Виктор Аксючиц. Антирусская перманентная революция

 

«Европа в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна», — писал Пушкин. Действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе выглядело юродством. Русские зачастую вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих — «цивилизованных», а по отношению к «варварам» они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России нередко служило нравственным укором для европейцев. Источник же нравственного дискомфорта вызывает агрессивное к себе отношение.

«Европа в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна», — писал Пушкин. Действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе выглядело юродством. Русские зачастую вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих — «цивилизованных», а по отношению к «варварам» они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России нередко служило нравственным укором для европейцев. Источник же нравственного дискомфорта вызывает агрессивное к себе отношение.

1. Русское национальное сознание
2. Причины русофобии на Западе
3. Религиозная разность
4. Роль Запада в русской катастрофе

1. Русское национальное сознание

Российское государство создано русским народом. В Российской Федерации около восьмидесяти пяти процентов русских, которых десятилетие девяностых унижали в собственном доме, разрушаемом на глазах. Ныне в России вопиет русский вопрос.
Основными признаками существования народа как соборного национального организма, как деятельного национального духа, являются историческая память, национальное самосознание и национальная воля. Историческая память — это заветы старины, предания отцов, чувство единородства, это ощущение своей приобщенности к духовной миссии рода, народа, Родины. Просвещенного человека от дикаря отличает любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. Это — духовная основа человеческого существования: понять, кто мы есть, можно только вспомнив, кем мы были. Историческая память осуществляет связь времен, обрыв ее разрывает историческое время, в лоне которого складывается судьба народа. В пору время безвременья обеспамятовавший и потерявший себя народ впадает в череду катастроф, заканчивающуюся либо агонией и смертью, — либо обретением памяти, возрождением, возвращением в историческое время, на путь своей судьбы. Национальное самосознание — способность народа осмыслять себя, свою историческую миссию и судьбу — выражается в религиозном, культурном, хозяйственном, государственном сознании народа. Каково было национальное самосознание русского народа до катастрофы 1917 года?
Русский народ религиозно сознавал себя в Православии. Православие — это религия спасения любовью, состраданием, смирением, жертвенностью, соборным единением и солидарной ответственностью. Ибо в Православии Господь предстает, прежде всего, сострадающим, любящим и милующим, а не только карающим и грозным Властителем и Судией. Спасение для православного человека, прежде всего, в любви к Богу и ближним, а не только в дисциплине и повиновении церковной иерархии (что характерно для католицизма), и не столько в эсхатологическом ужасе, боязни Страшного Суда (как в лютеранстве). Спасение не сводится к земному самосовершенствованию и преуспеванию, как в кальвинизме, где человек воспитывается расчетливым, хладнокровно целеустремленным. Поэтому так неповторимы первые канонизированные на Руси святые страстотерпцы Борис и Глеб, смиренно принявшие смерть, чтобы пресечь пролитие братской русской крови; уникальна традиция православного старчества, духовничества. Русское Православие наделяло народ мессианским призванием: назначение народа и смысл его существования в служении Мессии, Христу, в защите правой веры и несении ее народам.
Культурное самосознание у русского народа выразилось в создании великой культуры, которая религиозна по содержанию, и потому не смогла бы выродиться в материалистическую массовую культуру, как на Западе.

Русская культура по бытийно-исторической сути соборна, в противоположность индивидуалистической западной культуре. Ее невозможно понять вне Православия: в ней в художественной форме решались в первую очередь вопросы спасения человека, а уж затем конфликты или коллизии земного общежития.
Хозяйственное самосознание русского народа складывалось под влиянием ряда внешних факторов: обширность пространств России; евразийские торговые пути; суровость климата; низкое плодородие земель в большинстве областей; отсутствие выхода к незамерзающим открытым морям, отсутствие судоходных рек, выводящих к этим морям; разбросанность природных ресурсов; тяжелейшее государственное тягло, которое преимущественно нес русский народ. На Руси сложились своеобычные хозяйственные формы, которые позволяли выживать в невиданно тяжелых условиях. Государство играло большую, чем в Европе роль, ибо на огромнейших малонаселенных пространствах только государство способно обустраивать дороги и связь, обеспечивать защиту хозяйственного деятеля, концентрировать капиталы для крупных проектов. Вместо европейского индивидуалистического предпринимательского духа на Руси больше развивались общественные, коллективные, общинные формы, ибо только они позволяли сосредотачивать необходимые усилия для преодоления постоянных невзгод и невероятных препятствий. Некоторые жесткие формы государственности и хозяйствования — крепостное право, например, — были жестокими, но неизбежными условиями выживания нации.

В хозяйственном самосознании сказывался и русский национальный характер. Для христианина собственность является микрокосмом человека как образа и подобия Божия, как ответственного хозяина и устроителя природного космоса. Вместе с тем, сознание русского человека не было индивидуалистическим, как в европейской цивилизации, но было ориентировано на общинные ценности, на солидарные интересы. Русскому человеку было свойственно трудолюбие и предприимчивость, иначе он не освоил бы огромные пространства за исторически короткий срок. Хозяйственное самосознание не было самодостаточным, оно формировалось не только под влиянием экономических стимулов, во многом руководствовалось мотивами религиозными и национальными. Колонизация новых земель нередко проходила совместно с православным миссионерством или вслед за ним, строящиеся монастыри становились и духовными, и экономическими центрами. Известно, что первым делом русские первопроходцы закладывали храм. Соответственно аскетическому характеру русского народа в России не было европейского пиетета к собственности и богатству. Достоинство человека определялось внутренними качествами, а не объемом капитала. В русской жизни не могло утвердиться всевластие денег. Характер хозяйствования не был хищническим, потребительским, не перемалывал природные ресурсы. Русский человек бережно относился к природе, ибо в его жизнеощущении природа — не отчужденная холодная натура, у которой насильственно отвоевывается потребительская польза, а живая и родственная сущность — поэтому природе; и поэтому народ и подответственная ему природа — связаны экзистенциально.

Государственное сознание как форма самоутверждения национального духа было державным, имперским, оно отражало геополитическое положение России — отсутствие естественных преград от агрессии с востока, юга и запада. В XIII-XV вв. Русь примерно раз в пятьдесят лет опустошалась нашествиями, Москва сжигалась несколько раз в столетие. Это требовало сильного государства и стимулировало покорение земель агрессоров. Никакой другой народ не сохранялся в истории при столь суровых геополитических, климатических и географических условиях. Государственное строительство двигала, прежде всего, напряженная борьба за самосохранение и создание условий для реализации исторического призвания русского народа.

Государственное сознание русского человека было исконно монархическим: истинная власть персонализирована, не самодостаточна, освящается Церковью, подчиняется велению совести — голосу Божию в человеке. Поэтому верховная власть в России более чем где-либо руководствовалась императивами христианской морали. Душою государственного строительства был православный мессианизм (Москва — Третий Рим) — защита правой веры и несение ее народам. Воин и монах, казак и купец — главные фигуры эпохи освоения огромных пространств российского континента. Русскому народу выпала роль собирателя земель и народов.

Русское государственное строительство существенно отличалось от западноевропейской имперской политики. Расширение границ России в основном шло за счет собирания русских земель и мирной колонизации необжитых пространств крестьянами и купцами, монастырями, а также добровольного присоединения различных национальных и государственных образований. Насильственные военные средства применялись гораздо реже, чем народами Западной Европы. При этом цивилизованные народы Запада истребили коренное население американского и австралийского материков, поработили огромную Африку. Оставшихся в живых аборигенов крестили огнем и мечом. Все колонии нещадно грабились в пользу европейских метрополий.

