Р. Якобсон. Пушкин и народная поэзия
«В зрелой словесности, — пишет Пушкин, — приходит время, когда умы, наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и к странному просторечию, сначала презренному» [ПСС, VII, 80-81]. Сопротивление романтизма замкнутости и космополитизму жестких классических норм, избытку неукоснительных правил и утонченной, вялой литературной технике; подъем национального самосознания и чувства; руссоистское очарование стихией сельской жизни, якобы естественной и неиспорченной в своей основе; наконец, революционный энтузиазм по отношению к народу и к его чаяниям и творческим способностям — все это предпосылки фольклорных тенденций в европейской литературе пушкинского времени. Еще более сложную и значительную роль играло устное народное творчество в России; в самом деле, сравнительно недавно до рассматриваемой эпохи литература и устное творчество различались не столько как два вида искусства, сколько чисто функционально: в соответствии со средневековой традицией письменное слово служило преимущественно задачам церкви, а устное народное слово использовалось в светской поэзии, и дело обстояло именно так даже в высших слоях общества.
В XVIII веке наметилась тенденция к секуляризации русской книги, а фольклор постепенно становился исключительной принадлежностью низших общественных слоев; однако жизнь русского поместного дворянства, которая долгое время оставалась решающим фактором в русской литературе, была столь глубоко погружена в крепостную народную стихию, что соответствующие художественные стимулы сохранили силу. Эти факторы проявляются особенно ярко в низших литературных жанрах, которые в меньшей степени ограничивались и контролировались социальной цензурой, и среди русских писателей XVIII и XIX столетий почти не было тех, которые не испытали бы в своем творчестве влияния фольклорной традиции. Постепенно наряду с фольклорными формами развивались столь же зрелые литературные формы, но даже в 30-х годах Пушкин так высказывался по поводу отечественной художественной прозы: «… надо бы сделать, чтоб выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще!…» [Из «Воспоминаний о Пушкине» В.И. Даля — см. «А.С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 2. М., 1974, с. 224].В пушкинских произведениях и биографии обнаруживаются многочисленные свидетельства его прекрасной осведомленности в области разнообразных форм народной поэзии — лирических и эпических форм, песен и сказок, народного юмора и причитаний, обрядовых представлений и пословиц. Всю жизнь он хранил в памяти песни и сказки его старой няни; он любил слушать народных певцов и сказителей в наследственных поместьях — Михайловском и Болдине — и в частых своих странствиях по России.
Он восхищался образцами русского фольклора и рассказывал о них в обществе, внимательно читал сборники произведений фольклора, записывал народные сказки и песни, даже готовил сборник русских исторических песен и подробное исследование по фольклору; в его сочинениях разбросано множество цитат, реминисценций и эпиграфов почти из всех жанров народной поэзии. Наконец, особое место в его поэтическом наследии занимают произведения с осознанным отпечатком народного творчества.
В первой опубликованной поэме Пушкина «Руслан и Людмила» (1820) консервативные критики его времени обнаружили элементы русской «мужицкой» эпической поэзии, «незаконно» перенесенные в сферу высокой литературы, а в прологе, который поэт написал для второго издания поэмы (1828), он отнес ее к области народных сказок. Однако общий стиль «Руслана и Людмилы» взят у Вольтера и Ариосто, а ее фольклорный колорит носит поверхностный характер; фактически он сводится к «сельскому» бурлеску и к ряду «древнерусских» имен и атрибутов.Пушкинские подражания формам народной поэзии относятся к годам ссылки в Михайловском, откуда осенью 1826 г., получив высочайшее прощение, Пушкин привозит в Москву свои «Песни о Стеньке Разине».
