Валерий Соловей. Русский миф: великий и зыбкий

Валерий Дмитриевич Соловей , родился в 1960 году, доктор исторических наук, эксперт Горбачев-фонда, автор многих публикаций о социальных проблемах российской истории.

 

Хотя популярная некогда шутка о “нашем непредсказуемом прошлом” давно уже превратилась в избитую банальность, от этого она не стала менее верной. Но в отношении отечественной истории ее правота ничуть не больше, чем в отношении истории любой другой страны.

В некотором смысле перманентная ревизия истории неизбежна хотя бы в силу развития науки, которая занимается ее изучением. Историки обнаруживают новые факты, документы и свидетельства, изыскивают возможность извлечь из уже известных источников дополнительную информацию, генерируют новые интерпретации, обращаются к ранее не исследовавшимся аспектам прошлого. Все это неизбежно меняет его восприятие, приводит к формированию новой картины истории, которая через учебники, популярную литературу, по культурным и информационным каналам просачивается в общество, в обыденное сознание, приводят к изменению казавшегося незыблемым прошлого. Новые интерпретации фактически создают новую историю. Не остается даже неоспоримых фактов, ведь в новых интерпретациях им просто может не оказаться места, или они будут радикально переоценены.

Все это мы слишком хорошо знаем по кардинальному пересмотру российской истории, который в XX веке происходил, по крайней мере, трижды: после большевистской революции, затем — в 30-е годы и, наконец, на исходе ушедшего века. Однако наша история не исключение, а наиболее яркое выражение общего правила. Если сравнить два учебника по истории любой европейской страны — один, написанный в начале ХХ века, а другой — столетием позже, — то сложится впечатление, что читаешь об историях разных стран.

В то же время упомянутый советский и посткоммунистический опыт наглядно показывает, что более фундаментальным фактором ревизии истории оказывается не развитие исторической науки, а изменение внешней по отношению к ней политико-идеологической и культурной ситуации. Это наблюдение справедливо не только для нашей страны. Правда, поскольку в России политико-идеологический контекст менялся стремительно и радикально, то соответственно не менее стремительно и радикально менялся взгляд на историю. Старая картина прошлого видоизменялась не путем внесения в нее небольших и постепенно накапливавшихся поправок, а навязывалась в приказном порядке. Поэтому, хотя результат внешне был одинаковым — ревизия прошлого, в случае России она сопровождалась интеллектуальной дезориентацией, потерей моральных ориентиров и культурным шоком.

Но главное, что отличает изменения в восприятии русской истории от того, как это происходит в других странах, — мощная негативистская струя в интерпретациях отечественной истории. Проще говоря, всякий ее пересмотр сопровождался ее очередным уничижением. Тенденция рассматривать русскую историю как историю ошибок и кровавых преступлений, как неполноценную в сравнении с историей Запада составляет доминанту отечественной культурной и интеллектуальной жизни с первой трети XIX века.

Понятно (хотя непростительно), когда уничижительный взгляд на собственное прошлое навязывается победителями побежденным, как это случилось с Германией после Второй мировой войны. Однако наша страна не была побеждена и никогда не была оккупирована. Взгляд на Россию с точки зрения презумпции ее неполноценности не привнесение извне, а, судя по его постоянному воспроизведению, вырастает из отечественной почвы. Почему и как это получилось — вопрос, требующий отдельного рассмотрения. Меня же сейчас больше занимают культурные и психологические последствия негативизации национального прошлого.

По уверениям социальной психологии, позитивный взгляд на себя и группу, к которой принадлежишь, нормален и естествен для человека, в то время как самоуничижение и низкая оценка своей группы — признак глубокого психического неблагополучия, чреватого ослаблением и дезинтеграцией группы. Применительно к нашей теме это означает, что патриотический взгляд на историю выражает фундаментальную общечеловеческую потребность в самоуважении и уважении собственной страны и народа. Наоборот, негативизация истории, унижение страны и народа — даже если они продиктованы якобы соображениями интеллектуальной честности — разрушительны для психического и морального здоровья общества и персонально тех людей, которые настойчиво занимаются подобными вещами.