Ничего подобного не было при колонизации пространств евразийского материка. Были, естественно, и войны, но масштабы кровопролития и насилия несравнимы. Народы присоединенных к России территорий не истреблялись и не ассимилировались, не крестились насильственно, не угнетались и не превращались в рабов. В России невозможно вообразить практику скальпирования, то есть государственную политику геноцида коренного населения, на чем сформировались Соединенные Штаты Америки. В этом сказались такие черты национального характера, как терпимость, уживчивость, добронравие, «способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить» (М.Ю.Лермонтов).
В России население центральных русских губерний несло основное бремя государственного строительства и потому было беднее и более закрепощенным, чем народы национальных окраин. На присоединенных территориях не насаждалось крепостное право, и их население нередко было более свободным, чем в «метрополии».

Финляндия и Польша, например, имели образцовые для Европы демократические конституции. Трудно предположить, чтобы представители колониальных народов занимали равное с жителями метрополий положение в обществе европейских государств. В России аристократия, буржуазия, интеллигенция присоединенных народов органично вливалась в общероссийскую элиту, — от татар Годуновых до армянского князя Лорис-Меликова на посту премьер-министра. Пожалуй, единственным исключением был еврейский народ. Но ограничения были настолько формальными, что позволяли представителям еврейского народа занять ведущее положение во многих областях хозяйства и культуры.
Только вследствие такой государственной политики, определяемой национальным характером русских, самая большая в мировой истории империя сохранила к семнадцатому году все народы, в нее вошедшие, и только поэтому, в отличие от индейцев Америки и аборигенов Австралии, они имеют возможность требовать сейчас «суверенитетов».

И несколько примеров о пресловутом «российском экспансионизме». При императрице Елизавете русская армия взяла Берлин. Но в следующее царствование все завоеванное было милостиво возвращено Германии и даже компенсировано. Одним сумасбродством или германофильством русского Царя это не объяснишь. Чтобы добровольно вернуть все плоды победы над сильным противником нужно, помимо всего прочего, иметь определенное благородство или, во всяком случае, отсутствие экспансионистского инстинкта. Именно эти черты национального духа создавали такую общественную атмосферу, которая позволяла Петру III принять такое решение. Любил он соперничающую с Россией Германию не как ренегат, а как русский Царь. Подобная любовь, а не привычная для европейской истории распря, не случайна — это характерно русская черта.

В Европе победа традиционно увенчивалась приобретением победителем более или менее жирного куска территории побежденного или слабого. И это было нормой международного права. В 1814 году русские войска дошли до Парижа, но Россия не присоединила никаких земель. Можно ли представить что-либо подобное в Новой истории европейских государств? «В культуре середины религия политизируется, в культуре конца религиозной становится политика. Священный Союз Александра I — тому подтверждение. Была ли в новейшей истории Европы хотя бы одна политическая система названа словами из религиозной терминологии, и в какой стране такой язык был бы уместен?» (В.Шубарт).

Все эти факты говорят о том, что представления о России как исконном агрессоре являются измышлениями. Российская империя в отношении к завоеванным и присоединенным народам, а также к соседям, отличалась большой терпимостью, а Верховная власть России несравненно больше, чем в других странах, руководствовалась в политике высшими нравственными побуждениями. В этом сказался характер русского народа, обвинения которого в извечном экспансионизме, агрессивности, стремлении к порабощению других народов никак не подтверждаются историей. Таким образом, Российская империя представляла собой не только форму монархической государственности, но была и уникальным явлением православной цивилизации. Именно в силу принципиального различия западноевропейской и русской цивилизаций со стороны Запада на Россию осуществляется многовековая экспансия — не только военная или экономическая, но и духовная, культурная, религиозная.

2. Причины русофобии на Западе

Антирусскую политику большевиков поддерживали мощные мировые силы, в том числе и вполне антикоммунистические. Ибо православная Россия с ее духовным потенциалом и богатейшими природными ресурсами была белым пятном в мировой потребительской цивилизации. Распространенное на Западе сочетание русофобии и коммунизмофилии имеет своего рода экзистенциальные причины. Современная цивилизация сложилась в результате экспансии западноевропейского образа жизни. Католическо-протестантская Европа навязала человечеству технологическую потребительскую цивилизацию. Самые разрушительные в истории идеологические доктрины, революции, терроризм, совершеннейшие средства уничтожения, мания мирового владычества, захлестнувшие человечество — берут начало в старой тихой Европе.

Но когда эта волна агрессии обрушилась и на Запад, он не захотел признать свою историческую вину в раскрепощении сил разрушения и смерти. Западная элита снимает с себя ответственность за состояние современного мира, не задумываясь о катастрофических последствиях бездумного «прогресса». В частности, такого рода самооправдание вынуждало западных политологов видеть источник зла не в коммунизме, а в России. Когда западные либералы вынуждены были разочароваться в «успехах» первой в мире страны социализма, они убедили себя в том, что в советской России все осуществлено противоположным образом по отношению к задуманному корифеями коммунизма. В СССР, по мнению зарубежных советологов, победил не коммунизм, а извечная азиатская деспотия Грозного-Петра-Сталина, сталинщина — это русский национал-большевизм. Еще в середине XIX века Н.Я.Данилевский писал: «Россия, — не устают кричать на все лады, — колоссальное завоевательное государство, беспрестанно расширяющее свои пределы, и, следовательно, угрожает спокойствию и независимости Европы. Это одно обвинение. Другое состоит в том, что Россия будто бы представляет собой нечто вроде политического Аримана, какую-то мрачную силу, враждебную прогрессу и свободе». Советская же система явилась, якобы, закономерным итогом русского деспотизма, экспансия СССР — новым этапом русского империализма. Из всего этого и следовало, что бороться необходимо не столько с коммунизмом, сколько с русскими.

В чем загадка этого самоослепления? Люди склонны закрывать глаза на то, чего не хотят видеть. Почему многие на Западе боятся и ненавидят Россию, поддерживают поработивший ее режим? То есть, каковы духовно-нравственные корни русофобии? Обыкновенно опасаются того, что непонятно, чуждо, а также того, кто величественнее, сильнее. Русская цивилизация являет собой иной тип христианской цивилизации, поэтому можно сказать что «Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою» (А.С.Пушкин). Но эту инаковость России в общехристианском родстве западноеевропейцы не были способны понять. «Западная Европа не знает России. Но неизвестное всегда страшновато. А Россия по численности своего населения, по территории и по естественным богатствам огромна.

Огромное неизвестное переживается всегда, как сущая опасность… Что если этот нависающий с востока массив двинется на запад?.. Россия — это загадочная, полуварварская «пустота»; ее надо «евангелизировать» или обратить в католичество, «колонизировать» (буквально) и цивилизировать; в случае нужды ее можно и должно использовать для своей торговли и для своих западноевропейских целей… А впрочем, ее необходимо всячески ослаблять. Как? Вовлечением ее в невыгодный момент в разорительные для нее войны; недопущением ее к свободным морям; если можно — то расчленением ее на мелкие государства; если возможно, то сокращением ее народонаселения… если возможно, то насаждением в ней революций и гражданских войн, а затем — внедрением в Россию международной «закулисы», упорным навязыванием русскому народу непосильных для него западноевропейских форм республики, демократии и федерализма, политической и дипломатической изоляцией, неустанным обличением ее мнимого «империализма», ее мнимой «реакционности», ее «некультурности» и «агрессивности» (И.А.Ильин).

