой писатели нелегальных брошюр и тенденциозных рассказов кажутся более близкими, родными и великими, чем Вл. Соловьев, Достоевский или Тютчев.
Выработался тип «интеллигентских» писателей, образовалась «интеллигентская» доморощенная философия, литература и публицистика. Чернышевский, Добролюбов, Писарев, Михайловский — все это люди талантливые, высказывали нередко дельные мысли, но писатели они часто «интеллигентские», кружковые, направленские, никогда они не могли и не могут стать общенациональными и общечеловеческими. Никогда Решетниковы, Златовратские, Шеллеры, Мельшины, да и прославленные минутой Горькие и т. п. не будут причислены к нашей великой национальной литературе; даже декаденты, при всей их оторванности, получают больше на это прав. Все наши «радикальные» журналы, вся литература этих журналов и узкий круг их официально-казенных идей всегда были интеллигентской кружковщиной, исключительным достоянием третьего элемента, возомнившего себя спасителем отечества, избранником духа земли.
Если лучшие вожаки интеллигенции были даровиты, высказывали идеи, имевшие общее значение, то дух интеллигентской массы — бездарен до ужаса, лишен всякой творческой и общечеловеческой идеи, банален до тошноты. «Интеллигенция» принимает свой маленький мирок, свои душные комнаты, свои кружковые разногласия за мировое бытие, за жизнь мировой души. Направленский жаргон, быстро усваиваемый студентами и курсистками, принимается за общечеловеческий язык, в то время как в жаргоне этом исчезают все великие проблемы. Всего неприятнее самодовольство этой «интеллигенции», ее крикливость, ни на чем не основанная притязательность, отсутствие благородной скромности. Все журналы, газеты, брошюры, митинговые речи интеллигенции в кавычках проникнуты непомерной общественной притязательностью, презрением и отрицанием всего остального мира, всего «неинтеллигентского» и вместе с тем поражают духовным убожеством, унылостью и плоскостью. Кружковая «интеллигентщина» отвергла всю великую русскую литературу, не поняла религиозной жажды лучших русских людей и русского народа, не знает русской философии, оказалась неспособной к органическому общественному развитию. «Интеллигенция» наша консервативна в дурном смысле этого слова и полна предрассудков. Все новое, творческое, истинно радикальное пугает нашу «интеллигенцию», вызывает в ней подозрительность и вражду. Как встретила эта «интеллигенция» новые, свободные течения в искусстве, философскую работу мысли, искания веры? Особого рода казенщина и бюрократизм разъедают интеллигентские души, создают затхлую атмосферу, в которой нет движения мысли, нет свободного развития.
Эта специфическая «интеллигенция», несмотря на свои притязания, очень некультурна и малообразована. Варварская, безумная нетерпимость ко всем богатствам культуры, ко всякой жажде духа постоянно присуща «интеллигенции», она не признает всех иначе мыслящих, иначе чувствующих. Этот своеобразный интеллигентский слой есть историческая жертва старого режима, в нем причудливо отразились рабство и тьма прошлого, беспочвенность его имеет почву в грехах власти и высших слоев общества. Мне думается, что интеллигентский «третий элемент» в большей своей части так же гнил, внутренне пуст и ни к какому творчеству неспособен, как и наша правящая бюрократия — тоже своего рода «третий элемент», нарост на народном организме, не только возомнивший себя солью земли, но и получивший власть калечить жизнь народа.
Горе русской государственности, что в ней господствовала бюрократия, своего рода «третий элемент», чуждый русскому народу, часто не русский даже по крови, равнодушный к народной вере и народной надежде. Горе русской революции, что в ней господствует «третий элемент», своего рода обратная бюрократия, слой не органический, не связанный с основами народного духа, враждебный народной вере. Неудачи русской революции, ее национальная непопулярность в значительной степени должны быть приписаны пропитывающему ее духу интеллигентского мещанства, кружковщины «третьего элемента», группового самоутверждения. Слишком преобладают в революции злоба к старой жизни над любовью к новой жизни, разрушение над созиданием, жажда возмездия над жаждой творчества, чисто отрицательные идеи над положительными. Эта злоба и жажда мести, эта анархия духа и исключительность отрицания питались и вырастали в психической атмосфере «третьего элемента» (в широком смысле слова), нервно развинченного, в большинстве случаев несчастного, потерявшего цель и смысл жизни.
