Галина Кабанова. Репрезентация тела, души и духа в русской литературной и культурной традиции
По инициативе Йоста ван Баака, Сандера Броуера и Хелен Руттен в начале года в городе Гронингене собрались слависты из России, США, Великобритании, Германии и Франции. Всем им было предложено обсудить, в какой мере сквозь призму концептуальной триады: тело, душа, дух, русская культура осознает и описывает себя. В программе, предварительно разосланной участникам, предлагался довольно широкий спектр возможных тем: тело и сексуальность, телесность ключевых гендерных понятий; судьба заданной триады в советскую эпоху; визуально-телесное выражение культурно-поведенческих моделей или использование упомянутых понятий для выражения отношений собственности.
Сразу нужно сказать, что далеко не все предложенные темы были затронуты в ходе дискуссий. Так, например, за скобками осталась пресловутая русская духовность. Да и вообще духу повезло значительно меньше, чем телу и душе. И хотя, как это обычно бывает на славистических конференциях, подавляющее большинство участников были литературоведы, тем не менее экскурсы в смежные сферы, например в антропологию коммуналки или в визуальные искусства, значительно оживили ход обсуждений.
Прежде всего следует отметить большую продуманность структуры самой программы. Организаторы отказались от ставшего традиционным принципа иерархической структуры (то есть от более именитых участников к менее заслуженным) в пользу программы, ориентирующейся в основном на хронологию рассматриваемых авторов и произведений: от Семена Боброва (доклад Л. Зайонц, Москва) до Пелевина (Х. Руттен). Собственно литературоведческому блоку в качестве введения в проблематику предшествовали выступления, посвященные семантическому анализу термина “душа” и, шире, концептуализации тела и души в народной традиции. Библейская, а также славянская фольклорная традиции позволяют по-новому прочитать некоторые тексты русской классики, что было показано в докладах Т. Цивьян (Москва) и М. Марковича (Санкт-Петербург) на примере “Мертвых душ” со всей многозначностью (чтобы не сказать — двусмысленностью) ключевого понятия. Петербургский специалист сосредоточил особое внимание на анализе такого важного для Гоголя понятия, как задор — особая модель поведения русской души, намеченная в гоголевской поэме.
С самого начала было высказано предположение, подтвердившееся в ходе обсуждения, что не только современному человеку, но и носителю традиционного сознания трудно осмыслить душу отдельно и вне материи. Но и в поэтической традиции, например у Боратынского, стихотворение “Недоносок” может быть прочитано двояко: как рассказ о несостоявшейся жизни или как мытарства души (Цивьян).
Безусловно, одной из центральных проблем, обсуждаемых на конференции, была метафорика, использующая тело как план выражения или как план содержания. Г. Грюбель (Ольденбург) сосредоточился на анализе толстовского образа народного тела, обнаруживающего свой потенциал в Отечественной войне. Й. ван Баак, обратившись к прозе Бунина, показал, как в его художественном мире соотносится с телом столь важный для русской литературы топос, как дом, и в какой мере антропоморфен бунинский микрокосмос.
Как мне представляется, одним из плодотворных направлений, четко обозначившихся на гронингенской конференции, был подход, который условно можно было бы назвать “телесно-биографическим”. Другими словами, такой подход к анализу текстов, при котором принимаются во внимание телесность их авторов. Большие возможности, заложенные в таком подходе, с успехом продемонстрировали В. Багно (Санкт-Петербург) на примере Сологуба с его пристрастием к порке, В. Абашев (Пермь), напомнивший слушателям о многочисленных болезнях В. Ходасевича, и отчасти И. Лощилов (Новосибирск), обратившийся к Добычину.
Как и можно было ожидать, из всего списка предложенных заранее тем наиболее стимулирующей оказалась тема сексуальности и – шире – любви, увиденная через призму вынесенной в название конференции триады.
С эффектным докладом выступил А. Эткинд (Петербург), который указал на непосредственные и более опосредованные истоки утопии Хаксли. Исследователь вновь вернулся к первой, с его точки зрения, антиутопии в русской литературе – “Сказке о золотом петушке” Пушкина. Здесь, как и полагается в порядочной антиутопии, любовная коллизия разрушает скопческий утопический проект. С. Броуэр показал, какое влияние оказали физиологические теории на трактовку персонажей в “демократической” прозе 1860-х годов.
В. Багно проследил, как в поэтике Сологуба через миф об Альдонсе и Дульцинее претворяется дилемма между любовью земной, телесной и любовью “душевной”. М. Чудакова (Москва), восстанавливая меандры сублимированного любовного чувства, предложила новое прочтение “Военной тайны” Гайдара. Наконец, Х. Руттен предложила свое прочтение метафоры женственной России от Блока до Сорокина и Пелевина.
А. Хансен-Леве (Мюнхен) в своем выступлении остановился на воплощении телесности в литературе модернизма, и в частности на сложностях, возникающих при интермедиальности, например при переводе словесных образов в визуальный ряд. И. Смирнов (Констанца) сосредоточился на соотношении знаков и тел в жанре, который он определяет как “биороман”. Э. Эндрюз (Дьюрхем) применила положения известной статьи Ю. Лотмана о проблеме художественного пространства в прозе Гоголя к исследованию пределов русской души в одном из рассказов Е. Замятина.
Наконец, следует сказать несколько слов о докладах нелитературоведческих. Два доклада были посвящены анализу киноязыка. Дж. Эндрю (Кил), анализируя систему персонажей “Утомленных солнцем”, обратил внимание на обманчивость телесных образов. Герой Михалкова, несмотря на его мощный обнаженный торс, оказывается внутренне более беззащитным, чем хрупкий герой Меньшикова. Р. Николози (Констанца) остановился на анализе способов конструирования телесного образа Сталина в советском кино.
Автор этих строк остановилась на контроле за телом в разных типах этикета. Если светский этикет строится на подавлении всяких звуковых, не говоря уже об ольфактивных, проявлений телесности, то в крестьянской традиции они поощряются, поскольку икание, рыгание и прочие звуки воспринимаются как подлинный голос тела, возможно, даже форма самовыражения души. Петербургский антрополог И. Утехин представил трактовку тела, понятий “чистого—грязного” в совсем ином культурном контексте, который, впрочем, знаком большинству участников не понаслышке, — в контексте коммунальной квартиры.
Конечно, и здесь, как на любой конференции, были прочитаны доклады, лишь формально соотнесенные с предложенной проблематикой, но не они задавали тон. Выступления, весьма разнообразные по тематике, а значит, и по методам, продемонстрировали, насколько душа не мыслится вне тела, в отрыве от него и насколько она должна материализоваться, обрести плоть, для того чтобы стать предметом описания. Еще более неуловимой субстанцией оказался дух и в литературе, и шире — в русской культуре. Если оппозиция “душа — тело” может быть усвоена культурой, возможно, за счет “поглощения” одного из ее членов, то заданная триада с участием духа оказывается слишком абстрактной структурой со слишком многими неизвестными.
Нет комментариев
Добавьте комментарий первым.