Европа ожидала от России того, что в аналогичных обстоятельствах совершала сама. Поскольку же Россия нередко поступала противоположным образом, то это, естественно, вызывало непонимание и раздражение: «Европа в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна» (А.С.Пушкин). Скажем, русский народ всегда упорно и насмерть защищал свои земли от агрессии и нередко после победы не присоединял чужих земель. В Европе, напротив, иногда с энтузиазмом отдавались иноземному господству (как, например, «прогрессивному» наполеоновскому), и неизменно война заканчивалась присоединением территорий противника победителем. Западная Европа не знала нашествий извне со времен великого перенаселения народов (за исключением арабов, которые принесли европейцам высокую культуру).
Русь преградила дорогу в Европу татаро-монгольскому нашествию, — Европа же никогда не помогала защите Россию. Русские, в отличие от европейцев, не уничтожали, не порабощали и не грабили завоеванные народы. Россия практически не вела завоевательных войн на Западе, Европа же из века в век стремилась к захвату русских земель. «Натиск на Восток» («Дранг нах Остен») — это тысячелетняя политика религиозных и светских европейских государей по отношению к Русской Европе. По благословению папы в XIV веке специально создается Левонский орден крестоносцев, а Тевтонский орден переводится из Палестины в Прибалтику — для экспансии на русский Восток.

Вместе со Швецией они идут на Русь в момент ее смертельной борьбы с татаро-монголами. «Тогда шведы, датчане и немцы вторглись с Балтийского моря на русские земли, основали Ригу и Ревель, добрались до Пскова и Новгорода. Таков был ответ на настоятельные просьбы, с которыми русские обращались к христианскому Западу, чтобы тот помог им отразить натиск язычников-татар» (В.Шубарт). Католическая Польша, как форпост Западной Европы, воевала с Русью несколько столетий. В Смутное время XYII века Польское королевство, превосходящее Московскую Русь по численности населения и военному потенциалу, стремилось уничтожить русскую государственность, значительно расширило свои границы на Востоке за счет древних русских земель. Только после неудачи восточных завоеваний западноевропейская экспансия развернулась на Запад — в Америку и к другим континентам. Но и после этого захват русских земель оставался вожделенной мечтой западноевропейцев.

Есть мнение, что натиск на Восток объясняется естественным стремлением густонаселенной Западной Европы осваивать малонаселенные восточные просторы. Но западноевропейское пространство потому и оказалось густонаселенным изначально, что климатически и геополитически наиболее благоприятно для развития цивилизации. Так что холодные, малоплодородные и труднодоступные для мировых торговых путей русские земли вряд ли сами по себе были привлекательны для западноевропейцев. Их неудержимо тянуло на Восток, прежде всего, стремление покорить («цивилизовать») чуждую и пугающую их русскую цивилизацию. «Европа не признает нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе такое, что не может ей служить простым материалом, который можно было бы формировать и отделывать по образу своему и подобию. Как ни рыхл, ни мягок оказался верхний, выветрившийся слой, все же Европа понимает, или точнее сказать, интуитивно чувствует, что под этой поверхностью лежит крепкое, твердое ядро, которое не растолочь, не расколотить, не растворить и, следовательно, нельзя будет себе ассимилировать, превратить в свою плоть и кровь, которое имеет силу и притязание жить своей самобытной, независимой жизнью» (Н.Я.Данилевский).

Ни на что не похожая жизнь России всегда была непонятной и пугающей для европейцев, которые всеми силами пытались переделать этого азиатского колосса по собственному образцу, или, на худой конец, избавиться от него. Поэтому «Романо-германские народы… постоянно осуществляли натиск на Восток, пределом этого натиска искусственно избрали Уральский хребет. Когда же стало ясно, что завоевание «Восточной Европы» неосуществимо, завоеватели перенесли агрессию за океаны: в Америку, Австралию и Южную Африку» (Л.Н.Гумилев). Но в новейшее время мессия европейской экспансии напомнил о приоритетах: «Мы остановим вечное стремление германцев на юг и на Запад Европы и обратим свой взор к большой стране на Востоке» (А.Гитлер, «Майн кампф», 1915г.).

Какие свойства национального характера диктовали настолько разное поведение народов России и Западной Европы? Н.Я.Данилевский утверждал, что народам романо-германского типа свойственна такая общая и постоянная черта характера, как гипертрофированный индивидуализм, что по отношению к другим народам выражается в «насильственности»: «Насильственность есть ничто иное, как чрезмерно развитое чувство личности, индивидуальности, по которому человек, им обладающий, ставит свой образ мыслей, свой интерес так высоко, что всякий иной образ мыслей, всякий иной интерес необходимо должен ему уступить, волею или неволею, как неравноправный ему. Такое навязывание своего образа мыслей другим, такое подчинение всего своему интересу даже не кажется, с точки зрения чрезмерно развитого индивидуализма, чрезмерного чувства собственного достоинства, чем-либо несправедливым. Оно представляется как естественное подчинение низшего высшему, в некотором смысле даже как благодеяние этому низшему.

Такой склад ума, чувства и воли ведет в политике и в общественной жизни, смотря по обстоятельствам, к аристократизму, к угнетению народностей или к безграничной, ничем не умеряемой свободе, к крайнему политическому дроблению; в религии — к нетерпимости или к отвержению всякого авторитета. Кончено, он имеет и хорошие стороны, составляет основу настойчивого образа действия, крепкой защиты своих прав и т.д.». Экспансия западноевропейской насильственности в течение веков проявлялась в религиозной, колониальной и политической сферах. При этом высокомерные европейцы только себя считают единственно просвещенными и цивилизованными народами, и об остальных способны судить обо всем только с позиций европоцентризма. «Общий романо-германский шовинизм — наивно именуется «космополитизмом»… Затаенной мечтой всякого европейца является полное обезличение всех народов земного шара, разрушение всех своеобразных… обликов и культур, кроме одной, европейской, которая — желает прослыть общечеловеческой» (Н.С.Трубецкой). Если встречалось что-то инородное, то оно либо насильственно переделывалось по собственному образцу, либо вымарывалось из разряда общечеловеческого и потому с легким сердцем порабощалось или уничтожалось. «Для Запада различие этносов состоит в степени цивилизованности, средний западный человек часто говорит о недоразвитости, в смысле недостаточной цивилизованности, русских. Вывод — миссия Запада состоит в принудительной цивилизации других народов. Что выливается в их алгоритмизацию. И уничтожение тех, кто этого не хочет. В этом состоит коренное отличие от русского мышления, легко принимающего глубокие отличия других окружающих народов. Поэтому Россия и расширялась без унификации. Вернее, унификация была достаточно поверхностной, сохраняя глубинную психологию каждого народа» (В.А.Малышев).