Люди, последовательно и упорно настаивающие на неполноценности России в сравнении с “цивилизованными странами”, в психологическом и культурном смыслах уже расстались с “варварской” Россией и ее “диким” народом; они считают себя принадлежащими к другому — “цивилизованному” — сообществу. Подобный психологический перевертыш можно назвать красивым термином “внутренняя эмиграция”, хотя лично мне кажется, что слово “предательство” определяет суть этого явления более точно. Ведь речь идет, говоря без обиняков, о моральном предательстве собственного народа и собственной страны.

Так что же, автор этих строк пытается доказать, что история России должна писаться в патриотическом ключе вопреки любым фактам? Если угодно, да. Хотя бы потому, что жизнеутверждающий взгляд на прошлое критически важен для сохранения психического здоровья и морального сплочения нации, для ее способности творить собственное будущее.

К слову, никакие факты не смущают тех, кто пишет истории близлежащих (и не только) к России государств. Народы, покорно склонявшие выи перед любыми иноплеменными пришельцами, народы, чей вклад во всемирную культуру ограничивается парой-тройкой гастрономических изысков или фольклорных номеров, народы, сохранившиеся на свете лишь благодаря доброй воле их северного соседа, предстают в собственных историях неузнаваемыми — свободолюбивыми, героическими, высококультурными воплощениями всех и всяческих достоинств.

К счастью, Россия являет собой тот редкий случай, когда нет нужды игнорировать даже самые неприятные факты собственной истории и натужно ее мифологизировать. Просто надо избавиться от полонившего нашу культуру гнетущего комплекса неполноценности и увидеть очевидное: история России — одна из самых успешных среди историй многих стран и народов. Предвижу, что определение нашей истории как “успешной” вызовет непонимание даже среди русских патриотов, готовых считать ее героической, драматической, трагической, но никак не успешной. А ведь на протяжении последней полутысячи лет Россия являла одну из наиболее успешных в мировой истории стран.

Но для адекватной оценки ее достижений надо отойти от культурно-исторического западоцентризма, рассматривающего современный мир с телеологической позиции, согласно которой Запад оказывается моделью и идеалом человеческого развития. Запад лишь малая часть современного мира, а его лидерство в человеческом сообществе не более чем кратковременный исторический эпизод, который, возможно, уже близится к своему завершению.

Это видно даже в том экономико-центрическом ракурсе, который Запад, традиционно обожествляющий экономическую мощь, навязал всему человечеству. Самую динамичную и перспективную региональную экономику современного мира представляет не Запад — объединенная Европа или США, а Восточная Азия. По заслуживающим доверия прогнозам, доля экономики Китая в суммарном ВВП мира составит в 2015 году около 18%, США — 16,5%, России — около 3%. Добавив к Китаю Японию и Южную Корею, мы увидим нарастающее экономическое преимущество Восточной Азии над всеми другими глобальными экономическими центрами мира. “Европа была прошлым, США являются настоящим, а Азия с доминирующим в ней Китаем станет будущим мировой экономики”, — утверждает известный итальянский ученый Джованни Арриги.

Лишь на первый взгляд такая перспектива выглядит драматическим изменением глобального порядка. В действительности же в ней нет ничего экстраординарного. Экономическая гегемония Запада насчитывает не более двухсот лет, в то время как в более протяженной исторической ретроспективе экономическое преобладание Востока было заметным и неоспоримым. В 1750 году доля Китая в мировом промышленном производстве составляла около трети против менее четверти всего западного мира. Это значит, что последнее тридцатилетие Восток крайне энергично и уверенно возвращает на время утерянное экономическое первенство, подкрепляя экономическое наступление наращиванием военной мощи. А о демографическом превосходстве Юга и говорить не приходится.

Отказ от западоцентризма предполагает выбор более объективной и масштабной шкалы для сравнений, которой может послужить предложенное французскими историками школы “Анналов” понятие Большого времени. Это глобальные временные ритмы, в течение которых происходят незаметные изменения, не воспринимаемые с обыденной точки зрения как события и выглядящие природными. В Большом времени внимание направляется не на актуальную динамику, а на социальные, демографические, культурные и ментальные процессы естественноисторического, то есть сродни природным изменениям, характера.

