Николай Бердяев. Ложь гуманизма

I

В основе современного революционного миросозерцания, в первоначальных истоках революционной демократии и революционного социализма лежит великая и соблазнительная ложь — ложь гуманизма. Гуманизм эмоционально искажает наше познание и отвращает нас от Истины и Правды. Он делает все мышление заинтересованным и корыстным. В нем есть ложная чувствительность, которая на практике слишком часто оканчивается жестокостью. Гуманистической моралью прикрываются безответственные люди и во имя ее совершают самые страшные насилия. Ложь гуманизма должна быть философски и религиозно разоблачена. Прекраснодушные формы гуманизма мешают изобличению его внутренней сущности, вводят в заблуждение своим обманчивым благообразным обличьем. Нельзя победить этот гуманистический яд политической борьбой. Необходимы более сильные средства, действующие на самые причины болезни. Очень поверхностен тот взгляд, который видит в борьбе за политическую власть и за социальные интересы основную сущность той драмы, которая разыгрывается в русской революции. Такая борьба групп за власть и интересы, конечно, существует, внешне она более всего заметна, в борьбе этой сложно переплетаются злые и добрые начала человеческой жизни.

Но на большей глубине можно увидеть духовную борьбу, противопоставление разных духов, действующих в социальной жизни. В эту глубину необходимо заглянуть. Ведь обычно на поверхности все представляется не таким, каково оно в глубине, в самой своей сущности. Поверхность жизни всегда бывает обманчива. Обманчивы и все социальные лозунги, все социальные идеологии, обманчивы и самые первоначальные интересы человеческие, которые представляются многим самой реальной основой всякой социальной борьбы. Необходимо вскрыть реально-духовную основу этих социальных миражей и призраков. На чем покоится эта вера в революционную демократию, в ее естественные добродетели, в грядущий социальный рай, который она должна принести человечеству? Никакие материалистические социологические учения не дают для такой веры достаточных оснований. Да вера и не нуждается в научных основаниях. Вера есть религиозная функция души, и этот религиозный ее характер остается и в том случае, когда она направлена на недостойные предметы. Революционный утопизм всегда покоится на ложной вере в естественную благостность человеческой природы, на ложном гуманизме. Это есть вера, а не знание, так как знания такого нет и быть не может. И из всех вер, которыми загоралось сердце человеческое, это — самая неосновательная и самая низкая вера, ибо в ней человек сделал предметом своей веры не высшее и горнее, а самого себя как эмпирический факт, как естественную данность.

Такая вера не может быть творческой, она не может вести к возвышению человека, она хочет устроить человеку блаженную жизнь в низинах. Эта ложная гуманистическая вера особенно пышно расцвела в России. Русское народолюбие и есть одна из форм гуманизма. Вера в народ есть ложная вера в человеческую массу как эмпирическую данность. Эта вера предполагает оптимистические представления о человеческой природе, она отрицает греховную испорченность человека, не ведает зла, лежащего в основе мировой жизни. Гуманизм очень чувствителен к страданиям людей, он выставляет на знамени своем борьбу со страданиями людей во имя блага людей. Но гуманизм отрицает зло, не видит зла и не в зле ищет источника страданий. И лучшие из гуманистов оказываются орудием зла, игралищем злых сил, так как отрицание, зла — самый большой его успех. Перед современными гуманистами никогда серьезно не ставилась проблема зла. Для них существует зло лишь во внешнем смысле слова, лишь как страдание, как неудовлетворенность потребностей, а не как воля, отпавшая от Бога, изменившая правде.

Отрицание иррациональной тайны зла есть признак ограниченности, и ведет оно к подмене Бога природой или человеком. Острое чувство зла, лежащего в основе этого мира, укрепляет живую веру в Бога и живую связь с Ним. Довольство этим миром отдаляет от Бога. Жажда искупления зла мира приближает к Богу. Гуманизм, довольный человеком в этом мире, отрицает трагедию мировой жизни. И ничего не может быть более плоского, поверхностного и ограниченного, чем розово-оптимистическое представление о человеке как естественно-благостном существе. Такое представление невозможно для христианина, исповедующего религию искупления. Но оно невозможно и для всякого глубокого религиозного сознания, в основе которого всегда лежит чувство горестности мировой жизни и грешности человека. Религия всегда утверждает смысл мировой жизни, но всякая религия пессимистична, а не оптимистична по отношению к данному миру. Оптимистическое довольство природой мира и природой человека не может быть глубоким и религиозным.