Европоцентричное сознание принципиально нетерпимо к иноприродному (что не изменилось даже с господством индифферентного позитивизма). Вместе с тем, европеец болезненно восприимчив к моральному осуждению. Огромное иноприродное явление под боком — Россия была живым укором Европе. Русские вот уже несколько столетий выглядят в Европе своего рода инопланетянами, которые не собираются никого завоевывать, стремятся отстоять свою самобытность, но этим-то и вызывают подозрение, кажутся опасными. Причем во мнении, что Россия чужда и враждебна Западной Европе, там сходились и либералы, и радикальные революционеры. В XIX веке популярной была книжка французского маркиза де Кюстина, являющаяся апофеозом русофобии. Поездив по России, маркиз увидел только то, что русские «опьянены рабством до потери сознания… честолюбивы, самодовольны, хвастливы… не оригинальны, ибо лишены творческих дарований и природного ума… хитры и ленивы, способны трудиться только за высокое вознаграждение, а не так как в Европе — для блага других… трусливы, и если они бесстрашны в бою, то только потому, что по невежеству своему верят обману начальства, что, погибнув, через три дня воскреснут и окажутся дома…

Народ живет в вечном страхе; и всем в России и всегда правит страх… Русские лживы и коварны, ибо все их достоинства на самом деле есть результат притворства и обмана… Все вежливы друг с другом, но здесь вежливость есть не что иное, как искусство взаимно скрывать тот двойной страх, который каждый испытывает и внушает… Прославленное гостеприимство московитов тоже превратилось в чрезвычайно тонкую политику, она состоит в том, чтобы как можно больше угодить гостям, затратив как можно меньше искренности» (Кюстин). Из такого объяснения пpиpоды этого татаpского наpода следует основной вывод де Кюстина: «здесь все нужно pазpушить и заново создать наpод». Примерно в то же время К.Маркс писал: «Не в суровом героизме норманнской эпохи, а в кровавой трясине монгольского рабства зародилась Москва. А современная Россия является ничем иным, как преобразованной Москвой». Из такого понимания для К.Марса и Ф.Энгельса следовало, что «ненависть к русским была и продолжает еще быть для немцев их первой революционной страстью».

В противоположность европоцентризму в русском характере доминировала терпимость, без которой невозможно было бы выжить совместно с множеством народов на суровых просторах Евразии. Но, уважая иноприродность, русский народ во все века защищал свою самобытность: «Несмотря на многовековые попытки «внедрения», на тесное общение и взаимовлияние, наша культура не влилась и не вливается органически в западноевропейскую, представляя собой как бы «особое мнение» по вопросу о человеке и его месте в мире… Наша культура исходит из другого представления о мире и месте человека в нем. И потому (а не по причине незнания, неумения или неразвитости) она задает другую модель поведения» (К.Касьянова).
В свою очередь, Россия никогда не стремилась к завоеваниям на Западе, хотя по экспансионистской логике там многое могло привлекать.

Русские войска были в Европе либо в результате изгнания очередного агрессора, либо для помощи европейским союзникам. «В 1799, в 1805, в 1807 годах сражалась русская армия, с разным успехом, не за русские, а за европейские интересы. Из-за этих же интересов, для нее собственно чуждых, навлекла она на себя грозу Двенадцатого года; когда же смела с лица земли полумиллионную армию и этим одним, казалось бы, уже довольно послужила свободе Европы, она не остановилась на этом, а вопреки своим выгодам, — таково было в 1813 году мнение Кутузова и вообще всей, так называемой, русской партии, — два года боролась за Германию и Европу и, окончив борьбу низвержением Наполеона, точно так же спасла Францию от мщения Европы, как спасла Европу от угнетения Франции» (Н.Я.Данилевский). Действия России в Европе можно было осуждать как угодно, но только не по эгоистическим мотивам русской экспансии. Невозможно представить, чтобы русские разоряли Париж по примеру «цивилизованных» французов, взрывавших московский Кремль.

Русско-турецкая война при Александре II закончилась освобождением балканских славян — трудно в европейской истории найти пример настолько бескорыстной войны. В результате войны получили независимость и расширили свои границы Болгария, Румыния, Сербия, Черногория. Россия вернула только отторгнутую у нее в 1856 году часть Бесарабии и вывела свои войска в течение года после Берлинского конгресса. Зато не воевавшие европейские государства не упустили своего: Англия оккупировала Кипр, Австрия — Боснию и Герцеговину, Франция получила протекторат над Турецким Тунисом. В данном случае и Россия, и Европейские державы действовали традиционным для себя образом, то есть противоположно друг другу. И то, и другое в глазах западного общественного мнения было нормальным, ибо критерии нормы для России и Европы оказываются различными.

Хотя многие политические реалии в России были далеки от идеала, они все же отличались от беспринципной европейской политики. Даже утилитарист Петр I требовал от своих дипломатов заключать такие договоры, которые Россия могла бы выполнить, так как этого требует «гонор пароля» (честь слова), что, как правило, вовсе не волновало европейских политиков. Когда русские корабли первыми из христианского мира прибыли на Японские острова, им не удалось заключить никаких договоров, ибо в качестве условий японцы потребовали поругания Христа, на что православные пойти не могли. На это тотчас согласились голландцы, которые на некоторое время и монополизировали отношения с Японией. Все это говорит о том, что действия России на международной арене нередко мотивировались моральными, а не только утилитарными соображениями, что на Западе выглядело юродством. Русские зачастую вели себя с чужими корректнее, чем со своими. Европейцы же блюли порядочность среди своих — «цивилизованных», а по отношению к «варварам» они выказывали верх беспринципности, вероломства, жестокости. В результате поведение России нередко служило нравственным укором для европейцев. Источник же нравственного дискомфорта вызывает агрессивное к себе отношение.

Пугает Запад такая характеристика русской души, ума и русской идеи, как мессианизм, хотя это явление имеет духовную природу и никак не стимулирует агрессию или экспансионизм. Немецкий философ Вальтер Шубарт это понимал: «Россия не стремится ни к завоеванию Запада, ни к обогащению за его счет — она хочет его спасти. Русская душа ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится ко всеобщей целостности, к живому воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край — на Запад. Поскольку она хочет целостности, она хочет и его. Она не ищет в нем дополнения к себе, а расточает себя, она намерена не брать, а давать. Она настроена по-мессиански». Сказано несколько выспренно, но верно по существу: русская духовность ориентирует не партикулярно, а всечеловечески, не на частные эгоистические, а на универсальные проблемы. Это тоже раздражало западного человека и подвигало его переделать русских по своему образцу.

Сталинский железный занавес являлся в какой-то мере следствием двухвековой политики европеизации России. До известной степени в сталинскую эпоху европейские чувства были удовлетворены: русский медведь, наконец, посажен в клетку. Эту клетку можно было называть социалистическим раем или железным занавесом, — и не мучиться угрызениями совести за муки и гибель собратьев по христианской цивилизации. Только наличием неосознанного чувства облегчения можно объяснить ликование лучших людей Запада от «успехов» советского коммунизма в самые страшные годы террора. Запад имел возможность знать все о происходящем в СССР, но не хотел видеть ничего. Такую — советскую — Россию Запад впервые и надолго полюбил, пока она не стала угрожать его безопасности. Симпатии к коммунизму и ненависть к России коренились в болезненных комплексах западноевропейского духа, в его темном подполье.