В рамках этого подхода первым главным достижением России в Большом времени можно считать сохранение национальной независимости. В колониальной зависимости от Запада оказался почти весь неевропейский мир, за исключением оказавшейся на тихоокеанских “задворках” Японии и экзотического Сиама (Таиланда). Наводившая ужас на Европу Османская империя сжалась до Турции и оказалась в унизительной зависимости от Запада; фактически европейской полуколонией стал “желтый колосс” — Китай. Россия не только выстояла, но и успешно развивалась.

Развитие во всех смыслах и отношениях — второе главное достижение России и русских: относительно мирная колонизация огромных территорий, создание разветвленных структур высокой цивилизации и государственности; высокая (вплоть до 50-х годов XX века) демографическая динамика, успешная интеграция и ассимиляция других народов; формирование мощной и конкурентоспособной экономики, а также (в советскую эпоху) социального государства и массового общества, по потреблению и благосостоянию уступающего Западу, но превосходящего практически весь не-Запад; создание и массовое распространение “высокого” литературного языка, формирование полноценной и влиятельной национальной культуры. Несмотря на срывы и катаклизмы, страна становилась все сильнее, а каждое новое поколение русских жило дольше и лучше, чем предшествовавшие. Так было вплоть до последних двух десятилетий.

Наконец, вырванный в жестокой борьбе третий “трофей” русских — политическое и военное доминирование в Северной Евразии. Значение России как военно-стратегического и геополитического фактора с начала XVIII века постоянно возрастало. Она стала главным театром военных действий и сыграла решающую роль в битвах за мировое господство, разворачивавшихся в XIX и XX веках (наполеоновские, Первая и Вторая  мировые войны).

Не выглядит ли это утверждение преувеличением применительно к Первой мировой войне, в которой Россия оказалась в роли проигравшей стороны? Но если бы не поспешное русское наступление на Восточную Пруссию, то уже осенью 1914 года победоносные тевтонские колонны могли промаршировать по Елисейским полям. Одним сокрушительным ударом Россия подорвала военную силу и моральный дух Австро-Венгрии. Сошлюсь, наконец, на авторитетное мнение крупнейшего британского специалиста по истории имперской России Д. Ливена: “Без России Антанта никогда не смогла бы победить центральные державы. После выхода России из войны лишь обращение к США могло спасти ее”.

Эти грандиозные успехи и достижения русских и России были обеспечены в сжатые сроки и оплачены высокой ценой, но, делая поправку на масштаб, время, сложность задач и агрессивный внешний контекст, вряд ли более высокой, чем аналогичные достижения Запада. Самое парадоксальное и потрясающее в русском успехе состоит в том, что он был достигнут не благодаря, а вопреки обстоятельствам — вопреки природно-климатическим и геополитическим факторам.

Рождение мощного государства в северных евразийских пустынях выглядело вызовом здравому смыслу и самой человеческой природе. Высокая цивилизация возникла там, где впору думать исключительно о выживании. Россия — страна с самой низкой в мире среднегодовой температурой. Хотя это сомнительное первенство с нами делит Монголия, в части долговременной успешности две эти страны просто несравнимы. В списке ста самых холодных городов трех самых больших северных стран — США, Канады и России — 85 приходятся на долю России, 10 — Канады и 5 — США. При этом самый холодный канадский город находится на двадцать втором месте, а самый холодный американский — на пятьдесят восьмом. Среди 25 самых холодных городов с численностью населения более полумиллиона 23 находятся в РФ, только два — в Канаде.

По словам крупного отечественного историка, одного из лучших знатоков экономической истории дореволюционной России Л. В. Милова, природно-климатические условия в пределах Восточно-Европейской равнины были настолько неблагоприятны, что создавали условия “для многовекового существования в этом регионе лишь сравнительно примитивного земледельческого общества”. В Центральной России один год из каждых трех был неурожайным.

Право на гегемонию в Северной Евразии русские заслужили не только успешным ответом на вызовы природы и климата, но и вырвали в жестокой и бескомпромиссной конкуренции с другими народами. “Ничто не предвещало двенадцать веков тому назад, что малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены… страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций, — что этот незаметный среди десятков других народ ждет великая участь. Наши предки оказались упорны и удачливы. Куда делись скифы, сарматы, хазары? Были времена, когда они подавали куда больше надежд. Где обры, половцы, печенеги, берендеи?” (Горянин Александр.Мифы о России и дух нации. М., 2001. С. 104). В конечном счете в пользу Московии решился и “старый спор славян между собою”, хотя ее “стартовая” позиция выглядела несравненно более уязвимой в сравнении с Литвой и Польшей.