IV

То миросозерцание, которое объясняет зло человеческой жизни исключительно внешними условиями жизни и ожидает избавления от социальных революций и изменений во внешней социальной среде, не только не религиозно, но и антирелигиозно по существу. На языке философском социально-революционный гуманизм есть всегда номинализм, т. е. отрицание всех духовных реальностей, реальности всех целостен, реальности Бога, космоса, человечества, нации, государства и… человека как самобытной целости, возвышающейся над низкими составными элементами. Гуманизм атомизирует все реальности, все разлагает во имя призрачного блага человека. Но он разлагает и самого человека. В этом кара гуманизма: он бессилен поддержать реальность собственной святыни. То возвеличение человека, которое провозглашается оптимистическим и позитивистическим гуманизмом, есть в конце концов предельное унижение человека, отрицание его самобытной природы, независимой от природы низшей, его первородной свободы, его высшего происхождения и предназначения.

Когда отвергается все, что выше человека, все, к чему он может и должен возвышаться, тогда страшно принижается человек — он оказывается каплей в море природной и социальной необходимости, отражением внешней среды. Чтобы человек был подлинной реальностью, а не случайной комбинацией элементов низшей природы, нужно, чтобы были реальности высшие, чем человек.Подлинный реализм всегда иерархичен. Гуманизм отрицает, что человек есть образ и подобие Божье, он принужден признать, что человек есть образ и подобие природного бытия, естественной и социальной среды, т. е. природы низшей, чем он сам. То самодовольство человека, которое составляет пафос гуманизма, не имеет никакого оправдания и никакого основания в строе мира, доступном познанию гуманистов. С точки зрения научной, которая особенно близка гуманизму, нет никаких основании утверждать естественную благостность, доброту и самобытную силу человеческой природы. Наоборот, с позитивно-научной точки зрения есть все основания утверждать, что человек по естеству своему — зверь, который в длительном процессе эволюции через дисциплину и тренировку цивилизации, государственности и общественности превращается в человека. Творческая сила и свобода человека не открывается позитивно-научному сознанию.

А в распоряжении современного гуманизма нет других способов познания, кроме научно-позитивного. Биология и социология сами по себе приводят к пессимистическому взгляду на человеческую природу. Эти науки не дают никаких оснований для розовых утопий и мечтаний. Но в низости и звериности человеческой они видят естественный факт, а не грех и зло. Вся история человечества является обильным источником самых горьких разочарований для всех тех, у кого есть розовые и оптимистические представления о природе человека и о его грядущем блаженстве на земле. Религия так же, как и наука, не учит об естественной благостности и доброте человеческой природы. Но там, где наука видит естественный факт и уклоняется от всякой оценки, там религия видит зло, падение и грех. Для науки существует эволюция от звериного состояния к человеческому; для религии — падение богоподобного существа в состояние звероподобное. То, что научное познание изучает на поверхности, не проникая до первоисточников, то познание религиозное постигает в глубине. Религия ищет избавления от зла и горестей жизни в этом мире. Всякая глубокая религия есть религия искупления. И истинной религией, заключающей в себе полноту, может быть лишь религия Христа, религия креста и искупления. Гуманизм не хочет искупления, он хотел бы истребить в сердце человеческом жажду искупления, внушить веру, что возможно совершенное устроение, счастье и блаженство на земле без креста и Голгофы.

Это — старая еврейская идея, помешавшая евреям принять Христа. На этом пути подстерегает гуманизм страшная кара. Он не хочет возвысить человека до Бога через искупление, через Сына-Искупителя и потому ввергает его вниз, в низинную природу, которая делает человека рабом. Христианское сознание бесконечно высоко возносит человека, ибо Христос был совершенным Богом и совершенным человеком, оно подымает человека из рабства злу на необычайную высоту. Лишь христианство утверждает богоподобие человека, его божественное происхождение и предназначение. Лишь христианство учит не о растворении и исчезновении человека в Божестве, а о вечной жизни и вечном назначении образа человеческого в самом Боге. Христианство и есть истинный религиозный гуманизм. Лишь на христианской почве возможно раскрытие творческой природы человека. Лишь христианство утверждает бесконечную ценность человеческой души, превышающую все блага мира и все царства мира. Гуманизм бессилен утвердить самоценность человека, он неизбежно превращает человека в орудие, в средство для грядущего социального рая, для общего блага, для социализма, для всяких кумиров земных.