3. Религиозная разность

Более всего вековечная конфликтность Европы и России основывается на различии религиозных установок католическо-протестантского и православного миров. Католичество изначально было ориентировано на всеобщее, вселенское (греч. katholikos — всеобщий, вселенский) распространение христианства; все народы должны подчиниться наследнику первоапостола Петра — Папе Римскому. Это изначальная установка на религиозную экспансию. Католики всецело убеждены, что они должны обратить и переделать вселенную: «Римские католики исходят из того, что в мире есть «благо» и «истина» только там, где «ведет» католическая Церковь и где люди беспрекословно признают авторитет римского епископа. Все остальное идет (так они понимают) по неправильному пути, пребывает во тьме или ереси и должно быть рано или поздно обращено в их веру… Не-католическое в мире — должно исчезнуть: или в результате пропаганды и обращения, или же погублением Божиим» (И.А.Ильин). Католичество стало основой идеологии европоцентризма и ее экспансии. В этом протестантизм не отличается от католичества: «самый протестантизм при всем своем протесте и пересмотре веры — остался своеобразным отцеженным и оскудевшим католицизмом — костью от костей и кровью от крови Рима; и душу западного человека он видоизменил, но не перестроил, ибо она сохранила тот уклад, который Шубарту нравится называть Прометеевским» (И.А.Ильин). О том, что западноевропейский экспансионизм имеет, прежде всего, религиозные истоки, говорит тот факт, что католическая Польша ощущала себя христианским форпостом в Восточной Европе, призванным всеми средствами обратить в истинную веру Русь.

Более того, агрессивно экспансионистское отношение распространялось не только на общественную жизнь, но на все мироздание. Природа рассматривалось как объект для завоевания, как материал бесконечного переустройства и материального процветания: «знание — сила», «победить природу» — популярнейшие с Нового времени лозунги Френсиса Бэкона. «Все это вместе создавало психологию крайней нетерпимости, когда всякая другая, иначе построенная цивилизация, другая точка зрения воспринималась как кощунство, как нарушение Божественной воли. И до сих пор в Соединенных Штатах, часто, когда переходят на более высокий стиль, говорят о своей стране: страна Самого Бога, собственная страна Бога. То есть то, что препятствует осуществлению их тенденций, препятствует воле Самого Бога. И в результате это приводило к интеллектуальному, духовному оправданию геноцида, и часто выражалось как физический геноцид — уничтожение целых народов. Но в то же время это была чрезвычайно продуктивная цивилизация. Она привела к колоссальному накоплению научных знаний, которые немедленно превращались в технические приложения. И давала колоссальную, сравнительно с тем, что когда-нибудь было у человечества, власть над миром. К XX веку это сложилось в то, что сейчас называется «технологической цивилизацией», принцип которой в постепенном вытеснении всюду природных элементов техникой» (И.Р.Шафаревич).

Жестокие формы западноевропейской экспансии на всех материках мотивировались, прежде всего, религиозной установкой. Игорь Ростиславович Шафаревич описывал геноцид североамериканских индейцев английскими переселенцами-кальвинистами. Северную Америку населяло до 8 миллионов индейцев. Их культура была очень своеобразной, с глубоко развитой идеологией, мифологией, с высокими этическими нормами, с развитым представлением о чести, гордости, мужестве. В ней формулировались и давались ответы на фундаментальные вопросы бытия: о происхождении мира и человека, о смысле жизни. Индейцы полностью не приняли западную цивилизацию, в результате чего были приговорены к поголовному уничтожению. «Против индейцев вели войны, за их головы назначались цены. За скальп индейца англичане назначали цены: за мужской 5 долларов, за женский 3, а за детский 2. Индейцам подбрасывали муку, зараженную чумой или оспой. И в результате нескольких веков борьбы они как народ перестали существовать. И конечно, в этом колоссальную роль для английских переселенцев играла их кальвинистская идеология. Избранность их, согласно которой индейцы — это был народ, не имевший права на существование. Своим существование, как бы оскорбляющим Божественный Промысл. Это много раз у них формулировалось — сравнение людей с дикими животными. Например, говорилось, что договор, заключенный с индейцами, дикарями ни к чему не обязывает человека, как если бы он заключил договор с дикими животными» (И.Р.Шафаревич).

Православное же миросозерцание принципиально не агрессивно, оно не разделяет людей на избранных и отверженных. Православие сосредоточено на сохранении подлинно христианского (православного) взгляда на мир; это установка на сохранение чистоты предания, древних источников веры, на охранение от всякого привнесения, искажения. Это установка на спасение человека и преображение мира. Православные искренне считают, что они призваны сохранить унаследованную от Святых Отцов Церкви правую веру, они знают, как истинно — право славить Бога. Если западная христианская цивилизация более динамична, открыта, но и нетерпима, склонна к экспансии, то православная — более созерцательна, углубленна, терпима, но и менее активна исторически. Для непредвзятых умов в Европе было очевидно, что «Православная Церковь в основе своей терпелива. Она отрицает насильственное распространение своего учения и несвободу совести» (В.Шубарт).

Православие признает свободу исповедания и отвергает инквизицию, истребление еретиков, пытки и принудительное крещение. «Оно блюдет при обращении чистоту религиозного созерцания и его свободу от всяких посторонних мотивов, особенно от застращивания, политического расчета и материальной помощи («благотворительность»); оно не считает, что земная помощь брату во Христе доказывает «правоверие» благотворителя. Оно, по слову Григория Богослова, ищет «не победить, а приобрести братьев» по вере. Оно не ищет власти на земле любою ценою… Православие взывает к свободному человеческому сердцу. Католицизм — взывает к слепо покорной воле. Православие ищет пробудить в человеке живую, творческую любовь и христианскую совесть. Католицизм требует от человека повиновения и соблюдения предписания (законничество)… Православие идет в глубь души, ищет искренней веры и искренней доброты. Католицизм дисциплинирует внешнего человека, ищет наружного благочестия и удовлетворяется формальной видимостью доброделания» (И.А.Ильин).

Православные представления о природе и назначении человека сильно отличаются от западно-христианских. «Человек в переживании русского предстает стихийным душевно-духовным родником, единственным в своем роде силовым центром, силой бессмертной души, любимой и призванной Богом, Богом предназначенной и Богом спасенной к свободе. Никогда не удастся навязать православному русскому западноевропейское расхожее учение о «небытии» отдельной человеческой особи перед лицом Божии, для него это ложная, надуманная покорность; последовательный детерминизм трактуется и переосмысливается им только мистически; никогда Бог не хотел «не-бытия» созданной и любимой им, пусть и заблудшей, потерянной, твари. Западный человек — детерминист, который борется за политическую свободу.

Восточный человек — индетерминист, который достигает политической свободы путем религиозного очищения. Два различных менталитета, две различные судьбы. Восточный христианин верит, что он призван к само-бытию, к само-стоянию, к само-действию — к свободе; он способен на «необъятное», если по-христиански любит, верует и желает; тогда может он осуществить то, к чему призван, а именно: в свободной любви и созерцании стать сосудом Божиим, Его дыханием, Его цветком, Его пламенем» (И.А.Ильин). Религиозно самоуничиженный западный человек бунтует против Бога и в титаническом гуманизме Нового времени закладывает основы богоборческих и потребительских идеологий. Русский православный человек ощущает свое величие и полноту в смиренном предстоянии перед Господом, для чего нет нужды в тотальном земном самоутверждении, а значит и в притязании на земное счастье, на благосостояние любой ценой. Внутреннее неизмеримо важнее внешнего.