Вот так в борьбе с природой, климатом и другими народами (каждые два года из трех своей истории Россия находилась в состоянии войны) русские завоевали право организовать социально-политический и экономический порядок на необъятных евразийских пространствах на свой лад.

В части долговременного успеха русские могут смело делить пальму первенства с англосаксами, хотя и те, и другие в Большом времени, похоже, уступают китайцам. Однако в чем русские, безусловно, вне конкуренции, так это в невероятной способности добиваться масштабного успеха вопреки всем и всяческим обстоятельствам.

Но это лишь констатация очевидного, за которой скрывается фундаментальная загадка: почему наша история была успешной, если все — природа, климат, внешнее окружение — работало против этого? Почему долговременный успех России, начавшийся с начала XVI века (если не с конца XV века), на исходе XX века прекратился?

Поисками ответа на этот — центральный — вопрос нашей истории и в известном смысле нашего настоящего и должна бы в первую очередь заниматься отечественная историческая наука. Должна, но не занимается. Более того, этот вопрос даже не осознается.

Но как на него можно ответить? Наш успех в истории нельзя объяснить успешным стечением обстоятельств: обстоятельства чаще складывались неблагоприятно, чем удачно для русских. Не говорю уже, что в настоящее время внешние факторы развития более благоприятны, чем, скажем, четыреста лет тому назад, а страна переживает очевидный упадок.

Везение? Повезти может раз, другой, но если “везет” на протяжении веков, то это уже закономерность или, как говорится в анекдоте, “тенденция, однако…”

Существует влиятельная точка зрения, восходящая еще к “государственной школе” русской историографии, которая обнаруживает движущую силу и заодно специфику российской истории в самодовлеющем отечественном государстве. Однако это никакой не ответ, а новый вопрос. Почему ни в Литве, ни в Польше, ни среди татар, чувашей или “чуди белоглазой” подобное государство возникнуть не смогло, а появилось в той части Европы, которая на некоторых географических картах маркирована как “Русская равнина”?

Не дает внятного объяснения сущностному своеобразию отечественной истории и природно-климатическая концепция, популярность которой среди широкой публики создана работой А. П. Паршева “Почему Россия не Америка” (М., 1999). Ее суть сводится к тому, что особые черты русской истории — самодовлеющий, авторитарный тип отечественной государственности, гипертрофированное участие государства в экономической деятельности, общинность (соборность, коллективизм) как устойчивый принцип социальной организации общества, особенности культуры и национальной психики — производное от сурового климата, природы и огромных пространств России.

Признавая важное, порою первостепенное влияние природы и климата на российскую историю, важно не перепутать местами причины и следствия. Не только русский, но и другие народы Восточно-Европейской равнины испытывали влияние сурового климата и питались от небогатых почв. Однако, несмотря на общие условия жизни, исторические результаты оказались радикально различными: одни ценою колоссальных жертв и усилий создали великое государство, в то время как другие народы — насельники Северной Евразии — либо вообще не участвовали в истории, либо, что называется, сошли с дистанции.

Хотя перечень возможных объяснений успешности отечественной истории можно продолжить, они все равно будут приводить нас к одному и тому же вопросу — вопросу о том, кто был творцом этой истории. Ведь творило ее не государство, которое само есть результат исторического творчества, и тем более не тяжелый климат и огромные пространства, которые надо было преодолеть, а люди. Базовое положение теории систем гласит, что характер системы определяется субъектом, который ее создает. В нашем случае это означает, что успех русской истории был предопределен творившим ее народом.

Каким именно народом? Давайте говорить без экивоков — именно русским народом, а не какой-нибудь “многонациональной общностью”. Формально-юридическое признание равенства народов и презумпция уникальности культур не могут и не должны заслонять того обстоятельства, что роль народов в истории различна и не все они выступали ее творцами в равной степени. Перефразируя Оруэлла, хотя все народы равны, некоторые из них равнее других. Это — политически некорректное, но исторически совершенно бесспорное утверждение.