Их образец обнаруживается в разбойничьих песнях, которые из всего богатства русской народной поэзии привлекали поэта в наибольшей степени и наиболее продолжительное время и которые оставили столь яркие следы в поэме молодого Пушкина «Братья разбойники», а также в более поздних прозаических работах о Пугачеве. Образы мятежных разбойников составляли довольно рискованную тему для Пушкина и его друзей-декабристов. В мотивах песен 1826 г. прослеживаются черты письменных памятников и образное богатство фольклорной лирики, в то же время в них под оболочкой фольклора объединяются сокровенные темы жизни поэта данного периода: безжалостное расставание с ушедшей любовью («Где муки, где любовь» — из стихотворения 1826 г. «Под небом голубым страны моей родной»), вызывающая отвращение тягостная необходимость соглашения с царем, мечты о побеге за границу на корабле. И, наконец, в этих песнях Пушкин впервые обратился к стиху русской народной песни с его постоянных числом ударных слогов в строке и неустойчивым числом безударных слогов в интервалах между ударными. Вскоре (в 1828 г.) он вновь обращается к этой форме в ряде незавершенных, явно предварительных поэтических набросков.
Исследования показывают, что вторая половина 20-х годов знаменует начало нового периода в жизни, мировоззрении и творчестве Пушкина — периода, который со всей отчетливостью определился в начале 20-х годов. Если герой пушкинской лирики и ранее постепенно утрачивал свое ведущее, центральное место, то для этого последнего периода особенно характерно дальнейшее сокрытие авторского «я»: лирика в собственном смысле отступает на задний план, на смену лирически окрашенной поэме приходит повесть, в которой личность рассказчика завуалирована; автор скрывает себя, выпуская произведения анонимно, либо выдает себя за бесхитростного переводчика или излагателя, или даже просто за издателя чьих-либо записок и рассказов. Исторический характер прозы усиливает отдаленность автора от ее содержания, подчеркивает его неучастие в действии. Стихотворная форма ранее производила впечатление индивидуальной речи поэта; в данный же период последняя уступает место либо прозе, либо стихотворной форме сугубо заимствованного происхождения; формы, ориентированные на античные и фольклорные образцы, занимают значительное место в пушкинской поэзии 30-х годов.
Так, в этот период возникает цикл пушкинских сказок.Ограничивается ли поэт подражанием образцам отечественной народной поэзии? Отнюдь нет. Пушкинская техника — это техника коллажа. Точно так же, как начальный монолог француза Альбера в драме «Скупой рыцарь», которую Пушкин выдавал за перевод отдельных сцен из английской пьесы, фактически развивает — как было недавно показано — содержание русской пословицы, персонажи пушкинских сказок, непременно заимствованные из западных источников — из сказок братьев Гримм, Ирвинга, Галлана, — представлены преимущественно в русском фольклорном обличье. Здесь, конечно, нельзя говорить лишь о поверхностном знакомстве поэта с местной фольклорной традицией, поскольку именно Пушкин подсказал Жуковскому и ориентирующемуся на фольклор сказочнику Далю темы русских сказок. И точно так же он предложил Гоголю темы его самых известных произведений, при том что сам создал в высшей степени оригинальную пьесу, отталкиваясь, скажем, от трагедии Вильсона: он любил сводить вместе разнородные и далекие элементы.
Так, слегка подретушировав фабулу «Легенды об арабском звездочете» Ирвинга, которая полупародийно имитирует сочинение в духе восточной сказки, он волшебным образом создал чисто русскую сказку о золотом петушке, которая в то же время наполнена внутренней пушкинской символикой. В «Песнях западных славян» его отклик на сербскую эпическую поэзию связан с мистификацией П. Мериме и с формальными приемами поэтики и ритмики русского фольклора; на основе аналогичных приемов, двух-трех знакомых ему чешских имен и русифицированной немецкой оперы он создает эпическое произведение будто бы чешского происхождения о Яныше королевиче, которое насыщено личным жизненным опытом поэта-супруга.
В пушкинском фольклорном эпическом произведении песенного характера непременно осуществляется транспозиция и перестройка исходных компонентов, и весьма примечателен тот факт, что наиболее художественно оформленная и законченная из русских фольклорных форм — былина — в творчестве Пушкина остается без отклика, несмотря на его восторженную оценку, и что неоднократные попытки в этом направлении (1822, 1833) заходили в тупик с самого начала. Былина представляет собой готовую русскую поэтическую форму, и именно поэтому Пушкин предпочитает преобразовывать в русский стих сербское сочинение или даже русскую сказку, в которых он предугадывает потенциальное стихотворное произведение.