Активно деятельная европейская религиозность неизбежно обедняла человека духовно. Православие же больше ориентированно на внутреннее преображение и являет традицию богатейшей духовности. Эта разность сказывалась во всем: «Гармония разлита на лице русского священника. Мягкие черты его, волнистые волосы напоминают древние иконы святых. Какая противоположность западным иезуитским головам с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами!.. Печать гармонии лежит и на старчестве — этом своеобразном и возвышенном явлении, родившемся на русской земле… Это чувствуется во всем, в том числе и в молитве. Русский не выходит из себя от умиления, напротив, особое внимание он обращает на сохранение трезвого рассудка и гармоничного состояния духа… Подтверждение того же чувства гармонии является русская иконопись и древнерусская живопись вообще: совершенная по форме Святая Троица Андрея Рублева (1370-1430), творения мастера Дионисия, древнерусское зодчество с его благородным покоем, как церковь Покрова Богородицы на Нерли под Владимиром (1165) или Дмитровский собор во Владимире (1194).

Идеальное чувство формы в этом искусстве сразу бросается в глаза… Русское чувство гармонии нашло свое наиболее полное выражение в веровании в богочеловечность Христа» (В.Шубарт). Это свидетельство немецкого философа важно тем, что подлинный лик русского Православия был виден и проницательным людям в Европе, и тем, что писал он это в своей книге «Европа и душа Востока» в конце тридцатых годов, когда богоборческий коммунизм истреблял в России все признаки религиозности. Вальтер Шубарт солидарен с русскими мыслителями, мнение которых он приводит: «Для русского типа святых в целом характерны спокойствие и умеренность всего духовного склада, просветленность и мягкость, духовная трезвость, далекая от экзальтации и истерии, мужество и кротость одновременно» (Н.С.Арсеньев). Иван Киреевский противопоставлял «деловому, почти театральному поведению европейцев, со свойственной им суетливостью, — смиренность, спокойствие, достоинство и внутреннюю гармонию человека, выросшего в традициях Православия».

Различие религиозного миросозерцания Запада и Востока Европы сказывается во всем, в том числе и в облике храмов. Готический храм — это действие, акт, устремленный к небу, это гордый ответ Богу с земли. Русский православный храм — это Небо на земле, но и земля к Небу, Спаситель на земле, но и преображение земного, воскресение Господне в человеке. Православный храм — это образ мира, но не только земного, а бытия в целом, это гармонизированный космос. Храм — шатер небесный, покрывающий христианизированный космос, православную страну, где нужно хранить предание, веру, чистоту открывшихся христианских истин. Это — всецелая устремленность с земли к Небу, но не в отрыве, не в экспансии, а в преображении всего мира. То же различие выражается и в акцентировании христианских праздников. В христианской Европе главным праздником является Рождество Христово, в православных же странах — Воскресение Господне — Пасха.

Для западных христиан главная религиозная истина — в рождении Бога, в сошествии Его на землю. Для православных же наиболее важно то, что Господь сошел для того, чтобы принять крестные муки за человечество, и смертью смерть поправ — воскреснуть: через Крест — Воскресение и через смерть — Рождение. Отсюда западное христианство нацелено на то, чтобы нести всему свету истину о явлении Бога на земле. Православие же славит свершившееся Воскресение Бога на земле во имя воскресения человека на небе. Запад — активно несет открывшуюся истину Богорождения, православный Восток — благоговейно свидетельствует о Боговоскресении.

Установка западного духа на овладение миром, позволила создать мощную техническую цивилизацию, расширить ее границы, включить в ее состав нехристианские народы. Но в этой мирской озабоченности были растеряны многие христианские истины. Даже во французском социализме, который был антитезой католичеству, сказались экспансионистские свойства католичества: «Идея освобождения духа человеческого от католичества облекалась тут именно в самые тесные формы католические, заимствованные в самом сердце духа его, в букве его, в материализме его, в деспотизме его, нравственности его» (Ф.М.Достоевский). Православное миросозерцание, напротив, не концентрировало силы народа на создании государственного могущества.

Может быть, и поэтому православные государства завоевывались одно за другим, пока не пали все. Но, вместе с тем, Православие сумело выработать удивительно живое и целостное религиозное отношение к жизни. Основные христианские чувства: покаяние, смирение, милосердие, сострадание, прощение, любовь — более свойственны православному жизнеощущению. Католичество больше распространяет по миру свидетельство о Христе, а протестантство больше стремится устроить жизнь по заветам евангельской морали. Православие же более сориентировано на благовестие Христа как Распятого и Воскресшего Бога, русские православные идеалы больше других христианских конфессий отражают опаляющий дух Нагорной проповеди.

Таким образом, в конфликте Европы и России сталкиваются религиозные идеалы западного и русского христианства. Это соперничество различных восприятий и толкований христианского благовестия. Запад не принимает и не хочет понять Россию, отвергая ее религиозный идеал. Европа веками утверждалась в том, что только она является вселенским носителем и распространителем христианской истины, которая должна утверждаться средствами мира сего: государственной мощью, принуждением и насилием. Отсюда непрерывная «крестоносительная» экспансия европейских государств на православный Восток: от крестоносцев средних веков до «крестоносцев» Гитлера. Поэтому Запад вполне искренне стремился поставить и Россию на «путь истинный», естественно, что таковое стремление в нашем падшем мире вырождалось в желание «прибрать к рукам». Русский же народ всеми силами сопротивлялся претензиям на свою православную державу со стороны басурманов и латинян. Россия (за исключением проевропейского слоя) так же религиозно не принимала Запад, как и тот Россию. Но религиозный идеал России заставлял ее всеми силами самосохраниться, в то время как идеал Запада толкал его к переиначиванию русской сущности, а значит к агрессии.

Необходимо отметить, что, несмотря на вековечную конфликтность с Западом Россия культурно и цивилизационно всегда была европейской страной. «Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой, но природа положила на нее особенности и влияние, которые всегда влекли ее к Азии, или в нее влекли Азию» (В.О.Ключевский). Русская культура — это европейская культура, ибо культурные и религиозные корни русской цивилизации через Византию уходят в античную Грецию — колыбель европейской культуры. Более того, русские в истории проявляли себя нередко большими европейцами, чем народы Западной Европы. Это давало основания Ф.М.Достоевскому говорить: «Нам без обобщений в себе и собою всего, что вынесла в свою историю Европа, не уйти. В грядущее мы представим собою Европе, так сказать, синтез ее самой, представим и назовем ей ее добрых и злых духов — в том наше назначение, ибо мы-то, разумеется, и скажем в Европе последнее слово… Но прежде того нам надо стать самостоятельными. Поворот в Азию будет одним из средств, одним из толчков к тому, послужит к нашему перевоспитанию и перерождению духовному. Исчезнет наше рабство в Европе». Сама по себе Россия — это Евразия с самобытной культурой, генетически и типологически связанной с Европой, но впитавшей азиатские влияния.

Поэтому историческая миссия России в примирении и синтезе духа Востока и духа Запада. Проницательные люди в Европе сознавали это: «Восток и Запад — не только географические понятия, но и понятия, определяемые строем души. Расколотая, тесная, разъединенная Европа подчинена иному духу ландшафта, нежели Азия с ее безграничной далью равнин. Местные условия и возможности диктуют Европе формирование человеческого типа, отличного от восточного. Азия стала истоком всех больших религий, Европа не дала ни одной… Проблема Востока и Запада — это, прежде всего проблема души… На горизонте вырисовываются очертания грандиознейшей духовной задачи, когда-либо стоявшей перед человечеством: задачи примирения Востока и Запада, рождения восточно-западной культуры… Дело в том, чтобы дать когда-нибудь возможность душевным токам восточного и западного мира пронизать друг друга для взаимного оплодотворения… Запад подарил человечеству самые совершенные виды техники, государственности и связи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утратила или разрушила в себе. Россия является частью Азии и в то же время членом христианского сообщества народов. Это — христианская часть Азии.