Российская история — история не только русского народа, а Россия — плод и результат сотворчества многих народов, населяющих нашу страну, однако именно русским принадлежит ключевая роль в формировании этой истории и создании государства России, которое поэтому можно уверенно называть государством русского народа. Современная этнологическая наука указывает на решающее значение так называемых “этнических ядер” — численно, политически и культурно доминировавших этнических групп — в формировании наций и государств.

Видный американский интеллектуал С. Хантингтон, автор известной теории “столкновения цивилизаций”, в своей последней книге “Кто мы?” (М., 2004) заявил об основополагающей роли протестантов-англосаксов в формировании историко-культурных основ иммигрантских, созданных с “чистого листа” США. Тем более верно это применительно к русским в органически развивавшейся истории Российской империи (СССР), России. И если ослабление англосаксонского и, шире, европейского ингредиента американской нации создает, по уверению С. Хантингтона, кардинальную угрозу будущему Америки, то заметное невооруженному взгляду ослабление русских — главный вызов будущему России.

А ведь еще недавно русское влияние носило поистине глобальный характер. Русский народ относится к числу немногих подлинных творцов всемирной истории. XX век, обрамленный большевистской революцией и крушением Советского Союза, в середине которого беспримерными усилиями советского народа была повержена нацистская Германия, можно без преувеличения назвать русским веком. Созданная в России принципиально новая социально-политическая и экономическая система — коммунистическая — оказала огромное влияние на все человечество.

Но что значит быть русским, что такое “русскость”? Привычные для отечественного дискурса идеи о православии, соборности (общинности, коллективизме), “всемирной отзывчивости” русского человека, русскости как “имени прилагательном”, всемирном значении русского языка и культуры не только не позволяют ответить на этот сакраментальный вопрос, но и откровенно мистифицируют его.

XX век со всей очевидностью показал, что русскость не тождественна православию. Будь русская душа “христианкой”, никогда не случился бы страшный погром православной монархии и церкви в первой трети XX века, которому исконно русские православные люди предавались, говоря языком милицейских протоколов, “с особым цинизмом” и в “особо крупных размерах”. Ничего, кроме горькой усмешки, не вызовет у знающих людей и приторный оптимизм насчет сегодняшнего “воцерковления”. Как точно подметил один социолог, верующие в России отличаются не тем, в какие храмы они ходят, а тем, в какие храмы они не ходят. Если большинство русских называет себя православными, то исключительно потому, что это для них опознавательный знак, символ русскости, за которым, однако, не стоит никакого реального содержания.

В стране, где сотни тысяч бездомных детей скитаются по стране, а старики роются в помойках, Христа распинают каждый день — при нашем участии или нашем непротивлении. Где хотя бы одна из тех превосходных черт — отзывчивость, “милость к павшим”, “нищелюбие”, которые мы так охотно приписываем русским, но не обнаруживаем в других народах? А ведь сегодняшняя Россия — одно из наиболее постхристианских, социально жестоких и индивидуализированных обществ современного мира.

Это не морализаторская инвектива, а результат многочисленных масштабных и глубоких исследований ценностного и культурного профиля русских. Русские ценности нестяжательства, спасения, общинности, христианской доброты и смирения, которые мы привыкли противопоставлять западным ценностям потребления и эгоизма, для подавляющего большинства русских существуют исключительно как “парадные”. Этот социологический термин обозначает набор знаков и символов, которые мы приписываем себе и хотим, чтобы нас воспринимали такими, хотя на самом деле руководствуемся совершенно иными принципами — материализмом, прагматизмом и индивидуализмом. Проще говоря, это различие между “быть” и “казаться”.

Так вот, в плане актуального бытия русские бульшие “западники”, чем люди Запада. В той же “безбожной” Америке масштабы филантропии сопоставимы с военным бюджетом, а местные сообщества (local communities), особенно в глубинке США, ближе к христианскому идеалу, чем в богоспасаемой России.

Другими словами, ни одна из “родовых” или, как любят говорить кочующие по верхам наук отечественные интеллигенты, “архетипических” русских ценностей и социальных связей — православие, общинность и соборность, нестяжательство и сострадание, смирение и аскетизм — не составляет доминанту современного русского сознания и находится на его периферии. Так что же, на этом основании отказывать миллионам людей в праве называться русскими? Но ведь “других писателей у нас нет”, как говорил политик, прекрасно чувствовавший силу и слабость русских.