Этот нигилистический дух «третьего элемента», этот интеллигентский душевный уклад роковым образом встретился с темными инстинктами крестьянских и рабочих масс и породил нечто вроде пугачевщины, не чисто народной пугачевщины, а с сильной примесью «интеллигентщины». А «интеллигенция», сливающая себя с народом, не имеет никакой другой идеи кроме той, что служение народным интересам и инстинктам и есть служение правде и добру. От несчастной мысли, что существуют интересы и социальные особенности, поклонение которым и есть сама правда, нужно излечиться прежде всего.
Революционизм, «левость» есть у нас, главным образом, продукт «интеллигенции» в кружковом смысле, людей с растрепанными чувствами, в массе своей полукультурных и полуобразованных, без определенных занятий, обреченных властью скитаться по заграничным колониям и ссылкам. Когда у нас говорят о революционном захвате власти, о хваленом учредительном собрании, о временном правительстве и проч., то рассуждают слишком отвлеченно, не представляют себе конкретно, из кого будут состоять эти временные правительства и учредительные собрания и какая психическая атмосфера образуется вокруг них.
Временное революционное правительство, которое призывается спасти Россию, властно направить ее на путь новой, свободной жизни, будет состоять все из того же «третьего элемента», из интеллигентов-отщепенцев, из статистиков, мелких газетных литераторов, членов с.-д. и с.-р. комитетов и заграничных колоний, и даже не из лучших людей «третьего элемента», а из худших, наиболее самомнящих, честолюбивых в своих притязаниях и крикливых. Трудно себе представить, чтобы такое правительство вывело Россию из болезненного кризиса. По роковому социально-психологическому закону, в случае революционного захвата власти будут побеждать и повелевать «максималисты», очень быстро сделаются умеренными и отсталыми и социал-демократы и социалисты-революционеры. Уже теперь говорят о том, что существует более «левое» течение, чем максималисты, и это комическое явление грозит превратиться в массовое безумие, которое в силах будет остановить лишь новый военный диктатор. Наиболее культурная, образованная, сознающая ответственность часть революционеров и теперь уже теряет руководящую роль, не популярна, не определяет хода революции, а в революционном захвате власти никакой роли не играла бы *). Нечего и говорить о том, что Милюковы, Петрункевичи и т. п. были бы стерты с лица земли. Какая-то могущественная абсолютная идея, идея Божьей правды должна победить безумную манию «левости», «революционности», соблазн голого отрицания.
Всех несчастных, измученных из «третьего элемента» следовало бы духовно пригреть, успокоить, внести свет в озлобленную душу, изъязвленную нигилизмом, погибающую от самолюбия, а не преследовать их, как то делала бессовестная власть и хочет делать реакционная часть общества, и не поклоняться им, как делают льстецы. Но необходимо и духовно бороться с этим отщепенским, во всех смыслах, элементом, с его слепой «левостью», с разлагающим профессиональным революционизмом Черная реакция питается беспредметным революционизмом «третьего элемента», поверхностью его сознания, не постигшего целей жизни и полагающего весь свой радикализм лишь в практике насильственных средств.
Своеобразный интеллигентский мирок имеет большие положительные заслуги перед общественным развитием России: лучшие его представители самоотверженно служили народному благу, русское земство многим обязано «третьему элементу». В характере нашего земского врача и народного учителя встречаются черты душевного величия. Но ошибки морального суждения, возведенные этой средой в закон жизни, даже при моральной настроенности приводят к печальным последствиям.