В этом особенность и исключительность ее исторической миссии. Индия и Китай отдалены от европейского человека. В Россию же его ведут пути, связанные, прежде всего с общностью религии. Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной деловитости человеческий род… Этим я не хочу сказать, что европейские нации утратят свое влияние. Они утратят лишь духовное лидерство. Они уже не будут больше представлять господствующий человеческий тип, и это станет благом для людей… Россия — единственная страна, которая способна спасти Европу и спасет ее, поскольку во всей совокупности жизненно важных вопросов придерживается установки, противоположной той, которую занимают европейские народы. Как раз из глубины своих беспримерных страданий она будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли. Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов. В нынешнем своем виде проблема Восток-Запад предстает как грандиозная проблема обновления человечества, как возможность одухотворения Запада Востоком, как призыв к восстановлению первоначального единства расколотого человечества, как задача созидания совершенного человека» (В.Шубарт).

4. Роль Запада в русской катастрофе

Духовная разность России и Запада выразилась к середине XIX века в противостоянии, которое пророчески определил Ф.И.Тютчев — «революция и Россия»: «Для того чтобы уяснить себе сущность того рокового переворота, в который вступила Европа, вот что следовало бы сказать себе. Давно уже в Европе существуют только две действительные силы — революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу… Россия, прежде всего, христианская империя; русский народ — христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он — христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет основу его нравственной природы. Революция — прежде всего враг христианства! Антихристианские настроения есть душа революции; это ее особенный, отличительный характер. Те видоизменения, которым она последовательно подверглась, те лозунги, которые она попеременно усваивала, все даже ее насилия и преступления были второстепенны и случайны; но одно, что в ней не таково, это именно антихристианское настроение, ее вдохновляющее, и оно-то (нельзя в том не сознаться) доставило ей это грозно господство над вселенною. Тот, кто этого не понимает, не более как слепец, присутствующий при зрелище, которое мир ему представляет».

Итак, к этому времени определилось противостояние определенных европейских сил и исторической России. Конечно, не все в Европе оборачивалось против России, но именно та возрастающая мутная волна, которую Тютчев назвал революцией. Европейская Революция интегрировала все антихристианские идеологии, сформированные в европейской культуре, и объединяла все силы, одержимые этими идеологиями. Сейчас очевидно, что именно силы антихристианских идеологий, рвущиеся к власти во всех европейских революциях, и победили в русской революции. В тридцатые годы прошлого века немецкий философ Вальтер Шубарт писал: «Сегодня Европа ощущает серьезную угрозу русского большевизма. Если бы она пристальнее вгляделась в его лик, то признала бы в нем свои собственные идеи, огрубленные и доведенные большевиками до гротеска. Это — атеизм, материализм и весь сомнительный хлам прометеевской культуры». Можно спорить на тему: насколько Россия была христианской страной, но совершенно реальным фактом является то, что с определенного времени европейские и общемировые силы антихристианского переворота все более сосредотачивались на свержении российской государственности, на разрушении православного жизненного уклада в России, на превращение всех ресурсов России в плацдарм мировой экспансии. Конечно, это духовное противостояние не совпадает с фронтами дипломатической и военной борьбы между государствами Европы и Россией. Но с некоторого времени в традиционные межгосударственные конфликты все более вливаются новые мотивы и принципы.

Веками относясь к России отчужденно или агрессивно, европейские элиты боялись ее могущества. В начале XX века появились все симптомы опережающего хозяйственного роста России. Взлет российского могущества был одной из причин развязывания Первой мировой войны и вызывал неприязнь не только у военных противников, но и у союзников России. Что объясняет многие факты несоюзнического отношения к России стран Антанты.
И после большевистского переворота действия всех европейских держав — и Германии, и союзных России — были направлены на то, чтобы сокрушить российскую государственность. Это никак не было вызвано и не оправдывалось подлинными национальными интересами европейских стран, что подтвердилось последующим ходом европейской истории. К роковому моменту отношение к России складывалось под влиянием общеевропейского идеологического помутнения, которое захватывает не только революционеров, но в разных формах все общество. В европейском общественном мнении господствовали представления о том, что российское самодержавие является реакционной силой. Сама же Россия, ее национальные традиции и православная религиозность казались опасно чуждыми. Искаженное идеологизированное восприятие рисовало православную Россию в качестве какого-то мирового пугала. Естественно, что когда в 1917 году пугало стало рушиться на глазах, это вызвало только стремление подтолкнуть Россию к пропасти, или в лучшем случае — не вмешиваться. Ни о какой помощи христианскому соседу речи не было. Таким образом, идеологическое заражение общественного мнения цивилизованных стран способствовало крушению России и лишило ее возможных союзников в борьбе с мировым злом.

Катастрофа России во многом инспирирована извне, ибо многие на мировой арене боялись роста ее могущества и самобытности — величие и инаковость всегда кажутся подозрительными и опасными. Поэтому западные государства, в основном Германия, сделали многое, чтобы разложить Россию изнутри. Но когда Россия пала — ее поверженное тело, вопреки ожидаемому, стало источником смертельной опасности для всех вокруг. На Россию излили все яды, усугубили все ее внутренние немочи, ввели все возможные гибельные инъекции и ожидали при этом, что в мире наступит мир и благоденствие! Если мы вложим в еду соседа яд, вызывающий буйное помешательство, то странно ожидать тишины и спокойствия в коммунальной квартире — а мир все более становится тесной коммуналкой. Если же мы убьем соседа, то мы потеряем человеческое достоинство, а наш дом перестанет быть жилым. Коммунальные скандалы и даже потасовки все же являются формой классического общежития, ибо когда-нибудь надо будет ссору кончить, примириться, притереться и дипломатически регулировать совместное житье. Это — плохая, но все же жизнь, которая оставляет возможность найти формы жизни лучшей. Жизни совсем не будет, если мы перейдем границы абсолютно недозволенного и начнем друг друга травить. Это и случилось в общежитии европейских народов в начале прошлого века.

Столетиями Европе удавалось сохранить собственное существование благодаря тому, что в сложном коммунальном общежитии, во всех конфликтах и войнах, в которых государства стремились побольше отнять и присвоить, никто не стремился к полному разрушению общественного и государственного уклада соседа, либо к тотальному уничтожению противника. Ибо сегодняшний противник становился завтра союзником или другом. Во всех конфликтах и войнах оставались за скобками распрей и дележа общие нормы, по которым асоциальные, антиобщественные, антигосударственные элементы признавались таковыми для всех сторон. Можно было терпеть на своей территории террористов соседа, но считалось недопустимым делать основную ставку на экстремистские элементы государств противника. Европейские государства даже стремились сообща нейтрализовать хаотическую антисоциальную стихию, и этим ей полагались хоть какие-то пределы. Так было в годы Священного союза первой половине XIX века. Об этом говорит и то, что Бисмарку в войне с Францией не приходило в голову поддерживать Парижскую коммуну.