III

Творческая и богоподобная природа человека раскрывается лишь через искупление, через приобщение ее к Богочеловеку-Христу. В естественном состоянии природа человека искажена, богоподобие ее замутнено, творческая энергия ее подавлена. Христианство, как и всякая глубокая религия, как и всякий глубокий взгляд на жизнь, постигает трагические противоречия жизни, оно видит звериность и греховность человека как естественного существа, его порабощенность низшим хаотическим стихиям, оно не доверяет его естественным добродетелям. Человек — двойственное и двоящееся существо, существо звероподобное и богоподобное, рабье и свободное, хаотическое и космическое, бессильное и творческое. Природный, естественный человек, взятый в абстракции, и есть человек звероподобный, рабий, хаотический и бессильный. Эти низшие стихии в человеке смиряются и побеждаются долгой и сложной дисциплиной культуры, подчинением норме и закону, выведением человечества из «естественного» состояния, которое в более глубоком смысле есть состояние противоестественное. Окончательно же освобождается человек от рабства у низших стихий и переходит к жизни благодатной лишь религиозным путем, через Того, Кто был «Путь, Истина и Жизнь». Революционный гуманизм хотел бы воцарения и возвеличения, «естественного», т. е. хаотического и звериного человека, он выдает раба за свободного, бессильного за творца, зверя за бога.Таково завершение гуманизма в философии Фейербаха, в социализме Маркса. Этот предельный дух гуманизма веет во всяком воинствующем атеизме и позитивизме, во всяком социализме и анархизме. В этом последнем гуманизме нельзя уже узнать того античного гуманизма, который возрождался на заре новой истории и давал новому человеку творческие импульсы. В античном гуманизме есть своя вечная правда, но действие его в христианскую эру очень усложнено и противоречиво.

В эпоху Возрождения столкновение античного гуманизма с Христовой религией искупления порождало трагедию творчества*. Прекраснодушный, идеалистический гуманизм, который исповедуют многие хорошие и культурные люди, есть явление переходное и разложимое на полярно противоположные начала. Гуманизм был изжит в Ницше — последнем гуманисте. Дитя европейского гуманизма и жертва его — он сгорел от пламенного желания преодолеть человека, он искал сверхчеловеческого. Он проповедовал жестокость к человеку во имя высших ценностей. Это — одна линия движения гуманизма, высшая, горняя линия. Другая линия— низинная, плоскостная, она ведет не к Ницше, а к Марксу, к анархистам, к создате-

* См. мою книгу «Смысл Творчества. Опыт оправдания человека».

-лям земного рая для человечества. В этой нетворческой линии гуманизма подымается злобная обида человека, злобная зависть и месть за его земную судьбу. Эта линия движения не обращена к ценностям и не ищет сверхчеловеческого, в ней гуманизм не преодолевает себя, а упирается в пустоту, в истребление качеств. Мораль этого гуманизма любит обосновывать себя на человеколюбии, на сострадании к человеку, на стремлении к счастью и благу людей. Но эта расслабляющая человеколюбивая мораль расковывает зверя в человеке и убивает его богоподобную душу, так как лишает человека его высшего содержания, освобождает его от высшего смысла и света. Боязнь жестокости по отношению к греховной человеческой природе ведет на практике к звериной жестокости, которую мы видим во всякой анархии. Гуманизм или преодолевает себя через трагедию творчества и подымается вверх, или падает в низины и изобличает пустоту своей зверино-хаотической природы. В русской революции гуманизм переходит в свою противоположность, отрицается человек и изобличается ложь гуманизма.

Христианство — антипод гуманизма, это два духа — непримиримые. В христианстве заложено свое высшее откровение о человеке, хотя и не до конца раскрытое, наполовину пребывающее в скрытом потенциальном состоянии. Гуманизм же претендует быть исключительным откровением о человеке. Но он всегда оказывается откровением низших стихий в человеке, замутнением и истреблением образа человека, лика человеческого.

Гуманизм — безбожен, в нем Бог подменяется человеком. Но это убиение Бога оказывается и убиением человека. Когда истребляется образ Божий в человеке, то истребляется и образ человеческий. Человек низвергается в низинную хаотическую природу, в которой исчезает. Как истинный, предвечный, абсолютный образ человека есть Христос — сын Божий, и через Него все человеки — бессмертные сыны Божьи. Или образ человека — антихрист, сын мира сего, и через него все человеки — смертные сыны греха, порождение и игралище хаотических стихий. Гуманизм в пределе своем принимает антихристов образ человека.

IV

В жизни социальной гуманизм дает обоснование безбожной демократии и безбожному социализму, в которых обоготворяется человеческая воля и человеческое благо, человек приковывается к земной жизни и отрицаются все цели жизни, выходящие за пределы ограниченной эмпирической данности. Утопия земного социального рая — безбожная утопия, она отрицает бессмертие души, она подменяет царство Божье, она есть новейшая трансформация того еврейского хилиазма, который ждал вместо Мессии-Распятого иного Мессию — царя земного. Этим я не хочу сказать, что в демократии и социализме все безбожно, в них есть и элементы здоровые, религиозно нейтральные или религиозно освятимые. Но здоровый пессимизм христианства не допускает развращенной мечтательности о земном рае, о земном блаженстве, о совершенной жизни в пределах этого ограниченного мира и этой невозрожденной человеческой природы. Царство Божье есть новая земля и новое небо, оно предполагает переход в иной план бытия, преображение человека и преображение мира. В социальных утопиях отсутствует здоровый аскетизм, необходимый в жизни этого мира. Эта настроенность аналогична разврату в жизни половой.