Нельзя возложить своих надежд ни на одно сословие, ни на один класс, так как всякое сословие и всякий класс в своем исключительном самоутверждении и самомнении рождает зло, а не добро, истребляет идею нации, народа. Русская революция, конечно, не может быть названа ни крестьянской, ни пролетарской, ни буржуазной, ни дворянской, хотя классовая злоба отравляет страну.
«Третий элемент», сам по себе внесословный и внеклассовый, обратился у нас в какой-то особый, самоутверждающийся класс, неведомый европейским странам, и он не национален, не народен, не возвышается над классовой ненавистью, а раздувает ее, придает самой идее народа сословно-классовый характер, выбрасывает из нации целые слои русского общества. И вся надежда русского освободительного движения в том, что скажет наконец свое слово народ, внесословный и внеклассовый, народ, не «третий элемент», не пролетариат, не крестьянство, не буржуазия, не дворянство, не бюрократия, а народ, охваченный единой великой идеей, сверхчеловеческое единство нации, всегда предполагающее самоотречение отдельных групп, ограничение аппетитов. Надежда связана с преодолением социально-группового самоутверждения, с возвышением над ограниченностью всякой социальной среды. Очень мало народного, объективного, высшей правде покорного в оголенных аппетитах и корыстных вожделениях крестьянства, и еще меньше правды, объективности и народности в корысти и аппетитах дворянства.
Должны явиться избранники народа в высшем смысле этого слова, вожди и вдохновители, чуткие к смыслу истории, обладающие идеей всечеловеческой и сверхчеловеческой. Не на отдельные социальные группы можно возложить надежды, а только на народ, победивший групповое самоутверждение, откуда бы народ этот ни вышел. Дворянин, вольно отрекающийся от своего сословного самоутверждения во имя всенародной правды, становится тем самым частью народа, нации, он не менее народен, чем крестьянин или пролетарий, отрекающийся от своего классового самоутверждения и борющийся против несправедливого гнета, и более народен, чем крестьянин или пролетарий, утверждающийся в своей исключительной классовой корысти и самодовольстве. Пора наконец разорвать эту ложную и исключительную связь идеи народа с низшими, угнетенными классами населения, пора разоблачить ложь разночинно-демократического самомнения, поддерживающего самомнение дворянское и буржуазное.
Ибо поистине есть ложь, что бедность, угнетенность, озлобленность, зависть являются источником правды, гарантируют справедливость сознания и благородство чувств. Высшее рождается из чувства вины, а не обиды. Идея народа и правды народной — объективна, не зависит ни от каких человеческих состояний и социальных особенностей, не может определяться бедностью, угнетенностью, демократизмом происхождения, равно как и богатством, властью и аристократизмом происхождения. В народ входит всякий, кто принял внутрь себя объективную, бескорыстную правду, и тут никакой роли не играет, дворянин ли он, пролетарий или интеллигент-разночинец. Лжеаристократизм пролетариата или «третьего элемента» так же отвратителен, как и лжеаристократизм дворянства или буржуазии. Вольное отречение дворянства от своих привилегий, от несправедливо принадлежащей ему земли во много раз благороднее, объективно-праведнее, чем исключительно корыстная попытка крестьянина отнять землю путем насилия. В первом случае в мире побеждается некоторое зло, смиряется злая воля перед добром, во втором случае никакое зло не побеждается, а достигается разве лишь внешнее преимущество, сомнительное благополучие. Уж конечно, такие бары, как покойные кн. С. Н. Трубецкой и гр. П. А. Гейден, более народны, национальны, более благородны и для осуществления правды народной избраны, чем многие интеллигенты из «третьего элемента», чем крестьяне, вступающие на путь пугачевщины, чем рабочие, с легкостью совершающие убийства на партийной почве.