«Сказка о золотом петушке» — последнее и наиболее важное звено в пушкинской трилогии волшебных сказок из жизни царей (1831 — 1834). Первые подступы к этому циклу относятся к 1822 г. — кишиневскому периоду ссылки поэта, и среди них обнаруживается и план сказки о царе Салтане, и гротескная фривольная сказка «Царь Никита». Последняя восходит к западному литературному образцу, окрашивая его богатыми русскими фольклорными атрибутами, в числе которых стихотворный размер — четырехстопный хорей, заимствованный для этой сказки из написанных в фольклорном духе баллад Жуковского; эта сказка остается абсолютно чуждой тем эпическим произведениям Пушкина, которые не испытали воздействия фольклора.
Эти же черты характеризуют и всю сказочную трилогию 30-х годов, и иронический привкус резвой кишиневской шутки отзывается гротеском в последней из сказок этой трилогии.В том случае, если тема сказки относится к средним слоям общества, ориентации на фольклорные формы у Пушкина нет и на передний план выступает его основной размер — ямб. Этот жанр представлен у Пушкина стихотворением «Гусар» (1833), написанном в стиле народной украинской баллады и имеющем в качестве источника рассказ О. Сомова в фольклорном духе, и балладой «Жених» (1825), тема которой заимствована из сказки братьев Гримм, переработанной Пушкиным в Михайловском в балладное стихотворение со строфикой, восходящей к Бюргеру.Пушкинские сказки из крестьянской жизни составляют совершенно особую группу.
Они задуманы, по-видимому, в начале 30-х годов и имеют своим источником материал фольклора — либо западного происхождения, как «Сказка о рыбаке и рыбке», либо, в противоположность упомянутым выше циклам, исключительно из русских народных преданий, которые поэт узнавал или из чужих записей, как в случае зачина сказки о медведихе, или непосредственно от народа: «Сказка о попе и о работнике его Балде» является модификацией сказки, записанной поэтом в Михайловском. Во всех этих сказках Пушкин подчеркивает элементы социальной сатиры, и ни одна из них не написана традиционным литературным размером. Здесь мы находим стих подлинно фольклорного характера, в котором виден явный отказ от силлабической схемы и, в частности, от четырехстопного хорея, условного признака «фольклорности».
В «Сказке о рыбаке и рыбке» это музыкальный стих, родственный ритмам пушкинских сочинений о Разине и в особенности размерам его эпических «Песен западных славян»; речитативный стих с еще более свободной схемой безударных слогов звучит в сказке о медведихе, а «Сказка о попе и о работнике его Балде» написана стихом народных обрядовых речей, в которых значительная свобода стиховой структуры сочетается с четкими рифмами и энергично подчеркивается ритмико-интонационное членение фразы. Опыт Пушкина в области литературной обработки такого стиха поражал многих читателей и критиков своим своеобразием, и до сих пор в некоторых русских исследованиях ошибочно говорится о «рифмованной прозе» пушкинской сказки. Смелое введение поэтом в литературу злободневных, острых социальных тем и стихотворной формы, резко противоречащей литературной традиции, создавало впечатление стойкого подражания поэта фольклорным образцам. В 30-е годы Пушкин прозорливо осознавал, что будущий русский поэт обратится к отечественному народному стиху и возвысит его до статуса национального стиха (см. «Путешествие из Москвы в Петербург»). Развитие современной русской поэзии идет именно по этому пути, и в XX в. стих фольклорного характера появляется уже «не только в народной сказке»: в поэзии русских символистов звучит его музыкальный вариант, а Владимир Маяковский положил принципы разговорных форм в основу широкого ритмического обновления стиха.
Нет комментариев
Добавьте комментарий первым.