В Первой мировой войне размываются классические представления о войне как продолжении политики другими средствами. Политика же направлена на то, чтобы защитить свои интересы, оградиться от соперников или добиться преимуществ. Политического противника следует ограничивать силой, ослаблять или даже повергнуть, но его не нужно уничтожать совершенно. До ХХ века ни одна европейская стратегия не предполагала сокрушение общественного строя и подрыва жизненного уклада противника. Эта интуиция политического самосохранения впервые была утеряна в терпящей поражение Германии, которая пошла на беспрецедентную тотальную мобилизацию людских и материальных ресурсов, и перешла к тотальной войне на тотальное уничтожение России. Первое неизбежно ведет к социализации Германии, второе — рассчитано на разрушение традиционного социума в России.

Германский Генеральный штаб принимает план революционера Парвуса и выделяет крупные средства на мобилизацию всех антигосударственных и антисоциальных сил в России. Гениальный идеологический тактик предложил объединить на германские деньги усилия всех революционных партий в организации пропаганды, саботажа, забастовок и подготовке вооруженного восстания. Другими словами, при германской денежной поддержке предлагалось вызвать социальный взрыв в России. Этим открывался второй — внутренний фронт борьбы Германии с Россией. И он вливался в общий фронт борьбы мировых сил Идеологии с Россией. Полученные Парвусом миллионы марок послужили возрождению почти разваливавшейся к этому времени большевистской партии. Помощь придала новые силы Ленину, оказавшемуся к этому моменту в полном одиночестве в Швейцарии, потерявшему надежду на скорую победу Германии, разочаровавшемуся в возможности революции в России: в обращении к швейцарской социалистической молодежи осенью 1916 года Ленин высказал убеждение в том, что его поколение не доживет до революции в России.

Вождь российского пролетариата погрузился в химерические замыслы о революции в Швейцарии и Швеции. Ленин потерял надежду революционно оседлать Россию, искал для походов против человечества другую европейскую лошадку. И в этот момент Германия вступает в сговор с силами европейской революции против России и делает ставку на маньяков-маргиналов.
С разрушением православной России запретный ранее прием становится популярным. Оказалось весьма заманчиво вести борьбу вне всяких правил, поражая противника изнутри, где он не готовился к защите, организацией внутренних фронтов в внесением переворота извне. Впервые в новоевропейской истории подрывная деятельность оказывается не исключительной мерой, а основным средством войны. И джинн был выпущен из бутылки. Мир стал стремительно катиться к современному разгулу терроризма и политических переворотов тогда, когда была порвана круговая нравственная порука европейских народов. В том, что в международных отношениях Европы существовал определенный нравственный самоконтроль и бессознательное отталкивание от некоторых низменных приемов борьбы, — сказывалась христианское воспитание европейских народов.

Именно этот оазис христианской нравственности подвергся идеологическому разложению. Отныне не стало пределов в подавлении и уничтожении соседних народов, и для достижения этой цели все средства хороши. Безусловно, бесконечная борьба всех против всех является скрытой целью Идеологии, ибо это способствует установлению ее мирового господства.
Таким образом, в России интернациональным революционным силам впервые удалось захватить государственную власть. И последняя решающая ступень к этому была выстроена на средства Германии. Россия была повержена, но это принесло и Германии и всему миру неисчислимые бедствия. Социалистическая власть — это власть антисоциальная, ибо она призвана разрушить традиционный жизненный уклад народов. Первая в мире страна Советов оказалась первым плацдармом международных сил социального антибытия, и используется для захвата всего мира. Поверженной от этого противника оказалась и Германия, ибо революционно ее разбередили те же силы, которых она вскормила. Фашистская реакция на революцию в Германии была уже запрограммирована: вас пугает чудовищный русский коммунизм, — получайте свой родной фашизм, гарантирующий закон и порядок.

Так был запущен идеологический маятник, определяющий дальнейшую историю. Обе формы идеократии развязали мировую бойню, победы в которой быть не могло, ибо вопрос по существу стоял о том, какая форма заразы будет владеть миром. Победила зараза коммуно-социалистическая, и политическая карта мира стала стремительно краснеть. С тех пор коричневая чума служит пугалом, чтобы народы отдались красной холере. Идеологии социального небытия оставляют человечество перед выбором: под каким цветом знамени погибнуть — либо в достижении всеобщего благоденствия и счастья (знамя красное), либо общего закона и порядка (знамя коричневое).

Так, с крушением России, мировая история перешла в новое апокалиптическое измерение. Это не христианская апокалиптика завершения и итога, а сатанинский апокалипсис разрушения Божьего мира. Отныне на Русской Голгофе ведется мировая битва с духами социального небытия. Россия, поверженная, зараженная и порабощенная, кажется всемирным страшилищем и мировым бандитом. Но роковая подмена сказывается в том, что в Европе боятся не того, что погубило Россию, а боятся самой России. Не страшен якобы коммунизм, который глотал в течение десятилетий страну за страной, а страшна Россия, которая терпела беспрецедентные бедствия от коммунизма. Все десятилетия советского коммунизма распространяются «научные» концепции, приучающие Запад к мысли, что далекая Россия всегда была тоталитарна, жестока и агрессивна, а созданный в Европе коммунизм изначально человечен. Обращают внимание на то, что чем дальше от Москвы, тем коммунистические режимы мягче и чище: коммунизм с человеческим лицом, еврокоммунизм.

А Восточную Европу, Центральную Америку, Ближний, Средний и Дальний Восток, далекую Африку захватывает не коммунизм, а Россия Советская, которая естественно-исторически унаследовала и довела до завершения экспансию в этих направлениях России Петровской и даже Руси Московской. Но при этом никому не приходило в голову объяснять хозяйничанье кубинских солдат в Анголе вековечной экспансией Кубы на Африку. На маленькой Кубе эта большая историческая ложь сразу станет заметной. А на великую Россию можно навесить все, что угодно. Об авторитетности такой позиции свидетельствует и следующее заявление: «Россия от Иоанна Грозного и Петра Великого вплоть до Ленина и Сталина идет своим неизменным путем. Я скажу более: Россия в организации советов нашла выражение своей истинной природы» (Адольф Гитлер).

Ни одна из действующих политических сил не была способна признать, что на всех народах СССР лежит вина за коммунистический режим. Интернационалистическую по духу и составу большевистскую партию не раз спасали и белочехи, и латышские стрелки, и многонациональные части особого назначения (ЧОН, ЧК), и комиссары — рекруты мировой революции. Коммунистический режим отстраивали не только великороссы, но и поляки (Дзержинский, Менжинский), и евреи (Троцкий, Каменев, Зиновьев, Свердлов), и грузины (Джугашвили-Сталин, Берия), и украинцы (Дыбенко, Крыленко)… Ударная сила коммунизма изначально была интернационалистической по составу, русских в ней было пропорционально намного меньше других. Но мировая «демократическая» общественность на этот счет пребывает в плену фикций.

Виктор Аксючиц

Примечания

[П1] C «Интернет-Журнала Сретенского монастыря» ПРАВОСЛАВИЕ.RU
http -//www.pravoslavie.ru/jurnal/ideas/antirusrevolution.htm
[П2] Автор этих эл. страниц считает что русофобия на Западе является дочерью расизма, а он исходит из гордыни, которая присуща всем западным странам. Русофобию нельзя изжить, можно только загнать в подполье.

Сайт: http://www.dorogadomoj.com

Добавлено Арина Ларедо в Идеология в 21.01.2016