Ни православие, ни общинность и т. д. не составляют квинтэссенцию русскости, ее глубинное, изначальное тождество. Это не более чем исторически возникшие институты, ценности и социальные связи, которым суждено исторически погибнуть. И сейчас мы наблюдаем окончательную фазу их гибели, путь к чему был проложен вовсе не Советами, а еще в царской России.

Что в таком случае остается, чтобы определить русскость, выделить объективный критерий принадлежности к русскому народу? Великая русская культура? Скажите на милость, какое отношение к русской культуре хотя бы XIX века, не говоря уже о допетровской, имеет современная городская культура, в которой живет подавляющее большинство населения страны? Она представляет, по определению этнологов, “периферийный вариант обобщенного стандарта городскойобщеевропейской культуры”. Традиционная русская культура сохранилась лишь в резервации под названием “этническая культура”. И это общемировая, а не только отечественная тенденция. Судя же по современной молодежной культуре, любые национальные остатки в культуре новых русских поколений вскоре будут полностью выкорчеваны.

Но ведь культура, даже национально стерильная, функционирует на языке, который служит неразрушимым базисом национального начала, — так, казалось бы, можно возразить на этот пассаж. Проблема, однако, в том, что национальная сущность языка принципиально недоказуема, природа всех языков — общечеловеческая. Любой язык теоретически способен служить выражению смыслов различных культур и различных народов.

В конце 1980-х годов в Советском Союзе почти 16 миллионов человек нерусских национальностей назвали русский язык родным. Среди них были не только близкие русским украинцы и белорусы, но также немцы, татары и представители других этнических групп. То, что они считали себя по национальности нерусскими, хотя и называли русский язык родным, наглядно свидетельствует о несовпадении принципов национальности и языка. Не говорю уже, что урожденные русские нередко владеют русским хуже, чем нерусские.

Ну а понятие “национального характера” — не только русского, а вообще “национального характера” — с точки зрения науки — миф. Уже несколько десятилетий, как она отказалась от этой спекулятивной концепции.

Если перебранные критерии русскости не работают, если мы не в состоянии объективно определить, что значит быть русским, то, может, положиться на субъективное определение? Называет себя человек русским, так тому и быть. Однако возьмите православного эфиопа “преклонных годов”, назвавшего себя русским. Или не столь экзотический для наших пенатов пример осевшего в глубинной России выходца с Северного Кавказа, который стал называть себя русским. И что, положа руку на сердце, русские признают их “своими”? Сомневаюсь, однако…

Цель рассуждений насчет сомнительности и иллюзорности всех тех критериев русскости, которые считаются в отечественной культуре само собой разумеющимися, вовсе не в том, чтобы сбить читателя с толку или выкинуть постмодернистский кунштюк: если мы не можем определить русскость, то ее не существует и, стало быть, русских нет.

Я хотел показать, что определение русскости, выделение глубинного тождества русского народа далеко не столь самоочевидно, как казалось на протяжении десятилетий и даже столетий. Что этот вопрос до сих пор не получил сколько-нибудь удовлетворительного решения. И неспособность его разрешить связана с неспособностью современной науки понять и определить природу этнического/национального вообще.

У меня есть на этот счет собственная теория, касающаяся как природы этничности вообще, так и того, кто же такие русские. Она изложена в книге “Русская история: новое прочтение” (М., 2005). Но теория настолько экстравагантная и неполиткорректная, что излагать ее лучше отдельно, не совмещая с оценкой русской истории.

Хочу быть правильно понятым. Смысл моего послания вовсе не в том, чтобы дать окончательные ответы на кардинальные вопросы. Я лишь призываю к пересмотру “самоочевидного” знания, основывающегося на столь же “самоочевидных” интеллектуальных и культурных аксиомах. Колоссальное фиаско исторической России и русского народа должно заставить всех нас задуматься о том, что, если мы не смогли сохранить собственную страну, допустили медленное умирание нашего народа, позволили разрушить все наши святыни, значит, наше знание, наша культура оказались неадекватны миру, в котором мы живем. Значит, мы плохо понимали Россию и ее историю. И если мы не извлечем интеллектуальные и культурные уроки из нашего поражения, не переосмыслим наше прошлое и настоящее, то мы обречены.

Нет комментариев