В революционной стихии бог Дионис совершает свои оргии. Христианство не дает оправдание и освящение государству с его суровой дисциплиной, с его законом и мечом принуждения, пресекающим действия злой воли, переступающей допустимые пределы. «Начальствующий носит меч не напрасно». Начало власти государственной идет от Бога, а не от диавола. Анархические утопии глубоко враждебны христианству. Христианство не обоготворяет цивилизацию с ее нормами и не считает ее высшим состоянием человечества, но оно оправдывает и освящает цивилизацию и ее закон для грешной и злой человеческой породы. Грешное человечество должно жить под законом.

Жить в совершенной свободе может лишь человечество, благодатно возрожденное. Мечтательный взгляд на массу человеческую как на естественно благостную и добрую, но стесненную внешним законом и принуждением государства совершенно несовместим с христианством. Необходимо окончательно порвать с рядом мыслей, восходящим к Руссо. Великие испытания наших дней должны наконец принудить отказаться от русских иллюзий в этой области. В законе государственном с его неизбежными жертвами есть своя суровая религиозная правда. И сама жестокость закона более человечна, чем гуманистическая мечтательность, расковывающая звериный хаос. Вл. Соловьев хорошо сказал, что право и государство нужны не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы помешать ей превратиться в ад. Он определил государство как организованную жалость.

Предельное отрицание радикального зла человеческой природы мы встречаем в анархических учениях. Идеалистический анархизм Л. Толстого видит в истории сплошное внешнее зло, но никакого внутреннего зла в самом человеке не признает — он обращается к естественной добродетели человека. Демонический анархизм Бакунина обращается к разрушительным стихиям человеческой природы и из них хочет воссоздать грядущее царство свободы. Но все анархисты верят, что лучезарное царство свободы наступит, когда спадут цепи с человеческой природы и она обнаружится в своей естественной блистательной сущности. Анархизм есть самый злой плод гуманизма, самый предельный его вывод. И необходимо с религиозной серьезностью неустанно противополагать гуманистическому анархизму суровое и пессимистическое утверждение государства, которое от Бога предназначено противиться звериному хаосу. Истинная основа государства — в аскетическом и пессимистическом отношении к человеческой природе, а не в стремлении создать совершенное царство земное. Совершенная, свободная, благодатная жизнь осуществляется лишь сверхприродно, она есть жизнь во Христе возрожденная, а не естественная социальная жизнь в природном смысле слова. Безответственное и прекраснодушное отрицание зла слишком дорого стоит. Расслабляющий гуманизм, так страшащийся всякого принуждения государственности, ведет на практике к неисчислимым жертвам и насилиям, к максимуму жестокости.

Он делает беззащитной человеческую личность, лишает ее охраны элементарных человеческих прав, он отдает ее на растерзание звериных стихий. Величайшие ценности гибнут в анархии, в безвластии, в ярости разбушевавшейся и ничем не сдерживаемой злой человеческой природы. Суровость и жестокость государства с принуждением и насилием есть большая любовь к людям, большая забота об их участи. Меч закона, меч, не напрасно носимый начальствующим, есть противление тому человекоубийственному звериному хаосу, который разверзается, когда снимаются с человеческой массы все оковы государства, все нормы культуры, все заповеди религии. Человек, как природное существо, должен жить в государстве, в культуре, в Церкви, в дисциплине и нормировке. Высшая, творчески-свободная и благодатная жизнь раскрывается перед человеком в ином плане, в преображении этого мира, в возрождении через Христа.

С ложью гуманизма необходимо вести духовную борьбу. И особенно необходимо это в России, после трагического опыта революции, снявшей с человеческой массы все оковы и нормы, вышедшей из-под закона. Правда, которая может прельщать в гуманизме лучших людей и которая приоткрылась в творческую эпоху Возрождения, есть правда о богосыновстве человека, о творческом его призвании. Это — христианская правда. Но она ничего общего не имеет с тем революционным гуманизмом социалистов и анархистов, который губит все творческие ценности и враждебен всякому творческому восхождению человека, с гуманизмом низинным и плоскостным. Этот лживый и безбожный гуманизм — человекоубийствен, он есть смерть образа человека, образа сынов Божьих. Духовное человекоубийство ведет и к физическому человекоубийству. Это слишком ясно видно на всех революционных исторических движениях, в которых естественного человека пытались обоготворить, отдав судьбу государства, народов и культур на массовый человеческий произвол. Подлинная жизнь человека раскрывается в его богосыновстве, а не в восстании его естественной звериности.

Добавлено Арина Ларедо в Философский пароход в 11.01.2017