Русское дворянство было когда-то передовым сословием. Оно, главным образом, создало русскую литературу, из его рядов вышли когда-то декабристы и передовые люди эпохи Александра I-го, а потом деятели освобождения крестьян и реформ Александра II-го, им создано земское освободительное движение и из него и до сих пор еще пополняются ряды высшей интеллигенции страны. Но заслуги дворянства всегда были связаны с сословным самоотречением, свободным подчинением общенародной и общечеловеческой идее, заслуги эти были возвышением над ограниченным бытом своего сословия, преодолением классовой корысти и вожделений. Дворянство, как самоутверждающееся сословие, претендующее на привилегии, не только не имеет никакого оправдания перед лицом всенародной правды, но и невозможно с точки зрения социальной необходимости. Аристократизм не есть привилегия, аристократизм — долг, обязанность благородства, служение, noblesse oblige.
Аристократия внутренне существует как благородная порода, как рыцарский дух. Такими и были лучшие наши бары — гуманисты и у лучшей, небольшой уже части дворянства до сих пор сохранились некоторые черты рыцарского благородства. Этим лучшим можно больше довериться, чем многим из «третьего элемента», на честь их можно положиться. Аристократ неблагородный, лишенный рыцарской чести, полный злобной корысти и разнузданных аппетитов, такой аристократ — хам в тысячу раз больший, чем всякий не аристократ. Такова придворная камарилья, льстивые прислужники власти, одичавшие члены последнего земского съезда и т. п. Масса дворян некультурна, корыстолюбива, чужда всяких идей, темна по своему сознанию и дичает окончательно по своим чувствам. Последний земский съезд обнаружил такое одичание, такую корысть и такое невежество дворянства, что страшно становится. Что сталось с лучшими традициями русского земства? Ни одной идеи не было высказано на земском съезде, не было ни одного благородного движения, никаких проблесков сознания важности происходящего, никаких признаков понимания исторических задач. Только в небольшой части дворянства видны признаки самоотречения и сознания исторического момента, в ней все еще видны черты более высокие, Чем у нарождающейся буржуазии, чем у самоутверждающейся интеллигентской кружковщины.
Земщина составляет органический элемент русской общественности, и она сыграла уже историческую роль. В земщине нет такого отщепенства, такой оторванности от народной жизни, как в революционной интеллигентщине. Реакционное разложение в земстве потому ужасно, что из земщины должны выйти лучшие люди и соединиться с высшей интеллигенцией городов, с избранниками духа.
Состав партии Народной свободы и мирного обновления наиболее, кажется, приспособлен к тому, чтобы вывести страну из политического кризиса, наиболее пригоден для управления, хотя в массе лишен высшего сознания и призвания. Все-таки это наиболее образованная, культурная и ответственная по своей психике часть населения, более «третьего элемента» пригодная к общественному созиданию, к органическому развитию. Освобождение же есть органическое развитие, а не разложение.
Черная сотня тоже продукт разложения народного организма. В черной сотне нет ничего положительного, органического, это своего рода отщепенцы исторического процесса, отбросы народа. Образовалась роковая цепь. Уродливая красносотенность «третьего элемента», чуждого народной вере и народной воле, определялась грехами власти, преступлениями бюрократического деспотизма, а интеллигентская уродливость определяет в свою очередь дикую черносотенность «союза русского народа» Необходимо разорвать эту цепь, выйти из порочного круга революционности и реакционности, необходимо новое крещение и для красной и черной сотни. Жажда абсолютной правды у лучшей части интеллигенции может утолиться призрачно-бесовщиной, реально-религией. И я верю: избранная часть интеллигенции, познав ужас путей человеческого самоутверждения, истоскуется и перейдет к сверх-исторической форме христианства
Появится, раньше или позже, новое рыцарство, возродятся в нем традиции старого аристократического благородства, превратится в нем мятеж избранников в высшую покорность Богу, во имя Которого начнется крестовый поход против зла России нужны рыцарские ордена, нужны личности рыцарского закала.
Нет комментариев
Добавьте комментарий первым.